– Кажется, нас за кого-то другого принимают, – решил Макар. А Клавдий дал газ, и они въехали внутрь огороженной территории. Вышли из внедорожника и…
Шум, гам, детский смех, песнопения…
Крики, вопли, ругань, мат…
На садовой дорожке среди клумб играли в бадминтон двое малявок – лет шести, и близнецы-мальчишки постарше. Они махали ракетками, визжали, отбивая воланы. Толкали друг друга и скакали кузнечиками. За ними присматривала няня. Чуть в стороне, в просторной беседке, хор певцов из семи человек – бородатых унылых мужиков и женщин в платочках под руководством регента – тянул нестройными голосами: «Вечерний звон! Бом! Бом!»
Среди зарослей кустов и плакучей ивы – стол и плетеные кресла. На столе кипел настоящий тульский самовар. Дым валил из трубы, пахло горелыми сосновыми шишками и смолой. Над вазочками с вареньем кружили осы. В окнах беседки трепетали от ветра белые кисейные шторы.
– Вы на спевку? Конкуренты? – регент махнул хору: шабаш! И встревоженно обратился к Макару и Клавдию: – У нас полна коробочка. На кастинг к ней в агентство только по предварительной записи.
– Мы по делу, – ответил Макар и не успел продолжить.
– Сколько можно жрать???!!! Я тебя, борова, спрашиваю – когда ты жрать перестанешь? Обожрал уже всех и все!! Мне на твое здоровье плевать, но подохнешь, жир тебя задавит, и мне своих щенков на шею повесишь! Растить-кормить-воспитывать!
Женский злобный вопль донесся с открытой веранды дома – скандаливших мешали увидеть белые кисейные шторы, полоскавшиеся на ветру среди балок, подпиравших крышу. Лишь силуэты мелькали на веранде. И клокотала свара.
– Куском меня попрекаешь? Бесовка ты, Анька! Бесстыжая! Уродилась бесноватой, кретинка!
Шепелявый дребезжащий фальцет в ответ на обвинения в обжорстве. Вроде мужской голос или старческий? Клавдию внезапно вспомнился тоже оравший про бесов папаша Руслана Карасева с его секатором, собиравшийся «купировать» хвост сыну.
– Я бесстыжая?! А чего ж ты тогда ко мне бесстыжей приперся и сопляков своих приволок? Убирайся вон! У тебя свой дом имеется! И детей забирай! Обожрали меня! Денег прорву на вас трачу!
– Гонишь теперь меня? А сколько я на тебя потратил? Сколько вложил в тебя? В твои… проекты? И ни шиша! Ни гроша отдачи! Ты никому не интересна! Зритель тебя не любит! Рекламные ролики с тобой никто не смотрит! А над тобой все потешаются, гогочут! Ты читала комменты о себе в Сети, только честно, Ань?
– Пошел ты! Урод вонючий!
Исполненные ненависти голоса – женский и дряблый мужской, шепелявый фальцет, старающиеся перекричать друг друга. Клавдий оглянулся – дети, игравшие в бадминтон, сбились в кучу, испуганно притихли.
– Вечерний звоооннн! – вновь затянул кастинговый хор в беседке, силясь заглушить ругань и мат. – Где я любил! Где отчий дом! Боммм! Боммм!
Отшвырнув в стороны белые полотнища кисейных штор, на ступенях веранды появился толстый, смахивающий на глыбу, человек в шортах, удерживаемых на необъятном брюхе алыми подтяжками. Плешивая его голова напоминала яйцо, лицо покрывала сеть мелких морщин, возраст угадывался с трудом – лет шестьдесят или чуть больше.
– Николян? Сиворылый? Тебя менты уже отпустили? Анна Ильинична о тебе беспокоилась.
