— Неужели вас, народного и всеми любимого артиста, заставляют ждать самолет в пресловутом накопителе?
— Всех! При чем здесь я?! Это вообще уродство, когда кому-то одному хорошо, а всем вокруг плохо. Тогда я даже не знаю, как и назвать то, в чем мы с вами живем. Как может быть в банке сортир хорошим, а в больнице плохим?! Значит, мы — уроды!
Я отношусь к жизни трезво. У меня нет никаких иллюзий ни в отношении человека, ни в отношении всего общества. Так вот, я постоянно думаю: если мы знаем, что, допустим, вот это — хорошо, то почему это не становится общепринятым порядком?
В этот момент супруга Джигарханяна Татьяна Сергеевна попросила нас прерваться — мужу надо было перекусить. В одно мгновение рабочее место художественного руководителя превратилось в накрытый стол — хлеб, сыр, зелень. Армен Борисович пригласил присоединиться к его трапезе, во время которой интервью продолжилось.
— Вы вообще любите застолья?
— Нет. Наоборот, очень устаю от общества. У меня такая профессия — все время быть на виду. Поэтому дома мне нужна тишина. Надо отключиться от всего.
— Как расслабляетесь?
— Книжку читаю, телевизор смотрю. Для меня важно, чтобы на меня никто не смотрел. Главное — побыть с самим собой.
— По телевизору следите за политикой?
— Эти люди мне интересны. Но если по другому телеканалу будет идти, скажем, футбол, то я обязательно переключу. Я ведь болельщик со стажем, традиционный спартаковец.
Но, правда, сам спортом серьезно никогда не занимался.
— А сожалений о неисполненных желаниях, загаданных в детстве, у вас нет? Вообще, часто вспоминаете детство?
— Очень часто. А насчет неисполненных желаний. Как-то никогда об этом не задумывался. Вроде все нормально. Такого, чтобы воскликнуть: «Эх, стать бы мне высоким и голубоглазым!» — у меня нет.
— Вы верите в справедливость судьбы?
— Я убежден, что мы всегда — и человек, и общество — имеем то, что заслуживаем. Ко мне судьба была настолько справедлива, насколько я сам это заслужил. Все в нас — и Бог, и дьявол. Поэтому сетовать и отправлять куда-то свои претензии не вижу смысла. Говорю ответственно и серьезно — я имею то, что заслужил.
— Чья это фотография стоит на вашем столе? Хотя я, наверное, смогу угадать — на ней ваш сиамский любимец Фил?
— Конечно, он. Я Фила просто обожаю. Мое золото! Ему недавно исполнилось девять лет. У моего друга в Петербурге тоже есть кот, зовут Маркиз. Так ему уже девятнадцать лет. И наши коты друг с другом дружат. Фил — такой умница, у него невероятное ощущение правды. Он никогда не врет.
— Вы, наверное, его любимец?
— Нет, он жену любит. У них совершенно дичайший роман. Фил даже спит с нами. И каждый день — это уже стало ритуалом — он ложится жене на грудь и минут тридцать обнимает ее, хитро поглядывая на меня.
— В заключение позвольте весьма банальный вопрос. Чего в вашей жизни было больше — приятного или все же грустного?
— Всякое бывало. Я опять хочу повторить: все в нас. Как говорил Сенека: «Мир справедлив высшей справедливостью». Есть какой-то дух, какая-то аура и сила, которые нас ведут.
После того разговора прошло десять лет, прежде чем мы снова встретились с Арменом Борисовичем. Все эти годы наши с ним отношения — актера и зрителя — были идеальными: мы находились по разные стороны экрана и сцены.
Вряд ли назову сейчас фильм последнего десятилетия, роль Джигарханяна в котором потрясла бы меня. А вот в театре такая роль у него была в спектакле «Город миллионеров» в Лейкоме у Марка Захарова. Я смотрел эту постановку несколько раз и неизменно выходил из зрительного зала с пониманием: только что я видел действительно великого артиста.
Когда Джигарханян перестал играть эту роль, а затем и вовсе ушел из Лейкома, я удивился. И расстроился, конечно. Тем более что вскоре узнал — артист не просто ушел из спектакля, а решил вообще больше никогда не выходить на театральную сцену.
Чем не сюрприз? Хотя, увы, и неприятный.
Свое решение Армен Борисович прокомментировал довольно сухо — стал уставать, а халтурить и обманывать своего зрителя он не привык. Правда, от съемок в кино отказываться не собирается. И эту причину объяснил буквально в трех словах: там больше платят.
Ну а третьей неожиданностью стал 70-летний юбилей Джигарханяна. Точнее, его отказ праздновать свой день рождения. Тут уж ограничиться односложным объяснением ему не удалось — памятуя о давнем знакомстве, я уговорил артиста на встречу.
В этот раз разговор должен был состояться в новом здании театра. В том самом кинотеатре, о котором мы говорили с ним летом 97-го.
Кабинет с табличкой «Художественный руководитель театра народный артист СССР» я отыскал быстро — он находится прямо в «зрительской» части театра, на лестничной площадке перед входом в зрительный зал.
Ничего «сталинского» в новой обстановке я не нашел. Наоборот, все было очень уютно. Да и сам хозяин вел себя по-домашнему: когда я вошел, он сидел на диване и смотрел хоккей.
