– Ну? – не выдержал молчания Коби.
– Что «ну»? – фамильярно переспросил Рон и осклабился. – Ребята уже там.
– Как – «там»?! – Коби аж подскочил на месте.
– А так. Все уже заняли позиции в скалах, а группа...
– Какие позиции? Ты что, с ума сошел?! Я же сказал – днем не отправлять ни в коем случае! Арабы засекут – сто процентов! Б-же! Провалить такую операцию!
Коби обхватил голову руками и стал раскачиваться на стуле.
– А я днем и не собирался посылать, – басом ответил Рон.
Коби оторвал руки от головы и взглянул на подчиненного с изумлением. Вот теперь он просто ничего не понимал. Между тем сержант невозмутимо продолжал:
– Вы исходили из того, что днем плато идеально просматривается снизу, то есть арабами, проживающими в ближайшей деревне. Совершенно верно. Но кто поручится, что их выдвижение на позиции не начнется сразу же после наступления темноты. Согласитесь, что если через несколько часов им начинать бойню, то вряд ли на закате они отправятся спать. Скорее всего, арабы успели выспаться в дневное время, а когда стемнеет, небольшими группками начнут блокировать входы в ущелье, чтобы расправа с сионистским врагом заняла как можно меньше времени.
Коби помрачнел.
– Да не бойтесь! – подбодрил его Рон. – Все учтено. Мы еще ночью заняли позиции. Кто засел в пещере, кто в расселине... Ребята будут в бинокли ночного видения наблюдать за всеми перемещениями противника. Уверяю вас, с головы наших братьев ни один волосок не упадет.
– Постой, а как же насчет западной гряды и восточной? Ведь между ними тот коридор, по которому пойдут арабы. И твои должны были сверху...
– О, это самое трудное! Вот туда-то я начну отправлять своих парней только с наступлением полной темноты, только поодиночке, и передвигаться им будет разрешено только в те моменты, когда луна будет за тучами.
Нет, все-таки Коби еще никак не мог успокоиться.
– А остальные – они чуть ли не сутки просидят в расселинах да пещерах?
– Не «чуть ли не сутки», а порядка тридцати пяти часов, – поправил его Рон, поскольку вышли ребята не под утро, а вчера вечером...
– Но Рон! На что они будут годны, твои вояки, после такого долгого сидения в засаде?
– На все! – отрезал сержант. – Я же с ними все время на связи. Еды и питья у ребят хватает, одеты тепло, с туалетом тоже устроились. Курорт, да и только!
И такой уверенностью веяло и от его слов, и от его дел, что успокоился Коби. Успокоился, встал, потянулся и, распахнув дверь, вышел из вагончика. Было свежо, и капитан порадовался тому, что на нем сегодня мундир, а не просто гимнастерочка. И еще тому, что есть у него такой надежный человек, как Рон Кахалани. С этим можно ни о чем не тревожиться.
По фисташковой ветке, медленно переставляя лапы, передвигался зеленый хамелеончик, некрупный, величиной с ладонь, с размотанным хвостом, похожим на длинного червяка, с мордой инопланетянина из американских триллеров. Коби аккуратно взял его двумя пальцами. Оказавшись в воздухе, животное съежилось. Хвост свернулся в рулетку. Коби посадил его себе на рукав. Хамелеон приобрел оттенок мундира. Коби посадил его прямо на ствол растущего рядом тамариска. Хамелеон побурел и уполз ввысь.
Коби вернулся в вагончик и вновь посмотрел на часы. Было десять минут пятого. Он достал сигарету и щелкнул зажигалкой. Кольца дыма поплыли сквозь открытую дверь в небеса, маскируясь под облака.
Четыре тридцать пять. Мазуз сидел на оттоманке, скрестив ноги. Давно уже он не мог принять такую позу – сухожилие не позволяло. Но вот недавно Аззам принес какую-то чудодейственную мазь и уже – слава Аллаху! – третий день боли как не бывало. Мазуз курил «Ноблесс», поглядывал на серое пятно на обоях и выслушивал донесение Раджи, который только что связывался с Гассаном, уже достигшим ущелья.
– Ну и хорошо! – хлопнул в ладоши Мазуз. – Свяжись еще раз и передай ему, что в случае успеха я в долгу не останусь.
После чего приподнял веки, и этого движения хватило, чтобы понятливый Раджа растворился в дверном проеме, предварительно сообщив, что ответственный за операцию Исса Диаб прибыл и дожидается в коридоре.
– Диаб? Пусть войдет.
Диаб был похож на джинна из «1001 ночи» – долговязый, со всклокоченной длинной бородой и наголо бритый. И, разумеется, с руками, дотягивающимися до колен, частично за счет сутулости.
Подперши голову ладонью, Мазуз обрушивал на Диаба гидравлический пресс своего взгляда, а тот в ответ сутулился все больше и больше, пока сутулость наконец не начала переходить в скрюченность. Тогда Мазуз заговорил:
– Изложи-ка, Диаб, еще раз порядок действий.
Диаб кивнул, при этом руки у него почему-то провисли еще ниже, словно то был не кивок, а поклон.
