Джун замер.
– Юна не появляется здесь. И никогда не появлялась, ровно с тех пор, как выписалась из палаты после пересадки почки вашего брата.
– Где же она?
– Живет.
Джун только кивнул.
– Послушайте, господин, я много лет работаю в этом отделении и видел множество таких историй. К сожалению, ваш брат не первый и не последний.
– Она даже не приходит к нему.
– Нет, не приходит.
– Как же так? Как так?! Эти истории про вечную любовь, про сейчас и навсегда, про сплетенные ладони и судьбы… как так?! Теперь мой брат умирает, и я так понимаю, вы не сможете ему помочь, просто потому что с почками у него в организме напряженка?
– Вы верно понимаете.
– А она… Она бегает по городу как ни в чем не бывало? Как так?! – горячие слезы текли по его щекам впервые в его осознанном возрасте, было щекотно, его грудь была полна невысказанных слов и страхов, его руки сжимали воздух, а мозг думал, что горло этой девки, из-за которой его брат сейчас отходит в мир иной.
– Я не знаю подробностей, – доктор выбрал рассматривать его вопросы как конкретные, потому что философски он не смог бы подобрать ответ. – Знаю, что спустя пару месяцев после выписки она вернулась в университет, стала той, что всегда должна была быть – с друзьями, своими занятиями, развлечениями, планами, страстями. Менсу приходил на осмотр, был подавлен и расстроен. А когда попал к нам в реанимацию, она не пришла ни разу и прервала все общение.
– Адрес.
– Простите?
– Ее. Адрес, – он снова зашипел, а слезы высохли на щеках. Навсегда.
– Вы же понимаете, что я не могу…
– Я найду. Все равно найду. Дайте лучше вы. Я просто хочу увидеть.
– Что ж, честно говоря, я бы тоже хотел увидеть. Сейчас.
Возле университета было людно и радостно: громкоголосые юноши и птички-девушки собирались в группки у крыльца, рассыпались и снова объединялись в небольшие компании. Если бы художника попросили написать слово «жизнь», ему стоило бы изобразить именно эту картину.
Джун раздавил носком ботинка окурок. Ему было все равно на штрафы и непредусмотренное для курения место, он увидел ее. Невысокая, хрупкая, но полная жизни, в отличие от ее брата, она летела мимо него, смеясь с подружкой.
– Юна?
– Да, – она не сразу поняла, кто ее зовет, улыбка не сошла с ее лица. – Чем я могу помочь?
– Хочу посмотреть на почку брата. Вторая-то уже отказала.
Ее лицо собралось в серьезную мину, она наспех попрощалась с подружкой, практически пихнула ее в сторону дороги и резко шагнула в его сторону.
– Смотрите! Мне нечего стыдиться! Я не просила его это сделать, не давила и не умоляла. Это был его выбор! Более того, я не обещала ему любовь до гроба и все это. Я просто медленно умирала и любовалась им – его жизнью, его перспективами, его возможностями. Я даже не имела возможности коснуться его без боли и сожаления. Жизнь в увядании – вот что у меня было до встречи с ним и до его сумасшедшего поступка. Так мало было у меня в руках, и это тоже было несправедливо. Каждый день просыпаться на еще один шаг ближе к смерти – о-о, когда-нибудь и вы поймете, каково это. Дай Бог, доживете до возраста, когда поймете и вспомните меня. Только у вас не будет такого сожаления и боли о непрожитой жизни. А он сам подарил мне эту жизнь. Я очень благодарна за этот подарок, всю жизнь буду благодарна.
– Всю жизнь – его или твою?
Она осеклась, но быстро вскинула голову навстречу его горящим глазам:
– Я имела право отказаться от него. Я не обещала ему любовь и верность перед Богом и людьми. Я имела право.
Он неожиданно для себя устало кивнул:
– Да, девочка, ты права. Имела полное право. Просто если бы ты все еще любила его, мне кажется, мне было бы проще принять его уход.
– Вам кажется, господин. Невозможно принять и простить уход любимого человека. Я много об этом знаю, я умирала много лет.
– Ты придешь на прощальную церемонию, когда его не станет?
– Да, безусловно. Если вы позволите.
Джун только кивнул, развернулся и пошел прочь от ворот университета.
Менсу умер спустя три дня, не приходя в сознание, в его смену у его постели.
Она не пришла на его прощальную церемонию.
«У меня экзамен, это неудобно».
Джун пообещал себе больше никогда не разрывать свое сердце предательской любовью к живому существу.
Глава 13
В баре был только Кэн. В стакане у Кэна плескалась внушительная порция скотча, и судя по глазам Кэна – не первая. Анна опустилась рядом и заказала тоже самое.
Бармен сегодня поменялся: это был другой студент, не старше предыдущего. Окинув Анну удивленным взглядом, он уточнил размер порции. Молчание, эта пара странных иностранцев даже не подняла головы. Хмыкнув, юноша поставил перед ней почти полный стакан.
– Это было неприятно, – Кэнсаку, наконец, взглянул на нее.
Анна дрогнула: как хорошо он описал весь ее сегодняшний день: и заседание, и разговор с Джуном, и все воспоминания.
– Да, так и есть.
– Хуан сейчас разговаривает с ним.
– Он заходил ко мне.
– Он, кажется, с вами общается очень непринужденно.