Он обращался к Макару. И сразу стало понятно – Леонид Дрынов, тот самый «Зовите меня просто Ильич» пьян. Макар слегка растерялся. А Клавдий усмехнулся: Дрынов в алкогольном бреду принял его друга за прогремевшего скандалами и дебошами актера сериалов Николая Сиворылого, посаженного за хулиганство в баре на пятнадцать суток.
– Амнистия? – вопрошал «Зовите меня просто Ильич». Его неприятный козлиный фальцет звучал странно для колоритного толстяка весом под двести килограммов.
Напев унывный мой в долине ветер разнесет… Бомммм! – донеслось из беседки.
– Я Макар Псалтырников. Сын Саввы Стальевича, – представился Макар. – А это мой друг Клавдий. Мы к вашей сестре по важному вопросу.
– Он не актер. Он сын покойного Псалтырникова! – громко подхватил Клавдий.
– Стальевича сынок? Саввы, летавшего в Иерусалим за Благодатным огнем? Сынок его в Англии вечно торчал в их поместье. Стальевич успел капитал в Бриташку перевести, сыну оставил богатое наследство. А мы все здесь гадали – кто Стальевича наказал? Кто его отравил? – «Зовите меня просто Ильич» пялился на Макара мутными заплывшими глазками на одутловатом морщинистом лице с тройным подбородком.
– Мы к Анне по важному делу, – не реагируя на вопросы, повторил Макар.
– Аннушка! К тебе! Визитеры! – крикнул «Зовите меня просто Ильич», словно не случилось пять минут назад между братом и сестрой яростной перепалки.
– Кого еще несет? На сегодня на кастинг только певчие! – вздорно ответила из-за кисейных штор Анна Дрынова.
Ее брат махнул рукой и вперевалку поплелся по дорожке к стайке детей, поправляя на ходу свои алые дорогие подтяжки, сползающие с покатых плеч. Дети окружили его, он обнял их всех четверых, сгреб в охапку, и они скрылись за подстриженными кустами. Макар и Клавдий остались возле веранды. Пахло дымом тульского самовара на сосновых шишках. Белые кисейные шторы бесшумно разошлись, подобно театральному занавесу, и на ступенях возникла Анна Дрынова.
Клавдий увидел ее уже не в рекламном ролике сыродавленного масла. Но она и в реальности до боли напомнила ему ту самую Аннушку, уже разлившую постное масло на Патриарших.
Невзрачное от природы круглое плоское лицо не исправишь никакой пластикой, ибо грубые простецкие от рождения черты нельзя украсить или оживить сделанными щечками и ямочками на них. Клавдий попытался представить ее рядом с красавцем Адонисом. И не смог. Вместе с роскошной алкоголичкой Васей Моревной Адонис являл яркую пару. А с Аней-Мордоворот – нет, хоть убейте его…
Рыхлая, толстоватая, отчаянно борющаяся с возрастом и лишним весом Анна Дрынова оделась вроде нарочито просто – в серые фланелевые брюки и хлопковую водолазку без рукавов, ворот прикрывал увядающую шею. Но на сером фоне тускло поблескивали на солнце полоски черных стразов – фирменная фишка баснословно дорогой марки Brunello Cocinelli. Крашеные волосы-паклю Анна Дрынова небрежно собрала на затылке в хвостик.
– Добрый день, мы к вам по поводу пропажи без вести вашего знакомого Игоря Виноградова и еще двух человек, связанных с ним. Их родители написали заявление в полицию, и скоро полицейские приедут и к вам, Анна Ильинична, – не давая ей опомниться, громко возвестил Клавдий. – Моя фамилия Мамонтов, со мной сын Псалтырникова Макар. Мы разыскиваем Руслана Карасева и его одноклассницу, они общались с вашим сожителем Виноградовым, прозванным вами Адонисом. Они все исчезли одновременно. Полиция подозревает тройное убийство, а мы с Макаром пока разбираемся.
