Паско, похоже, хотелось поговорить не о собственных бедах, а о более глобальных опасностях, как будто размышления над общими перспективами помогали позабыть о собственных чувствах.
— Питт уже много лет ходит по краю пропасти. Влияние войны на экономику... Кризис был неминуем.
— И он возник из-за кучки французов, спаливших сарай, а потом удравших при первом признаке сопротивления! Во времена королевы Элизаветы такого бы не случилось!
— Это была искра. Другая сделала бы то же самое. Это кризис силы духа, Росс. Несколько плохих урожаев, не считая последнего... Нам пришлось закупать продовольствие за границей. Только в прошлом году на иностранное зерно потрачено два с половиной миллиона фунтов. Плюс затраты на содержание армии и задабривание союзников — в прошлом году Австрии дали в долг шесть миллионов фунтов, а еще поддержка Ирландии. И всё это финансируется путем заимствований, а рост цен и падение производства идут рука об руку. Всё стало дороже, и всё меньше людей имеют деньги на покупки. Даже помощь бедным стала обходиться дороже, потому что бедных стало больше. А кроме того, хотя это, конечно, очень умозрительно, во время бунтов из-за обесценивания французской валюты росли иностранные вложения в Англию. Теперь, когда там установилось новое правительство и после успехов их армии, франк выглядит более стабильным, и приток золота в Англию иссякает.
— И что же теперь будет?
— Теперь? Мы продолжим кое-как тянуть воз. Банк Англии выпустит банкноты в один и два фунта. Он также заявил, что имеет более чем достаточно средств, чтобы удовлетворить любые требования по ассигнациям. Это успокоит страну. Но будут ли обычные люди д-довольны бумажными деньгами, когда они привыкли к золоту? Уж точно не в провинции. Уж точно не у нас.
— Для Труро самое худшее позади?
— С-скорее всего так. К счастью, мы были осторожны, получая кредиты и выпуская векселя, поскольку, как вы знаете, ни один банк не сможет выполнить всех обязательств, если это потребуется в короткий срок. Разумеется, мы понесли серьезные потери, пришлось продать ценные активы куда ниже истинной стоимости, чтобы остаться на плаву.
— А пару лет назад все расширялись, деньги текли рекой, проценты по кредитам были низкими...
— Ситуация изменилась, и люди мудрые ее оценили и сделали выводы. Но кто первым начал уменьшать обязательства, урезать кредиты, копить активы, собирать долги и обращать бумаги в золото? Никто не знает, но это случилось, один последовал за другим, и началась лавина. А если такое начинается, никто не знает, когда это закончится.
— Джордж Уорлегган сейчас в Труро?
— Приехал где-то за неделю до паники. Сегодня утром вернулся в Лондон с почтовой каретой.
— А Элизабет?
— Насколько я знаю, она осталась в Лондоне.
— Банк Бассета оказал вам помощь?
— Только в самом конце. А иначе мы бы обанкротились из-за каких-то пяти тысяч фунтов.
— Значит, он не стал вам мстить за голосование.
Паско встретился с Россом взглядом.
— Почти до самого конца я считал по-другому.
Остаток весны прошел под знаком кризиса и борьбы с кризисом. Мрачное настроение страны, лишенной и денег, и идей, быстро сменилось радостью после новостей о большой победе на море над испанцами. Адмирал Джервис уничтожил вражеский флот, в два раза превосходящий собственный, и избавил страну, как раз вовремя, от опасности союза между испанским и французским флотом. Помимо Джервиса и других адмиралов все повторяли и еще одно имя. Похоже, что действия коммодора Нельсона были самой блестящей и необычной тактикой, не говоря уже об исключительной личной храбрости. Его имя называлось в числе выдающихся морских офицеров, как имя Бонапарта — среди французских генералов.
Но радость от новостей об этом сражении вскоре омрачилась кошмарными известиями о мятеже на британском флоте в Портсмуте. По правде говоря, это было довольно уважительное восстание против невыносимых условий, некоторые требования удовлетворили, и всё закончилось без особого ущерба, но в других портах пошли слухи, и уверенность нации подверглась новому потрясению.
Росс всё больше беспокоился, словно считая комфортную жизнь сквайра в тихом болоте западного побережья неподобающей для человека, способного носить оружие. Занятия с ополченцами не были адекватной заменой, поскольку они казались Россу неэффективными и трусливыми. Демельза с радостью бы прятала от него еженедельную газету, если бы догадывалась о его настроении. Росс всё больше времени проводил на встречах с соседями-землевладельцами, обсуждая способы обороны. Но остальные, похоже, больше беспокоились о мерах против внутреннего восстания.
В конце февраля мисс Ровелла Чайновет обвенчалась с мистером Артуром Солвеем в церкви святой Маргариты в Труро. Церемонию провел викарий церкви святой Марии. Викарий местного прихода вел невесту к алтарю. Он никогда в жизни так не радовался, как сбывая с рук свояченицу. Церемония стала для него кошмаром, в особенности вопрос, который его коллега задал собравшимся: «Если кто-нибудь может назвать причину, по которой эта пара не может заключить брак, то пусть назовет ее...». Его выводило из себя, что приходится устраивать этот фарс в собственной церкви, хотя девчонку надо бы выгнать из города с позором, как падшую женщину.
Миссис Чайновет не присутствовала. Она была глубоко шокирована полученным от Ровеллы письмом, а еще больше — оскорблена социальным статусом отца будущего ребенка. Она никогда не могла понять младшую дочь. По характеру Ровелла была похожа на отца Амелии Чайновет, печально знаменитого Трелони Трегелласа, всю жизнь пытавшегося поддержать на плаву компании, которые не могли устоять при первой же волне. Но маленькая Ровелла, как можно было подозревать, обладала способностью к выживанию, несвойственной ее дедушке.
Приехала Гарланда, чтобы помочь Морвенне — та после беседы с Ровеллой снова слегла от потрясения. Свадьба была скромной. Прибыл плотник вместе со старшей дочерью, той самой припадочной, но к счастью, во время церемонии ничего такого не случилось. Жена его не сопровождала, поскольку со дня на день ждала появления десятого ребенка. Плотник оказался не столь раболепным, как представлялось Оззи. Он был тихим и вежливым, но не снял шляпу и обладал своего рода гордостью, которая и объясняла его нахальный отказ отправиться в работный дом и принять милостыню, предлагаемую городским советом. Это также объясняло его наглый отказ освободить дом из-за задержки арендной платы. Артур Солвей — тощий и хилый, с узкими плечами, дерзкий и жадный Артур — явно пошел в отца.
Выглядел Артур Солвей куда более скованным, чем его юная невеста, которая и в лучшем платье выглядела безвкусно, но вовсе не тушевалась. Осборн отказался приглашать их к себе домой после свадьбы, но двое его слуг принесли в церковь чай и пирожные, и гости остались и болтали еще почти час. Молодая пара нашла жилье на Ривер-стрит, они собирались жить там, пока не подыщут подходящий коттедж.
Теперь их жизнь довольно неплохо устроилась. Артур Солвей повидался в банке с мистером Харрисом Паско и объяснил, что получил наследство и может его вложить, и мистер Паско посоветовал ему рискнуть, несмотря на угрозу неплатежеспособности страны, и вложить деньги в государственные облигации. При текущей упавшей цене они принесут ему доход примерно в тридцать фунтов годовых. Вместе с жалованьем в библиотеке и небольшими дополнительными приработками это даст ему достаточный доход. Но всё же после заключения соглашения и до свадьбы Ровелла часто задумывалась, не могла бы она вытянуть больше. Иногда ей казалось, что можно было бы добиться еще сотни, иногда, вспоминая выражение лица Оззи во время последнего, самого тяжелого раунда переговоров, она понимала, что он запросто мог бы ее прикончить.
Как только новобрачные уехали, две сестры вернулись в дом викария, а Оззи угрюмо удалился к себе, чтобы переодеться перед карточной игрой. Когда он впервые разговаривал с женой по поводу позора Ровеллы, то объявил, что, раз уж она сестра Морвенны, он намерен дать этой несчастной пятьдесят фунтов, чтобы она не скатилась с этим гнусным соблазнителем до полной нищеты. Хотя она не заслуживает такой щедрости. Он также не станет, хотя и должен был бы, сообщать о недостойном поведении молодого человека его работодателям. Разумеется, тот этого заслужил, но он не только потерял бы работу, а и позор Ровеллы вышел бы наружу.
Следует соблюдать видимость респектабельности и ограничиться сожалениями по поводу того, что сестра миссис Уитворт выбрала неподобающего мужа. Какая жалость, заявил Оззи, сложив руки под полами сюртука, величайшая жалость, что новобрачные будут жить в Труро. Он надеется, что Морвенна не станет поддерживать отношения с сестрой.
— Скорее всего нет, — ответила Морвенна.
Зная о ее близости с семьей Чайновет, Оззи приятно удивился этому ответу и понял, что Морвенна столь же нетерпима к аморальности, как и он.
Когда Оззи удалился играть в вист, сестры скромно поужинали и поболтали о том о сем перед сном. На следующий день Гарланда возвращалась в Бодмин. Не было и речи о том, чтобы в доме викария поселилась еще одна сестра. Оззи сказал, что во время банковского кризиса много потерял, и больше они не могут позволить помощницу по дому и с детьми. Его дочерей придется послать в школу, а Морвенна сможет больше времени проводить с собственным ребенком.
Для Гарланды визит оказался утомительным, и она не сожалела о том, что он закончился. Выслушав многочисленные материнские жалобы, хотя и неясные, потому как в Бодмине никто не должен был узнать правду, она прибыла в дом викария, где трое его основных обитателей, казалось, были на ножах. Мистер Уитворт, что вполне понятно, был оскорблен и разозлен позором свояченицы. Морвенна лучше скрывала свои чувства и обращалась с несчастной сестрой с долей жалости, но явно считала, что ее поведение ложится пятном на семью и ее саму, поскольку младшая сестра находилась на ее попечении.