В глазах Эвана вспыхнул яростный блеск и прежде, чем Раджа и Аззам успели среагировать, он рванулся к Мазузу. Тот в последний момент рыпнулся в сторону, подставив незадачливому кравмагавнику ножку. Пролетев мимо него, Эван плюхнулся на кушетку. Через считанные доли секунды он уже бился в клещеподобных руках Раджи и Абеда.
.– Браво! – заорал Мазуз, развеселившись. – Вот это, я понимаю, еврей. Что, дружище, отпустить тебя, или так и будешь торчать, словно пришпиленный.
Эван молчал.
– Ладно, – добродушно сказал Мазуз. – Тогда подержите его чуток, ребятки, чтобы беседа протекала поспокойнее.
– Отпустите меня, – тихо произнес Эван.
– Отлично! – согласился Мазуз и кивком дал понять своим подручным, чтобы они так и сделали.
Аззам и Раджа повиновались, но мускулы их по-прежнему были напряжены, поскольку не сомневались – слово словом, а от этого еврейского придурка всего можно ожидать.
– Ну, герой, – с улыбкой глядя на Эвана, протянул он. – Давай знакомиться. Я – Мазуз Шихаби, легендарный вождь легендарных «Мучеников Палестины». С кем имею честь?
Стоп... Мазуз Шихаби... Мазуз Шихаби... Где-то он слышал это сочетание. И причем совсем недавно.
– С расстройства забыл, как тебя зовут?0 – сочувственно спросил вожак «Мучеников».
– Эван Хаймэн, – мрачно прозвучало в ответ.
–Очень приятно, – усмехнулся Мазуз. – А из каких краев будем родом.
– Канфей-Шомрон, – жестко произнес Эван.
– Вот как? – глаза Мазуза заблестели в предвкушении приятно щекочущего нервы словесного фехтования. – Странно. На вид нам меньше двадцати лет не дашь. Канфей-Шомрон же, насколько мне известно, существует... существовал не больше восемнадцати лет. Да и акцент у нас не смахивает на местный. Так все же – откуда мы?
– Канфей-Шомрон, – повторил Эван.
– Хорошо, – сдался разочарованный Мазуз. – Тогда не буду тебя больше мучить. Еще пару вопросов – и вернешься в чулан, где проведешь остаток жизни, слава Аллаху и нашими стараниями не слишком длинной. Итак, ты вместе с группой поселенцев вышел из Элон-Море в Канфей-Шомрон. Ты сидишь здесь, твой друг погиб, а где остальные?
– На базе «Йосеф», – спокойно ответил Эван.
– Что?! – Мазуз даже вскочил с кушетки. – Но ведь туда дорога лежит через Ущелье Летучих Мышей. А я точно знаю, что вы в нем не были.
– Какие еще мыши? – искусно изумился Эван. – Сразу по выходе из Элон-Море мы свернули направо, на восток, а потом взяли севернее и вышли на базу «Йосеф».
«Врет, – подумал Мазуз, закуривая. – Мне Гассан звонил – он шел за ними. Ни на какой восток они не сворачивали».
– А на засаду нашу кто напал? – в упор приблизившись к Эвану, спросил он.
– Мы с Натаном, – спокойно сообщил Эван, как нечто само собой разумеющееся.
– Вдвоем? – не веря, переспросил Мазуз.
– Вдвоем, – Эван позволил себе улыбнуться. – Пошли на разведку с базы «Йосеф», со скал увидели ваших, Натан и говорит: «Давай проведем разведку боем».
– Так почему вы свернули с дороги? – глядя на него в упор, спросил Мазуз. – Почему обошли нашу засаду?
Эван плечами пожал – я, мол, человек маленький, так начальство решило.
«Странно, – подумал Мазуз. – А как же Гассан? Сейчас отправлю этого сосунка обратно в зиндан и позвоню Гассану, а заодно Диабу – пусть велит Мухлису наведаться в «Йосеф».
Он резко выпрямился и, прямо глядя Эвану в глаза, спросил:
– Значит, не знаешь?
– Нет, – подтвердил Эван.
