– Мисс Стайнс, – Анна почти задыхалась, говорила сорвавшимся голосом астматика. – Вы поразили меня своими познаниями в вопросах моей личной жизни, признаюсь. Но я попрошу не использовать факты личной биографии в вопросах рабочих. Если вы на это способны, я готова порассуждать о нашей участи и участи нашего общего дела еще какое-то время. Если же ничего, кроме перетирания не относящихся к вашей персоне вещей, вы не можете мне предложить, боюсь, наш разговор окончен.
– Я здесь, потому что он любит вас. А значит, есть надежда выиграть дело, отстоять репродукцию человечества. Да, простите, это жестоко – тыкать раскаленной кочергой в вас. Но что же поделать нам остальным, если это единственная надежда на успех? Только ваше присутствие здесь, ваше совместное прошлое дают возможность предполагать, что у вас есть план. И я хочу его поддержать, каким бы он ни был. Я сделаю все, лишь бы мы могли работать дальше. От этого зависит будущее.
Анна резко встала и направилась к отелю.
– У меня две внучки! – Стайнс кричала уже ей в спину.
– Сочувствую, – процедила Анна.
Если бы в баре на первом этаже ее отеля была дверь, она бы шваркнула ей со всего размаха. Но двери не было, от фойе бар отделяла только арка. Впрочем, по ее лицу, видимо, было и так все понятно, потому что Хуан, всплеснув руками, поднялся ей на встречу.
– Мать честная! Что она тебе сказала?
– Виски!
– Лучше водички выпей, – Хуан подвинул ей стакан с плескающимся в нем лимоном. Анна осушила его залпом, словно не заметила, что это не алкоголь, а простая вода.
– Она думает, что тут есть за что бороться, – она тяжело дышала, словно пробежала кросс.
– Что ей известно? Может, что-то новое?
Анна повернулась к Кэну и закричала на весь пустой бар:
– Она думает, что раз мы с Джуном двенадцать лет назад жили вместе в Сеуле, то есть шанс отстоять профессию!
– Ладно-ладно, сейчас разберемся, ты присядь, – Кэн положил руку ей на плечо и мягко, но настойчиво, усадил за стойку. Хуан с подозрением изучил содержимое ее стакана, даже понюхал: нет, точно вода.
– Что ей известно?
– Думаю, без подробностей. Только то, что попало в прессу и сплетни. Но она считает, что у нас четверых есть план. Что мы пытаемся что-то предпринять для защиты врачей и репродуктивных технологий.
– А мы только напиваемся в баре после заседаний. М-да, неудобнячок! – Хуан хихикнул и жестом дал понять официанту, что им нужно сопровождение. – Может, Джун не все рассказывает нам?
– Он перепуган не меньше Стайнс и не больше нее знает, что делать. Просто на него давит груз ответственности: уж он-то должен понимать, как нам быть. Но нет. Нет, нет, не знает, – Анна замахала головой. – Я видела его, Хуан, он ни черта не понимает, что нам делать.
– Ладно, давайте по ходу действия, хорошо? Пока сидим, улыбаемся и машем. Так же было в мультике? – Анна с Хуаном утвердительно кивнули. – Ну и отлично! Когда начнется процесс в полном смысле слова, будем соображать. А пока давайте выпьем.
Хуан хохотнул:
– Мэривезер, мы можем спиться, не находишь?
– Тогда шепни нашему общему другу, чтобы начиналось все побыстрее.
Вечером, вымучив улыбку для детей и мужа, Анна набрала Машу.
– Привет, любовь моя! Надеюсь, сакуры доходят до тебя?
– Да, Маш, ты как кремлевские куранты точна.
– Отличненько, а то я переживать начала, что ты не реагируешь. Слушай, Ань, я рада, что ты позвонила. Паша просил тебе не говорить пока, но…
– Что такое?
– Нас похоже будут закрывать.
– В смысле? – в голове Анны почему-то история с запретом на деятельность репродуктологов не увязывалась с ее клиникой.
– Помнишь того мальчишку, зама министра? В общем, ты когда еще собиралась уезжать, наша Ирочка со стойки с ним закрутила. Ну как, Ирочка уже мысленно вышла замуж за него. Не важно! Короче, он ей рассказал, что планируют масштабное закрытие всех клиник репродуктивной медицины. И кажется не только в нашей стране.
– Да я в курсе.
– Ты серьезно? Закроют? А как же тогда… Анют, как размножаться будем?
– Никак, Машуль, никак.
– А девочки…
– И они тоже. Это долгая история, на самом деле. Ты меня теперь очень внимательно послушай, хорошо? И сделай, как я скажу. Завтра пересмотри все наше оборудование, раздели его на две части: что только для репродуктологии, а что для общей практики подойдет. Прикинь, что нам еще нужно будет докупить, чтобы перевести клинику на стандартный прием гинекологов. Потом поговори с эмбриологом, пусть выберет себе специальность, и переучи его по-быстрому, чтобы потом не стоял в очереди. И позвони Ване-сталкеру, пришло время искать новых врачей. Не ограничивай его в специальностях, лишь бы люди были с головой. Кроме ЛОРов, пожалуй, мы там на инструментах разоримся. Хотя, если будет огненный, разоримся ему на кабинет. Пусть переманивает, обещает зарплату, все как обычно. А ты закажи оборудование для их кабинетов.
Маша протяжно вздохнула:
– Кажется, новая жизнь начинается.
