— Я не знаю, недооцениваешь ли ты мой класс, но ты явно недооцениваешь меня.
— У тебя есть ответы на все мои слова.
— И они бесполезны без твоей доброты.
— И насколько же я должна быть доброй?
— Разреши мне писать тебе.
— Могу я показывать твои письма мужу?
— Нет.
— Вот видишь.
— Неужели ты не можешь позволить мне такой малости? Скорее всего, я уеду на несколько лет.
— Но Росс всё равно заметит письма! — возразила Демельза, сдавая позиции.
— Я могу устроить тайную доставку.
— Но это придаст всей затее дурной привкус.
— Могу я хотя бы присылать тебе стихи?
Демельза заколебалась.
— Ох, Хью, ну как ты не понимаешь? У меня счастливый брак. Двое чудесных детей. Всё, чего только можно пожелать. Я хочу быть к тебе доброй. Ты очень мне нравишься. Но ты же понимаешь, что я не могу дать ничего, кроме доброты...
— Что ж, тогда буду писать тебе обычной почтой, и можешь показывать письма Россу, даже можете читать их вместе и добродушно посмеиваться над глупым юным лейтенантом, страдающим от щенячьей любви. Но...
— Ты прекрасно знаешь, что мы никогда так не поступим!
— Позволь закончить. Вы можете вместе смеяться, уверен, добродушно, и Росс, вероятно, простит мое помешательство по той причине, что это юношеское чувство, и я его перерасту, но ты ведь знаешь, что это не так, Демельза, ты знаешь. Ты знаешь, что это не юношеское чувство, я это не перерасту, зайдя в первый же порт. Ты знаешь, что я люблю тебя и буду любить до конца дней...
Такое признание любой женщине непросто выбросить из головы, а уж тем более женщине с темпераментом Демельзы. Она не стала меньше любить Росса, семью и дом, не утратила способность получать удовольствие от бытовых мелочей, подобно цветку у дороги. Но эти слова остались в ее памяти, часто согревая сердце, а иногда звенели с ошеломляющей ясностью, словно их произнесли лишь вчера, и ей нужно ответить.
Пару раз заезжали старый волосатый баронет, Хью Бодруган, и его юная мачеха Конни, и сэр Хью поинтересовался у Росса, нельзя ли купить долю в шахте. Росс вежливо ответил, что пока не нуждается в дополнительном капитале, но искренне заверил, что как только ему понадобится продать акции, он первым делом предложит их сэру Хью. Бодруган хмыкнул и уехал недовольным. По крайней мере, так решил Росс, но сэр Хью явно продолжал питать надежды, поскольку через пару дней прислал в подарок Демельзе пару черно-белых поросят новой породы, которые должны набрать больший вес, чем любые другие.
Два поросенка были так малы и очаровательны, что немедленно подружились со стареющим Гарриком и стали любимцами детей — те иногда позволяли поросятам забежать в дом. Росс торжественно предупредил, что если продолжится в том же духе, то однажды настанет день, когда поросята так растолстеют, что их не удастся выпихнуть через дверь. Демельза назвала их Прилив и Отлив.
В сумрачные дни конца лета мотыльки доставляли в доме столько проблем, что стоило зажечь свечу с приоткрытым окном, как комната наполнялась порхающими привидениями всех форм и размеров. Им объявили войну. Чтобы развлечь детей, Демельза как-то вечером устроила вместе с ними сахарную охоту. Сахар смешали с пивом в кувшине и в сумерках намазали сладким пивом пеньки и столбы изгороди. После этого оставалось только обойти двор с ведром воды и собрать мотыльков со сладкой поверхности — они приникли к ней, дрожа от удовольствия, и пили жидкость — и сбросить их в воду. Но Демельзе надоело это занятие раньше, чем детям. Мотылки были слишком красивыми, чтобы их убивать, и почти половину она выпустила. А потом всё испортил следующий по пятам Гаррик, которому пришлось по вкусу сладкое пиво, и он стал вылизывать пни вместе с мотыльками, пока его не остановили.
Но вопреки погоде, или, возможно, потому что солнце всё же иногда пробивалось через тучи, шторма были слабыми и не доставляли неприятностей, а в сентябре дождей стало меньше, урожай выдался неплохим. По всему Корнуоллу и в большей части Англии собрали лучший урожай зерна за четыре года, и как нельзя кстати. Несмотря на обедневшую породу и упадок, внезапно пришедший на смену благоприятным условиям первых военных лет, Уил-Грейс принесла хорошую прибыль, и Росс вложил дополнительные средства в судостроительное предприятие Блюитта в Лоо и обсудил с капитаном Хеншоу покупку нового и более мощного подъемника для шахты.
Росс сделал Заки Мартина, оправившегося от болезни, капитаном подземных работ. Хеншоу не мог за всем уследить, а шахтеры, как и все прочие, нуждались в присмотре. Некоторые добывали только богатую породу, оставляя ту, что похуже, внизу. В медной шахте такое практиковалось, но только не в оловянной, если не считать вольных рудокопов, которые тем самым увеличивали свой заработок. Некоторые, самые пронырливые, еще к тому же припрятывали хорошую руду весь месяц перед аукционом по распределению участков, чтобы заявить, будто их штрек приносит меньше, и выторговать большую долю в прибыли. А стоило заключить с ними контракт, как качество руды чудесным образом улучшалось. Заки также обнаружил, что кое-кто сговаривался и богатую руду подкладывали в тачки тех, кто добывал более бедную. Дополнительную прибыль потом делили.