– Ему сложно с тобой говорить, Кэнсаку-сан. Перед тобой он виноват больше всех.
Кэн удивленно вздернул брови и невесело засмеялся:
– Ты думаешь? Передо мной? Из нас троих?
Она прекрасно понимала, что он имел в виду, но не хотела подавать вида:
– Он чуть было тебя не посадил. Вернее, посадил.
– Он чуть не убил тебя, – он чуть было не сказал «а ребенка вашего убил», но промолчал, хотя Анна прочла эту мысль и без слов.
Хуан шел медленно к их стульям, настолько медленно, что Кэн с Анной переглянулись крайне озабоченно. Оценив их бокалы, Хуан получил свой такой же и подпер рукой голову, не поднимая глаз.
– Это катастрофа. Завтра нас будут рвать на части.
– Хороший тост, надо запомнить, – Кэн подбадривающе постучал ему по плечу. – Не кисни, мистер. Мы знали, что так будет.
– Да, но от этого не легче. Мне так хочется, чтобы все это закончилось. Чтобы этот бред сам себя разрушил. Ведь это бред!
– Обрекать человечество на вымирание – не самая простая задача, требует подготовки и салюта в конце.
– Неужели мы ничего не можем сделать?
– Что Джун говорит? – Анна подала голос.
– Сам не знает, что делать. Все время перебирает варианты, которых нет: саботаж, игнорирование, подкуп. Смирение только надо добавить в этот ряд. Смирение – хотя бы виднеющаяся перспектива. Он же собирался к тебе после заседания. Вы разве не говорили?
– Мы говорили о Сеуле.
Кэн с Хуаном резко вскинули головы в ее сторону. Анна медленно отпила из стакана и поставила на стойку, не почувствовав ни вкуса, ни тепла внутри.
– О каком Сеуле?
– Он спрашивал, почему я ушла от него. Вернее, не так, его не интересовало, почему я ушла от него, его интересовало, почему я от него сбежала.
– Нет, он, конечно, непроходимый идиот, – Мэривезер был удивлен и просто констатировал факт.
– Я бы использовал слова покрепче. Но, думаю, он правда не понимает.
Кэн был прав, Анна тоже так считала.
– Ладно, друзья, надираться сегодня нет никакого желания и настроение не то совершенно. Пойду спать. Чего и вам желаю, – Хуан допил содержимое стакана и медленно удалился. Анна с Кэном встревоженно посмотрели ему вслед.
– Он сильно переживает.
– Думаю, Эни, он переживает больше за нас троих, но не за себя – это точно. А следовало бы.
– Как на счет человечества?
Кэн махнул рукой:
– Забудь! Эта битва проиграна.
– Мне пока в это сложно поверить, правда. Что вот так своими же руками мы разносим наше будущее к чертям.
– Я бы сказал – разносим наше будущее для чертей.
– Поэтично.
Кэн наигранно фыркнул:
– Займусь поэзией, как все закончится. Поеду в тот дом на Хоккайдо, буду писать печальные стихи, прогуливаясь по берегу бушующего моря. Тем более, – он перешел на заговорщицкий тон, – там, говорят, вся земля окроплена слезами.
– Я там ни разу не плакала.
– Правда? Ну ты кремень!
– Не в этом дело, – она покачала головой. – Я бы и хотела, но не могла. Словно больше не осталось во мне ни слезинки для этого мужчины. Словно вся моя слабость вышла с кровью в тот день, осталась одна твердыня: ни воды, ни слез, ни жизни. Так и живу.
– Думаю, Джун получил от тебя куда больше, чем заслуживал.
– Нет, неправда. Получил ровно столько, сколько было нужно ему и столько, сколько я могла дать. В тот день, когда он захотел сверх меры, все и закончилось.
– Он рассчитывал, что ты вернешься. Ему казалось, это из-за ребенка.
– Почему?
– Он приходил ко мне в камеру, регулярно причем.
– Ты не говорил, – Анна развернулась к нему лицом.
Кэн утвердительно кивнул.
– Приносил горячий обед, книги и журналы, добыл мои рабочие записи и ноут для работы, правда без интернета, конечно. Приходил, мы садились обедать, потом разговаривали.
– Бред какой-то!
– Ну это для вас, девушка с русской кровью в жилах, бред, а для японца и корейца – вполне логичная ситуация. Сидим в камере, беседуем, едим блюда от лучших поваров Сеула. Мне кажется, он в этой камере так и остался. Я вышел, а он все еще там, – Кэн с грустью отпил еще немного. – Джуни и правда не понимал, почему все так вышло. Думал, это из-за… ну ты поняла. Надеялся, что ты перебесишься и вернешься. Мы ведь далеко не сразу узнали, что ты сделала. Ему Мэривезер сказал во время очередных «посиделок» с адвокатами: предоставил документы, что твое здоровье подорвано. Там было все, Эни, – и томографии, и осмотры неврологов, и…
– Мой ультразвук.
– Да, ультразвук. А на нем ничего, кроме первой фазы менструального цикла. Его армия юристов требовала повторить все обследования снова и снова только ради этой бумажки.
– Я помню, что все записывали даже на видео, мол, чтобы было видно, что это мои исследования. Хуан сказал, они пытались доказать, что я в Лондоне нахожусь, чтобы с тебя все обвинения снять.