Шона стоит, сведя колени, и не держит перед собой руку, чтобы закрыть от удара челюсть. И еще она бьет с локтя вместо того, чтобы вкладывать в каждый удар вес всего тела. Она делает передышки, вытирая лоб тыльной стороной ладони. Увидев меня, она резко подпрыгивает, словно коснулась оголенного провода.
– Как нужно себя вести. Урок первый, – говорит она. – Дай понять, что ты находишься в комнате, если человек не видел, как ты вошел.
– Извини, – отвечаю я. – Я понял, в чем твоя слабина.
– Ага. – Она закусывает внутреннюю сторону щеки. – И в чем же?
Я рассказываю ей все, что подметил, а потом мы устраиваем бой на ринге. Мы деремся медленно, оттягивая каждый удар, чтобы не причинить друг другу боль. Мне приходится постукивать по ее локтю кулаком – и лишь тогда она не забывает держать руку перед лицом. Спустя полчаса Шона, по крайней мере, начинает двигаться лучше, чем раньше.
– Что касается той девушки, с которой ты завтра будешь биться, – заявляю я. – Знаешь, я бы врезал ей прямо в челюсть. – Я дотрагиваюсь до своего подбородка. – Ты можешь сделать это с помощью хорошего апперкота[3]. Надо еще потренироваться.
Она готова драться, и я с удовлетворением вижу, что теперь ее колени согнуты, а в ее позе появилась упругость, которой раньше не было и в помине. Мы кружимся по рингу несколько секунд, а потом она ударяет меня, убирая при этом левую руку от лица. Я блокирую удар и начинаю атаковать Шону с левой же стороны, которую она оставила без защиты. В последнюю секунду я останавливаю кулак в воздухе и пристально смотрю на Шону.
– Слушай, может, если бы ты действительно мне врезал, я бы усвоила урок, – говорит Шона, выпрямляясь. Ее кожа покраснела от напряжения, пот блестит у линии роста волос. Взгляд ясный и требовательный. Меня в первый раз посещает мысль о том, что она красива. Но не в моем обычном понимании – она не мягкая, не нежная – ее привлекательность сильная, изысканная.
– Я бы лучше не стал, – отвечаю я.
– Ты мыслишь древними рыцарскими стерео– типами, типичными для альтруистов. Что в некоторой степени даже оскорбительно, – возражает она. – Я могу о себе позаботиться. И запросто стерплю немного боли.
– Нет, – парирую я. – Дело не в том, что ты девушка. Я вообще-то… не сторонник того, чтобы применять силу без причины.
– Опять заморочки Сухарей, да?
– Не совсем. Сухари не любят насилие. И точка. Если Сухарь попадет к лихачам, он просто позволит им себя избить. – Я стараюсь выдавить улыбку. Я не привык к сленгу лихачей, но мне нравится считать его своим родным и позволить себе расслабиться. – Но для меня это не игрушки, вот и все.
Я впервые озвучил кому-то свои мысли. Не знаю, но почему-то для меня бой на ринге не является игрой. Возможно, потому, что долгое время побои были моей реальностью. Я просыпался и засыпал в страхе. Здесь я усвоил приемы самозащиты, стал более ловким, но одному я не научился – наслаждаться, причиняя кому-то боль. Я не собираюсь это делать – никогда. Если меня примут в лихачи, то я буду жить по своим правилам, даже если это будет означать, что частично я навсегда останусь Сухарем.
– Ладно, – соглашается Шона. – Давай еще раз.
Мы боксируем, пока она не осваивает апперкот, и чуть не пропускаем ужин. Когда мы уходим, она благодарит меня и мимоходом обнимает. Это всего лишь мимолетный жест, но она смеется над тем, как сильно я от него напрягаюсь.
– Как быть лихачом: вводная лекция, – изрекает Шона. – Урок первый: обнимать друзей – совершенно нормально.
– А мы друзья? – спрашиваю я, только наполовину шутя.
– Ой, хватит тебе! – отмахивается она и убегает по коридору в женскую спальню.
На следующее утро самые незрелые, «не перешедшие» неофиты следуют за Амаром, проходя мимо тренажерного зала в мрачный коридор с тяжелой дверью в самом конце. Амар говорит нам оставаться здесь и стремительно исчезает за дверью. Я смотрю на часы. Бой Шоны может начаться в любую минуту – урожденным лихачам требуется больше времени для прохождения первого этапа посвящения, чем нам, поскольку их много.
Эрик занимает место подальше от меня, что меня радует. Вечером после того, как я избил его, я понял одну важную вещь. Он мог рассказать всем, что я сын Маркуса Итона, просто чтобы отомстить мне за собственное поражение. Однако он не проболтался. Интересно, он выжидает подходящего случая или молчит по другой причине? Тем не менее мне стоит держаться от него на расстоянии – столько, сколько получится.
– Как вы думаете, что там? – осведомляется Миа, девушка из Товарищества. Она нервничает.
Ей никто не отвечает. А я почему-то спокоен. За дверью нет ничего такого, что заставило бы меня страдать. Поэтому когда Амар возвращается в коридор и называет мое имя первым, я не бросаю отчаянные, горестные взгляды на других неофитов. Я решительно переступаю порог комнаты.