Всё это было частью жизни, и никто особо не переживал по этому поводу, мол, пусть их останавливает начальство. Считая, что он и без того платит щедро, Росс считал себя обязанным это остановить.
Когда пришло время следующего еженедельного визита к Морвенне Уитворт, Дуайт убедился, что ей лучше, и решился на неприятный разговор с ее мужем. Спустившись, он спросил викария, и его проводили в кабинет. Без длинных предисловий, учитывая, что всё равно совет будет воспринят в штыки, Дуйат вынес свой медицинский вердикт. Но он ошибся в этом человеке. Гнев и напыщенность прошлой встречи испарились. Осборн справился о жене, и впрямь довольно бесцеремонно, но больше не стал возражать против своего вынужденного воздержания. Как он и предполагал, заявил Осборн, с женщинами иногда такое случается. Главное, чтобы она выздоровела. Ее недуг всем доставляет беспокойство, чем скорее она поправится, тем лучше. У жены викария много обязанностей, и эта слабость и болезнь просто никуда не годятся. К этому времени многие женщины уже носят второго ребенка после первого и выполняют свой долг в полной мере.
Дуайт уехал не то чтобы с теплыми чувствами к священнику, но понимая, что под наружностью бестактного и туповатого человека, несомненно, отталкивающей его жену, скрывается персона более добрая, чем он изначально предполагал.
Добравшись до дома, он съел тарелку супа, выпил бокал канарского и пошел в кабинет, где и обнаружила его Кэролайн, когда вернулась в пять часов.
— Что такое? — спросила она, ворвавшись в кабинет словно ветер. — Говорят, ты не обедал. Ты болен?
— Нет. Я не голоден.
— Тогда почему ты не лечишь своих пациентов, как обычно в это время дня? Что не так? Дуайт, ты болен.
Он закрыл книгу и улыбнулся.
— Я устал. Решил сегодня изменить привычке.
Кэролайн присела на край стула, откинула волосы с плеч и заглянула мужу в глаза.
— Вытащи палец из книги, — потребовала она, — иначе я решу, что ты не слушаешь.
Дуайт рассмеялся и подчинился.
— Кто ближайший доктор отсюда? — спросила она.
— Ты видишь его перед собой.
— Не увиливай. Я позову доктора Чоука.
— Боже упаси! Ты могла бы с таким же успехом послать за мистером Ирби.
— За ним тоже, если хочешь. Хотя в этом доме лекарств и настоек столько, что можно открывать аптеку, но я не знаю, что тебе давать.
— Кэролайн, мне не нужны лекарства. Хороший ночной сон творит чудеса.
— Чудеса... Я скажу тебе, что сделает хороший ночной сон. Он вернет тебе немного энергии, которую ты растратишь за полдня, осматривая несчастных больных, и затем ты снова сляжешь, чувствуя себя больным и изнуренным. Разве не так? Скажи мне, что я не права.
Дуайт задумался.
— Мужчине полезно работать. Работа стимулирует ум, а ум в конце концов будет стимулировать тело.
— Скажи-ка, что еще полезно для мужчины? Любить жену?
Он вспыхнул.
— Если у меня иногда бывают неудачи, то причина в теле, а не в чувствах. Ты заверила меня...
— Если физические проблемы — результат болезни после тюрьмы, то я прошу тебя хотя бы пытаться. Но ты постоянно тратишь каждый атом своих вновь обретенных сил на работу, стоит только чуть-чуть появиться силам, как они растрачиваются. И тогда возникают вопросы по поводу чувств.
Сквозь щель в дверях проковылял на толстых лапках Гораций и заскулил, но на него не обратили внимания. Он перекатился на спину, но снова остался без внимания.
— Неужели у тебя возникают вопросы, Кэролайн?
— Скажи мне, чем ты сегодня занимался? — спросила она.
— Сегодня? Утром осмотрел дюжину несчастных бедняков, собравшихся за дверью для прислуги в ожидании совета и помощи. Потом пошёл к мистеру Тренкрому, у него разыгралась астма. Затем, поскольку пришла пора навестить дальних пациентов, я заехал к полудюжине, пока добирался до Труро, а там посетил мистера Уитворта и мистера Полвела. Ну и поехал домой. Добравшись, еле дышал, и с желудком у меня было не очень, так что поел совсем немного. Но теперь мне полегчало.
Кэролайн нервно поднялась, натянутая как струна, подошла к окну, взяла книгу и не глядя повертела её в руках.
— А знаешь, чем я сегодня занималась? Утром целый час приводила себя в порядок, потом час провела с Майнерсом, обсуждая дела поместья, потом набрала немного цветов в пустую гостиную, а после сменила наряд и два часа каталась верхом с Рут Тренеглос. Я пообедала с ней, её потным мужем и выводком шумных детишек и вернулась домой. Ты не заметил, пересеклись ли наши пути хоть в одной точке?
— Нет, — сказал Дуайт, помолчав с минуту.
Гораций прыгнул ему на колени.
— Но мы же никогда не стремились к тому, чтобы проводить каждый день бок о бок, — добавил Дуайт.