– Убийство? Полиция ко мне? Сюда?! – Анна Дрынова воззрилась на друзей. – Сын Псалтырникова? Но вы же в Лондоне… Я слыхала о вас… И он… Игорь не мой сожитель!
– А кем тогда приходится вам человек, прозванный вами Адонисом – любовником античных богинь, которым он безжалостно изменял? – Клавдий решил продолжать действовать с напором.
– Садитесь. Что ж мы на ногах о серьезных вещах? – Анна растерянно, но гостеприимно указала на стол с самоваром. – Милости прошу. Чайку с кандибобером… Макар, вы не в Лондоне, надо же… Удивительно! Столь переменчива судьба человеческая. Вам чаю на аглицкий манер – с молоком? А вам, Мамонтов? Вы часом не сын известного археолога Мамонтова? Я читала, помнится, его монографию о влиянии соперничества Рима и Парфии на Армянское царство. Он поднимался с женой, тоже ученой-археологом, на Арарат, да?
Клавдий обалдел. Кивнул. Уставился на нее, невзрачную пятидесятилетнюю женщину. Полно, ее ли вопли слышали они с Макаром всего пять минут назад? И ее ли портрет рисовал им Карамазов, выставляя зачинщицей безобразной драки в «Малом», когда она полоснула Адониса ногтями, намереваясь выцарапать ему глаза? Анна Дрынова сейчас вещала об отце Клавдия – профессоре – вежливым интеллигентным тоном. И она читала его монографию! Знала про Арарат, куда отец с матерью действительно совершили восхождение во времена детства Клавдия.
Друзья в крайнем замешательстве сели за накрытый стол. Анна Дрынова хозяйничала у самовара. Внезапно она обернулась и с чисто базарными интонациями крикнула кастинговому хору в беседке:
– Вы не подходите! Мне нечего вам предложить. Вы плохо поете! Всего хорошего!
– Анна Ильинична, мы ж репетировали, спевка! Послушайте еще нас! – регент замахал руками, и хор его грянул: «И сколько нет теперь в живых тогда веселых, молодых! Бом!»
– Вы фальшивите. Скверное исполнение. Прощайте, господа! – Дрынова махнула рукой, – вон! Все вон!
Она подождала, пока унылые бородатые мужики и тетки в платках ретируются к воротам, подхватив папки с нотами, и вновь занялась самоваром, потчуя Макара и Клавдия.
– Простите великодушно, вы стали невольными свидетелями нашей семейной баталии с братом, – она виновато улыбалась. – Мы не со зла лаялись. Его психолог советовал не сдерживать эмоций, выпускать пар. Леня прежде горел на работе, вез на себе огромный воз обязанностей. Сейчас он переживает полосу неудач, он в депрессии, я просто пытаюсь его вытащить из омута.
– Оскорблениями? – спросил Макар.
– Он лежал в дорогом рехабе в Одинцове. Вы, наверное, Макар, слышали про сие заведение. Рехаб Ленечке не помог. Он лакает водку и постоянно заедает стресс. Набрал дикий вес. У него проблемы с сердцем, диабет, давление скачет. Наш семейный гештальт-психолог посоветовал радикальный метод: сильная эмоциональная встряска. Когда Леня обижен, взвинчен после скандала, он теряет аппетит на некоторое время, – Анна покачала головой. – Я на него шумлю. Он отвечает, переживает – и не лопает. А я не обижаюсь на его слова. Мне пишут столько негатива в Сети из-за моих ролей в рекламе, если бы я реагировала на каждого хейтера, давно бы сошла с ума.
– Кто же вам все же Адонис, если не сожитель? – Клавдий повторил свой вопрос, не прикасаясь к чашке чая. – Больше двух месяцев с известной вам вечеринки в «Малом» его никто не видел, на звонки и мейлы он не отвечает, в Сети не появляется. Отец его в тревоге, полиция уже подозревает убийство – его и другого парня, ударившего вас по лицу во время драки в клубе. Ваши синяки зажили, смотрю…