«Входи-входи, — поприветствовал меня Джигарханян. — Сейчас только досмотрим, ладно? И я обо всем тебе расскажу».
Я согласился. И Армен Борисович свое слово сдержал.
— Юбилей-шмугилей. Не буду отмечать. Зачем? Мне говорят, чтобы подарки получить, машину. Я бы хотел получить машину. Но мучиться и устраивать шумные торжества. Лечение не должно быть мучительнее болезни. Все-таки 70 лет — это вам не шутки. Я прекрасно понимаю свои возможности. Сколько смогу пробежать и сколько после этого мне надо посидеть.
Фраза «Старик с молодой душой» — ерунда. Все равно существует великий закон природы, и наши попытки объединить яблоко со сливой обречены. Я должен реально понимать, сколько мне лет. Девять лет назад бросил курить, вообще не пью, у меня все расфокусируется сразу. Ну разве что немножко виски могу, грамм 70-100.
— Не жалеете, что не выходите больше на сцену?
— Для меня нет разделения понятий — кино и театр. Есть роды образа, а они происходят одинаково. А кино. Буду предельно циничен — там лучше платят. А сейчас для меня это важно. Хотя работать и в кино стало трудно.
Не зря же умные люди высчитали, что рабочая смена должна длиться 8 часов. А в кино бывает теперь и по 12, а то и вовсе с утра и до утра. Потому что надо сегодня сериал закончить, а завтра уже выпустить на экран. Мы, к сожалению, становимся свидетелями печального эксперимента, что из этого выходит. Опять-таки есть закон природы — надо сперва зачать, затем выносить и только потом родить. А если клизмами поторопить процесс, то и ребенок уродом родится. Но не мне судить.
— Вы снялись в 300 фильмах. Получается, у вас 300 детей. Есть любимый?
— Я вам не скажу. Потому что сам не знаю. Иногда забываю даже о существовании какой-то роли. Включаю телевизор, там идет фильм, а я и забыл, что в нем снимался.
Чего я вам буду рассказывать. В случае моего откровения вы или удивитесь, или тактично спросите: «А почему?» И мне дня не хватит, чтоб вам все объяснить.
Я 50 лет проработал в театре — это неприлично много.
И за это время понял главное: настоящее (в искусстве, я имею в виду) — выше быта, выше добра и зла. Это некое подаренное человеку Господом Богом душевное состояние. Радуга. Уж извините, что так красиво получается.
Настоящее нельзя объяснить. «Я люблю тебя, потому что.» — это наука. А просто «Я люблю тебя» — это искусство.
Как и десять лет назад, интервью пришлось прервать. Правда, в этот раз в кабинет заглянула не жена Армена Борисовича — она сейчас живет в американском Далласе, где теперь дом Джигарханянов. И не обед стал причиной перерыва. Теперь актер обедает исключительно в театральном буфете, где, как мне рассказали в театре, предпочитает винегрет и куриную лапшу.
Просто к народному артисту заявились телевизионщики, уговорившие его накануне грядущего юбилея ответить на несколько вопросов.
— Вам трудно быть откровенным?
— Я счастливый, потому что могу пооткровенничать с вами от имени персонажа. И вы никогда не догадаетесь, что думаю об этом я сам. Могу петь, а когда меня начинают оценивать, отвечаю, что это не я, а мой герой поет. Поэтому и говорю, что я — клоун. Это самое точное определение. Никто же не знает, когда и от имени какого персонажа я говорю.
— А от имени какого персонажа вы говорите сейчас?
— Вы хотите разоблачить все мои 70 лет и чтобы я вам рассказал, когда я пил пирамидон, а когда цианистый калий? Я этого и сам не знаю. Уже не боюсь говорить, что я — счастливый человек. Потому что мне довелось пережить мгновения восторга. Это чисто физиологическое состояние.
— Чем вы живете сегодня?
— У Данте есть такая фраза: «Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу». Тогда половиной жизни было 35 лет, следовательно, полная жизнь — это 70. Данте говорит, что это время праведника. А дальше — самое страшное. Дальше — пустыня. Вот этим живет Армен Джигарханян. Все — суета.
— Ваше главное занятие сейчас — ваш театр?
— Да. Задумали сейчас делать Шекспира.
— Думаете, классика не надоела?
— Важно, как ее делать. Существует на свете человек, который не знает сюжет «Отелло»? Ну, хотя бы то, что он в конце ее задушит за этот сопливый платок? А все равно идут и смотрят. Потому что у каждого из нас есть своя проблема, хотя мы даже можем и не подозревать о ее существовании.
И всего две вещи способны на эту проблему воздействовать — церковь и театр.
Бывает же, что все вроде в порядке — денег заработал, с друзьями хорошо посидел, домой пришел. А на душе что-то не так! И врачи тут не помогут. А театр и церковь — да.
Мне вот очень жаль, что я не могу идти в театр как в церковь, потому что это моя работа. Хотя все равно часто хожу в театр. Сам не играю, но мне интересно смотреть на других. Не казните меня за то, что я сейчас скажу. Но тот театр, который мы имеем, обладает лишь семью процентами тех возможностей, которые ему присущи. А вообще они у него невероятны.