– Надо жить, Машуня, надо жить.
– Поняла, все сделаю.
– Паше не говори пока, – в трубке повисло молчание.
– Ань, ты же не уходишь от него?
– С чего ты взяла? Конечно, нет!
– Это хорошо. Просто у меня ощущение, что тебя там засасывает какая-то сила, уносит от дома.
– Куда бы не уносила, а от тебя не унесет, – Анне очень хотелось пошутить, но в горле стоял ком, она очень нуждалась в Машке здесь и сейчас.
– Я так понимаю, все плохо? Ну там, на заседании.
В носу предательски щипало.
– Маш, скоро будут говорить обо мне не очень приятные вещи. Проследи, чтобы девочки не сильно расстраивались. Это все временно, все под контролем.
После долгого молчания голос Маши звенел:
– А можно без этого?
– Нет, Машуль, нельзя. Так надо. Вы потерпите, я все решу.
– Ок, обнимаю тебя.
– И я тебя. В 20.00 по Москве пришло фото сакуры.
Глава 9
Тик-тик-тик.
– Вы в своем уме? – Джун говорил тихо, с расстановкой и без угрозы в голосе. Он устал, он смертельно устал от всей этой неприятной и богатой на передвижения и информацию истории. Ему просто хотелось сейчас спокойно посидеть в этом сером претенциозном кресле успешного человека и выкурить первую за долгий день сигарету. Ему не хотелось ни знать, ни слышать ничего нового.
Заведующий покачал головой:
– Я понимаю ваше удивление. Уверен, вы считаете, что я ошибся карточкой пациента и вся эта информация не имеет никакого отношения к вашему брату.
– Именно так я и думаю.
– Понимаю. Понимаю, но вот все исследования и история, если угодно, – он пододвинул к Джуну карточку с именем Менсу. Карта была непривычно увесистой и изобиловала листами с разными печатями и подписями.
Согласно истории болезни, подкрепляемой точными и скупыми репликами заведующего, его брат полтора года назад отдал свою почку некоей девушке, имени которой он не знал и даже ни разу не слышал.
Юна была на пару лет младше брата и страдала врожденным заболеванием почек. Спустя несколько лет борьбы, последняя почечная ткань отказала и Юна умирала под звук диализной машины, к которой она прикладывалась словно к источнику жизни трижды в неделю. Это была не жизнь, а просто медленный уход. Юна почти смирилась со своим положением. Юная, полжизни проведшая за стенами строгих больниц, она не знала вкуса жизни и ей не было особо что терять. Любовь к уставшим родителям – вечно в слезах матери и выбивающемуся из сил отцу – скорее вела ее к уходу, чем к дальнейшей жизни. Посмертные письма были написаны, дела приведены в порядок, глупые записи в детских дневниках уничтожены. Она планировала оставить родным светлые, милые, не раздирающие души воспоминания. Вопрос выживания ее особо не беспокоил ровно до того момента, как она не встретила в парке Менсу.
Высокий, улыбчивый, он словно светился изнутри. Она увидела его впервые на берегу пруда в Сеульском лесу. Яркая улыбка вспыхнула на его прекрасном лице, как только их глаза встретились. В нем было столько жизни, что ее можно было коснуться рукой, выпить как чашку прохладного кофе в июльской духоте. Она пропала с первого же мгновения.
– Привет! – он в два шага оказался у ее скамейки.
– Привет, – выдохнула она.
Их любовь была словно дыхание первого тепла весны для нее и словно прохладный бриз после сезона дождей – для него. Не было истерики, боя, вспышек. Будущего, впрочем, у них тоже не было. Юна сразу рассказала про диагноз, про годы в больничных палатах, из которых ее не выпускали неделями, про иголки, которые забывались прямо в ее теле, про длинные трубки, прошивающие ее вены насквозь, про аппарат, от которого зависела ее, теперь уже явно недолгая, жизнь. Он слушал внимательно, задавал уточняющие вопросы, был строг и серьезен. Она видела, что у него есть силы бороться с ее ветряной мельницей. Только она знала, что это именно ветряная мельница. Победить невозможно.
– Почему тебе не ищут донора?
Менсу явно озаботился матчастью и изучил вопрос. Юна только слегка улыбнулась:
– Почему же? Его ищут, но не найдут. Мои родные мне не подошли, а для не близкородственного донора я слишком слаба и неудачлива. Жить ожиданием чужой трагичной и нелепой смерти я не допускаю для себя возможным. Жить медленным уходом намного проще.
– Ты не хочешь бороться, – он взглянул на нее из-под опущенной головы.
– Менсу, милый, я борюсь, – ее рука сегодня была особенно слаба, как бывало всегда в дни без диализа. – Я просто не надеюсь злокачественно.
– Это как? – его голос дрожал, она гладила его по волосам.
– Злокачественная надежда убивает хуже аммиака в крови. Она убивала меня много лет подряд, более я не буду так безрассудна.
Глава 10
Заходить в здание суда на следующий день категорически не хотелось. Анна так и зависла прямо у порога. Вокруг бегали люди, намного активнее, чем тогда. В первый день. В зале уже собрались все эксперты, за кафедрой легко можно было рассмотреть беспокойную голову Джуна, снующую вдоль длинного стола, журналисты оживились и придвинули камеры ближе. Ей надо было сделать над собой усилие и ввести себя внутрь, но сделать это было трудно.