– Смотрите, саид, мы не можем проконтролировать перемещение еврейских парашютистов на скалы, окружающие плато Иблиса. Мы не знаем, когда они выдвинутся или выдвинулись. В дневное время мы не можем направить в район перемещения своих наблюдателей – их засекут, и евреям сразу же станет ясно, что плато Иблиса для них – ловушка. Поэтому придется играть вслепую до самого конца. Сначала устраивать представление – возможно, перед пустым залом, – а затем, используя как наживку разрывы мин, доносящиеся со штурмуемой базы, встречать их огнем. Но – по порядку. Первое, что я делаю, это отправляю тридцать человек на плато Иблиса, чтобы они там покрасовались, а потом попрятались, якобы занимая позиции. Оттуда они тихо уползут в проход между скалами, а затем займут позицию между плато Иблиса и военной базой.
– Где именно? – резко спросил Мазуз.
– Там, где тропа въезжает в сосновую рощу, а затем выводит на полянку, напротив которой сохранились остатки стены большого старого дома.
– Ну да, так называемый Разрушенный дом, – пояснил Мазуз сам себе.
– ...Рощу заминируем, а стену используем как бруствер. Когда враги услышат выстрелы из минометов, доносящиеся со стороны их базы, они, разумеется, начнут спускаться. Со всеми предосторожностями на случай нашей засады. Увидев, что все тихо, они двинутся на помощь своим. Через рощу. Тех, кто не взорвется в роще, в упор расстреляем на полянке.
Произнося последние слова, Диаб опустил глаза, точно застыдился чего-то... «Чего?» – молча спросил сам себя Мазуз. Ответа не было. Мазуз, любивший перетряхивать до последней песчинки вверенные ему души, чтобы лучше ориентироваться в них, недоумевал, что это вдруг такое творится с бойцом, который уже много месяцев столь исправно выполняет функции его, Мазуза, правой руки.
«В чем дело?» – чуть было не спросил он, но, подумав, загнал слова себе обратно в горло. С Диабом что-то не так, значит, не надо спугивать его, пусть окончательно себя выдаст. Так они и молчали, пока Диаб не поднял глаза, в которых отражалось нечто нездешнее, словно их застлала пелена каких-то мыслей, явно никак не связанных с предстоящей операцией. Потом эта пелена растаяла, и во взгляде Диаба вновь засквозила добермановская готовность выполнять указания, а потом рапортовать, отчитываться.
– Ну? – только и сказал Мазуз, и Диаб понял, о чем это «ну».
– А там, – начал он, жестом указывая в неопределенном направлении, но обоим было ясно, что речь идет о настоящей засаде, – в кустах вдоль дороги пятьдесят четыре человека. Да еще десять из Мухайам-Фариа – Абдельазиз Неггар из тамошних «Мучеников» к нам приводит. Так что ни на плато Иблиса, ни в ущелье Летучих Мышей никто из евреев живым не уйдет.
– А и уйдет – не страшно! – весело сказал Мазуз. – Пусть уползет, жидко обгадившись, и в таком виде доберется до своих. Пусть полечится от шока. Это раньше настоящие воины были – ничего им не страшно, а теперь чуть что, сразу – шок! На этот раз слово «шок» было произнесено с особым презрением. – Пусть рассказывает остальным поселенцам, как его с друзьями расстреливали, пусть распространяет вокруг себя... – он запнулся в поисках точного образа и вдруг, вспомнив один из немногих непрогуленных им в школьные годы уроков физики, резво закончил, – пусть распространяет вокруг себя магнитное поле страха, пусть накачивает их страхом! Все они – собачьи дети, и молоко матерей их – ослиная моча.
Тут он, правда, осекся, потому, что его собственная мать тоже была еврейкой и вряд ли ее молоко сильно изменило свои свойства из-за того, что перед тем, как выйти замуж, она, запинаясь, повторила за кади «нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад – пророк его». И вообще, почему бы не взять как можно больше поселенцев в заложники, а потом объявить, что они тоже, как и солдаты, будут уничтожены, если ЦАХАЛ попытается отобрать обратно захваченную территорию Канфей-Шомрона.
Эту новую идею он сходу изложил Диабу. Тот все терпеливо выслушал, а затем спросил:
– Я могу идти?
Мазуз со злостью загасил окурок и взглянул исподлобья. Что себе позволяет эта горилла? В арабском Движении сопротивления уже сложились некие нормы взаимоотношений между вожаками и подчиненными, и по этим нормам жестоко наказывалось куда менее наглое поведение.
Недоучка Мазуз, сын потомственного врача и интеллигента, был бы немало удивлен, узнав, на что отвлекся бывший студент-энтомолог Исса Диаб, три года как променявший науку на революцию. А дело было в том, что в разгар разговора он увидел ползущего по каменному полу клопа с длинным латинским названием, и про этого клопа он точно знал, что тот западнее Гиндукуша не встречается. Некоторое время, пока он, выйдя от Мазуза, шел по тускнеющей в сумерках деревенской улице, в нем с яростью сражались профессиональный революционер, который должен сосредоточиться перед ответственным мероприятием, и ученый, готовый все забросить и бежать назад, ловить драгоценного клопа, прятать его в любой пригодный для этого сосуд, а потом мчаться домой, метаться по справочникам или по интернету в поисках доказательств, сжимать в дрожащих пальцах лупу, стерев с нее трехлетний слой пыли, и наконец, убедившись в подлинности открытия, впиться в компьютер и, подобно гениальному пианисту, прогреметь на клавишах гимн человеческой мудрости, луч которой вонзается в самые темные уголки природы. Революционер победил. Диаб вытащил мобильный телефон, набрал номер и скомандовал: