Как только начнется спуск в долину Тирца, мобильные телефоны работать перестанут. Во-первых, в ущелье нет связи, а во-вторых, Натан Изак и рав Хаим распорядятся, чтобы все выключили свои «пелефоны», «селкомы» и «оранджи». Так что сейчас последняя возможность позвонить Вике.
В кромешной тьме Эван пересек салон дуплекса, битком набитый народом, поднялся по лесенке и свернул в одну из боковых комнат. Дверь была закрыта. Он поискал ручку и, конечно же, не нашел. Дуплексы эти уже давно использовались местными жителями как резерв дверных ручек, оконных рам и прочего полезного инвентаря. Эван толкнул дверь, и она распахнулась. Прямо на полу в ожидании боевого сигнала спали трое его односельчан. Эван поморщился. Он с трудом мог себе представить бостонца разлегшимся на сантиметровой толщины ковре из пыли и грязи. Должны же быть пределы неприхотливости. Эван выбрался из комнаты и через ванную и технический балкон прошел на улицу, там набрал «ноль пять» и задумался. Она увидит номер его телефона и немедленно нажмет кнопку отбоя. Пожалуй, лучше позвонить на домашний номер. В темноте над оранжевой кипой Эвана пролетела, хлопая крыльями, то ли какая-то ночная птица, то ли летучая мышь. Впрочем, последние, кажется, движутся бесшумно. Эван набрал ноль три и опять задумался. Ну подойдет она – что он скажет? Он и не заметил, как сам нажал красную кнопку отбоя. А что, если позвонить и все рассказать начистоту? До выхода осталось совсем немного, она, даже если бы и хотела, никому ничего не успеет выболтать. Она бы и так не выболтала... Но сначала все-таки надо получить разрешение у Натана Изака. Иначе – нехорошо. А Натан, конечно же, даст разрешение! Только быстрее, пока не двинулись в путь и пока тот же Натан не велел всем вырубить мобильные телефоны.
Однако Натану сейчас было не до Эвана – он занимался осмотром обуви поселенцев. Несмотря на кажущуюся близость, он был совершенно недосягаем. Ну почему, почему часик-другой назад Эван не испросил у него разрешения все поведать Вике?! Может, позвонить раву Фельдману? Эван набрал номер, но у рава Фельдмана было безнадежно занято. У Эвана возникло страшное чувство, будто Б-г от него отвернулся. Еще несколько часов назад он верил, что по Высшей воле свершится чудо, и Вика сама, без всякой связи с их отношениями, ощутит потребность служить Вс-вышнему и пройдет гиюр. А тут вдруг ощущение, что Тот, Кто тебя так уверенно вел, вдруг взял и покинул...
Несколько минут Эван стоял в полной растерянности, тупо глядя на то, как плоскоголовые желто-оранжевые фонари, похожие на змей с добрыми глазами, гладят лучами обрыв, высящийся напротив дуплексов. Обрыв был создан взрывом, а затем причесан ковшами бульдозеров, и напоминал торт, от которого чьи-то зубы уже отхватили кусок. С него свешивались длинные, как ноги богомолов, канализационные трубы, которые, достигнув подножия обрыва, зарывались в землю. И эти трубы своим пылким движением вниз убедили Эвана в полной безнадежности всех его устремлений. Собаки и волки в таких ситуациях задирают морды, чтобы взвыть от тоски, человек возводит очи горе, чтобы вознести молитвы Вс-вышнему. Эван сделал и то и другое.
– Алло, Мазуз? Салям алейкум! Послушай, дорогой, я собрал сведения, о которых ты меня просил. Да-да, все выяснил. Ты знаешь, очень интересная картина вырисовывается. Относительно того, кому Хуссейни мог наступить на хвост. Ну, в смысле, перебежать дорогу. Ну, в смысле, помешать. Ты понимаешь, Ибрагим был не только нашим с тобой другом и неофициальным сотрудником «Мучеников», но еще и журналистом. Так вот, он обнаружил, что небезызвестный тебе Абдалла Таамри, да-да, знаменитый магнат, один из самых богатых людей в Палестине... Конечно, конечно, я прекрасно понимаю, что это как-то связанно с его неожиданным к тебе предложением, но дай же мне дорассказать! Абдалла Таамри вдруг сильно заинтересовался во-первых, нашей организацией, теперь мы уже знаем, по какой причине, а во-вторых – территорией Канфей-Шомрона. Ибрагим предположил, что в этом вопросе у него есть какой-то личный интерес. Что? Ты никогда не сомневался? Тогда будь ласков, скажи, какой! Ах, не знаешь? А почему не интересуешься? Почему позволяешь, чтобы с тобой играли втемную, вернее, чтобы тобой играли втемную? А вот Ибрагим Хуссейни кое-что выяснил. Откуда я знаю? Мне лишь известно, что он собрал много материала и касательно планов, которые Таамри строит в отношении тебя и Канфей-Шомрона, территорию которого, как я понимаю, он то ли собирается купить, то ли уже купил. А самое главное – Ибрагим, а вслед за ним и я, обнаружили любопытную деталь – оказывается, у нашего мецената палестинской революции имеются оч-чень и оч-чень прочные связи в израильском истеблишменте. С кем конкретно? И я хотел бы знать, с кем. А вот Хуссейни не только хотел, но и узнал. Не потому ли его и...
Из-за проблем с Менахемовой обувью группа рава Хаима застряла в лесочке на лишние двадцать минут. Наконец она все-таки вышла и поднялась на гребень, освещенный фонарями с длинными шеями. Свет желтой влагой стекал с них по столбам, выстроившимся в шеренгу. Оттуда поселенцы двинулись влево. Они шли по гребню, волоча прилипшие к ногам черные тени, похожие на саламандр. Созвездия наверху и россыпи арабских деревень и еврейских поселений внизу смотрелись друг в друга, как в зеркала. Время от времени по неподвижному черному в блестках полотну неба двигался огонек самолета или спутника, а по неподвижному черному в блестках полотну земли – огонек автомобиля. Травы вились на ветру. Сухие колючки стояли насмерть.
С пригорка рав Хаим посмотрел вниз. Казалось, Вселенная заканчивалась у последней черты, до которой дотянулись желтые пальцы фонарей. Дальше начиналось Ничто. Рав Хаим подал знак – «пошли в Ничто». Группа рассредоточилась между каменными глыбами, ряд которых тянулся вдоль хребта и служил как бы оградой поселению. Ежась под ветром, поселенцы начали спуск по диагонали к террасам, по которым только что протопала группа Натана Изака. При спуске то один, то другой камень под ногой начинал качаться, а затем срывался вниз и исчезал в темноте, с каждым ударом все тише похрустывая на зубах ущелья. Не успела группа рава Хаима пройти и тридцати метров по тропке, уходящей под козырек обрыва, как появился вертолет с прожектором. Борцы против мирного процесса прижались спинами к обрыву, и так стояли, пока сиреневое с серебряным отливом щупальце, расширяясь книзу, ходило ходуном перед ними, словно маятник. Самое неприятное, однако, ждало впереди: вертолет пролетел еще немного в сторону долины Тирца, развернулся и двинулся назад, устремив свой чертов прожектор прямо в наших героев. Теперь уже прижимайся-не прижимайся – когда этим жирным лучом тебя хлещут по щекам, ты ощущаешь свое бессилье. И не укрыться тебе от этого ледяного глаза всесильного государства, за которое ты, кстати сказать, как религиозный сионист по субботам возносишь молитвы.
Люди стояли в шеренгу, прижимаясь к скале. Прожектор полоснул у самых их ног. Полоснул – точно мечом рубанул, пытаясь отрезать их от Северной Самарии, с которой они срослись. А затем нырнул куда-то вверх, утягивая за собой серебристый с сиреневым отливом шлейф. Дружное «уфф!». Напрягшиеся тела расслабились, став чуточку ниже.
Йосеф Барон, находящийся на крайне левом фланге и за это мысленно называвший себя «шаломахшавником»{«Шалом ахшав» – «Мир сегодня» – израильская ультралевая организация.}, обнаружил тропку, уходящую вниз. Театральным шепотом позвал он всех за собой. Гуськом по черной ложбинке между скалами поселенцы начали спускаться на террасу, расположенную несколькими ярусами выше группы Натана Изака. И тут новый звук. Прямо над головами затарахтел мотор джипа. Все – от рава Хаима, который по градации Йосефа Барона был чем-то вроде активиста «Кахане хай{«Кахане хай» – израильская ультраправая организация.}», и до самого Йосефа – застыли, точно глыбы, среди которых они оказались. Затем мотор заткнулся. Машина остановилась прямо над ними. Щелкнула дверь. Из-за обрыва светящимся удавом выполз луч армейского прожектора. Поджигатели войны стали тесниться обратно под карниз, из-под которого только что выбрались. Второпях Йосеф Барон и его приятель, «американец» Моти Финкельштейн, наступили на «дышащие» глыбы, и те помчались вниз, увлекая за собой глыбы поменьше и камни разных калибров. Камнепад этот был услышан солдатами, так некстати остановившимися именно в том месте, которое только-только покинула группа рава Хаима.
Спутники рава Хаима прижались взмокшими от напряжения спинами и затылками к обрыву, на котором буквально в нескольких метрах над ними топтались солдаты, размахивая армейскими фонарями. Лезвия света скрещивались, как шпаги мушкетеров, к счастью, не достигая ни тех, что укрывались далеко внизу, ни тех, что прятались чуть ли не под ногами у охотников. Единственное, что выхватывали они из темноты, – это скалы, застывшие, точно люди, окованные ужасом перед застигнувшей их погоней.
– Может, спустимся? – спросил сержант, вглядываясь во тьму.
– Может, – процедил капитан. – Без причины камни падать не могли.
– А олени? – это подал голос третий боец, вылезая из джипа.
– Олень – дневное животное, наставительно сказал капитан. – Вот волк – животное ночное. А олень – зачем оленю ночью нос из своей пещеры высовывать? На волчьи зубы нарываться?
На армейских брюках было нашито много карманов. Но мобильного не было ни в одном. В локкере – запирающемся железном ящике, похожем на сейф, – Шауль тоже уже посмотрел. Куда же он делся? Шауль сел на край кровати посреди палатки, расчитанной на двадцать мест. Ни в карманах брюк, ни в локкере, ни в рюкзаке под кроватью пелефона не было и быть не могло. Шауль точно помнит, он положил его на кровать... Да-да, на подушку. Он как раз собрался потихоньку позвонить Сегаль, а тут вдруг объявили общий сбор. Он оставил мобильный и побежал. Им сообщили, что завтра предстоит преградить дорогу поселенцам, которые попытаются пройти на территорию Канфей-Шомрона. Вообще-то Шауль давно уже решил, что в подобном случае он в операции участвовать откажется – придет к капитану Кациру и заявит: я, мол, сам поселенец и супротив братьев своих не пойду. Не нравится – сажайте в тюрьму. Но тут вдруг возникло у него странное ощущение – никакой схватки с поселенцами не будет. Будет что-то другое и очень страшное. Это было уже в третий раз в его жизни. В прошлом году, после того, как он прибыл на базу, их довольно часто отправляли на операции. Как правило, он при этом чувствовал себя достаточно спокойно... Нет, молился, конечно, вставлял в благословение «Услышь голос наш...» слова о том, что, мол, помоги завтра в бою, отведи от меня пулю и т.д., но при этом была какая-то уверенность в том, что все пройдет нормально, так что молитва скорее походила на некое распределение ролей перед операцией – дескать, я все, что от меня зависит, на совесть сделаю, а Ты уж не подкачай, не выдай!» И вот однажды, перед операцией в Шхеме по задержанию вожака какой-то террористической группировки, он начал молиться и вдруг, что называется, уста отяжелели, язык дохлым сомом улегся на дно рта, и ужас петлей начал стягивать горло. Тогда, сам не понимая, что делает, Шауль набрал на мобильном номер Сегаль. «Привет, Сегаль!» – прохрипел он.