Здесь сумрачно и грязно. Мебели маловато – лишь два стула и компьютер. Спинка стула откинута назад, как и тогда, когда я проходил индивидуальное испытание. Монитор светится. В компьютере запущена программа – четкие строки текста темнеют на белом фоне. Когда я был младше, еще в школе я всегда вызывался подежурить в компьютерный класс. Иногда я даже чинил технику, когда она выдавала ошибки. Я работал под руководством женщины-эрудита, которую звали Кэтрин, и она научила меня гораздо большему, чем ей следовало. Она с удовольствием делилась знаниями с кем-то, кто был готов ее слушать. Поэтому, глядя на этот код, я в принципе понимаю, с чем мне придется столкнуться, хотя я никогда и не работал с подобной программой.
– Симуляция? – спрашиваю я Амара.
– Меньше знаешь – крепче спишь, – усмехается он. – Прошу!
Я сажусь, откидываясь на спинку и положив руки на подлокотники. Амар приготавливает шприц, тщательно проверяя, что ампула зафиксирована в нужном месте. Он без предупреждения протыкает иглой мою шею и давит на поршень. Я вздрагиваю.
– Посмотрим, какой из четырех твоих страхов будет первым, – говорит он. – Знаешь, они мне уже порядком наскучили. Можешь попытаться и показать мне что-нибудь новенькое.
– Постараюсь, – отвечаю я.
Я погружаюсь в симуляцию. Я сижу на твердой деревянной скамейке за кухонным столом во фракции Альтруизма, передо мной – пустая тарелка. Все шторы на окнах задернуты, единственным источником света является лампа, висящая над столом и мерцающая оранжевым. Я смотрю на темную ткань, которая покрывает мое колено. Почему я в черном, а не в сером?
Когда я поднимаю голову, он – Маркус – стоит напротив меня. На долю секунды он кажется мне таким же, каким я видел его в зале на Церемонии выбора – голубые, как у меня, глаза, рот, скривившийся от недовольства.
– Я в черном, потому что я теперь лихач, – напоминаю я себе.
Тогда почему я очутился рядом с отцом – в доме альтруиста?
Очертания лампочки отражаются в моей пустой тарелке. Должно быть, я в симуляции, думаю я. Затем электричество мигает, и Маркус превращается в того, которого я всегда вижу в пейзаже страха, – он становится перекошенным чудовищем с впадинами вместо глаз и громадным пустым ртом. Он бросается через стол, вытянув обе руки, а вместо ногтей у него – бритвенные лезвия, встроенные прямо в кончики пальцев.
Он бьет меня изо всей силы, я шатаюсь и падаю со скамейки. Я ползу по полу, пытаясь восстановить равновесие, и убегаю в гостиную. Там находится другой Маркус, который тянется ко мне из стены. Я ищу входную дверь, но она заставлена шлакоблоками, я в ловушке. Задыхаясь, бегу по лестнице, но наверху спотыкаюсь и растягиваюсь на деревянном полу в коридоре. Один Маркус изнутри открывает дверь шкафа, второй появляется из спальни родителей, третий скребет кафель в ванной. Я вдавливаюсь в стену. В доме темно. Окон нет.
Вдруг один из Маркусов оказывается прямо передо мной и прижимает меня к стене, крепко обхватив за горло. Другой Маркус царапает когтями мое плечо, вызывая жгучую боль, от которой у меня на глазах наворачиваются слезы. Меня охватывает паника, я не могу пошевелиться. Я глотаю воздух. Я не могу закричать. Меня пронзает новый приступ боли. Я слышу биение своего сердца, отчаянно пинаюсь, но не могу издать ни звука. Маркус по-прежнему держит меня за горло, потом поднимает меня, и пальцы моих ног волочатся по полу. Мои конечности безвольно болтаются, как у тряпичной куклы. Я не способен пошевелить ни единым мускулом.
Он повсюду. Я понимаю, что все это не по-настоящему. Я в симуляции. Ощущения – почти такие же, как в пейзаже страха. Теперь меня окружает гораздо больше Маркусов, они ждут, вытянув руки, и я смотрю на море лезвий. Они хватают меня за ноги, режут меня, и я чувствую горячий след внизу шеи, когда Маркус принимается душить меня еще сильнее.
– Я в симуляции, – вновь напоминаю я себе.
Я пытаюсь вернуть к жизни свои конечности, представляя, что по моим жилам бежит горячая кровь. Я шарю рукой по стене в поисках оружия. Какой-то Маркус поднимается, и его пальцы оказываются перед моими глазами. Я кричу и начинаю молотить руками, когда лезвия вонзаются в мои веки. Я не нахожу оружия, зато нащупываю дверную ручку. Я резко поворачиваю ее и падаю в шкаф. Маркусы остались снаружи. В моем убежище есть широкое окно, в которое я могу вылезти. Пока они ищут меня в темноте, я ударяю стекло плечом, и оно разбивается. Мои легкие заполняет свежий воздух.
Я выпрямляюсь в кресле, судорожно дыша. Я ощупываю горло, плечи, колени, ища раны, которых теперь нет. Я до сих пор чувствую боль от порезов и кровь, выливающуюся из моих вен, но моя кожа не повреждена. Мое дыхание постепенно замедляется, а вместе с ним успокаиваются мои мысли. Амар сидит у компьютера, подключенный к симуляции, и пристально смотрит на меня.
– Что? – тихо спрашиваю я.
– Ты пробыл там пять минут, – говорит он.
– Это много?
– Нет. – Он хмурится. – Совсем немного. На самом деле у тебя – хорошие результаты.