Не успел он опомниться, как в воздухе сверкнул кулак Мазуза, больно ударило этим кулаком в губы, а плиточным полом – в затылок, и прямо над глазами очутился белый потолок, на фоне которого выросли два великана – большой великан Раджа и крохотный великан Аззам. Приняв эстафету у Мазуза, водрузившего свое упакованное в пятнистую форму тело на кушетку и оттуда с интересом наблюдавшего за происходящим, они провели профилактическую серию ударов ногами под ребра, после чего, словно в хорошо отрепетированном танце, сделали шаг один вправо, другой влево, а Мазуз, глядя на распростертого перед ним Эвана, повторил свой вопрос:
– Кто вас предупредил о засаде?
Конечно же, Гассан был террорист и враг, и не обнаружь его случайно рав Фельдман, сейчас все они по его милости пребывали бы там же, где Натан Изак. Но ведь вольно или невольно он спас им жизнь! Иудаизм в этом случае говорит однозначно – надо быть по гроб жизни благодарным такому человеку, какими бы мотивами тот ни руководствовался. Он явственно услышал робкий голос Гассана: «Значит, я теперь вам друг?» И неуверенный – рава Хаима: «В каком-то смысле – друг...» После чего собственный голос, подводящий итог: «А друзей – даже таких – не предают».
– О какой засаде? – невинно спросил Эван.
От следующего удара он потерял сознание.
Под ногами захрустела хвоя. Вдребезги измотанный отряд вошел в лес. Отдых, который людям устроил рав Фельдман, лишь расслабил их. Следовало дать им еще хотя бы часок поспать, и рав Фельдман, конечно же, собирался это сделать, но сначала нужно подойти как можно ближе к своему бывшему поселению. А люди меж тем еле передвигали ноги. Лишь весьма неюный Моти (Мордехай) Финкельштейн неожиданно для самого себя почувствовал бурный прилив сил. «Лес! – подумал он, глядя на косо растущие на буграх чахлые сосны. – Да разве это лес?!» Он вспомнил лес в окрестностях Нью-Йорка, куда группа молодых активистов «Лиги защиты евреев», руководимой достославным равом Меиром Кахане, ходила заниматься карате. Вспомнил зеленое буйство со всех сторон, ручьи, щедро вырывающиеся из-под земли... Хорошее было время! На большой полянке их было двадцать семь парней, жаждущих из тюфяков и хиляков превратиться в суперменов. В обрамляющих поляну кустах все переодевались в кимоно. Шестнадцатилетний Мордехай всегда удивлялся: ему казалось, что кимоно – это нечто другое, прежде всего, женский наряд. Но и сэнсэй – учитель, а говоря попросту – тренер, и ребята называли словом «кимоно» костюм, состоящий из белых полотняных штанов, белой куртки и пояса.
Почему-то их сэнсэй считал, что они не овладеют искусством карате, если перед занятием не встанут на колени и, дружно ткнувшись лбом в сочную траву, не поприветствуют сначала его самого криком «Сэнсэй рэй!», а потом и виртуальный зал – «Додзю рэй!» Мордехаю было интересно, нет ли в этом стоянии на коленях и царапании лбов о шершавые стебли оттенка идолопоклонства – ведь еврею запрещено преклонять колени пред кем-либо кроме Вс-вышнего, который требует этого лишь раз в году – в Йом-Кипур. Да и столь тщательное следование чужим обычаям не радовало сердца молодых националистов. Сэнсэй сам, разумеется, был евреем, хотя и не религиозным. Впрочем, не очень долго он сэнсэйничал. Выбрал самого способного из учеников, Пинхаса Аксельрода – у того действительно здорово получалось и маи гери и маваши гери – и велел ему в качестве эксперимента самостоятельно провести урок. А сам отошел к огромному дубу посмотреть, как пойдет. Пошло. На следующем занятии объявил: «Занятие проведет этот вот, а я линяю». И слинял. С тех пор они называли Пинхаса «сэмпай», что означало «старший ученик», и в начале занятия, биясь лбом оземь, кричали: «Сэмпай рэй!».
Кое-чему Мордехай на этих занятиях все же научился. Как-то раз, патрулируя еврейский квартал в Бруклине, в Уильямсбурге, они с другом увидели – двое черных, явно вооруженных ножами, выворачивают карманы маленькому рыженькому еврейскому мальчику. Причем обнаглели, сволочи – еще и темнота не наступила – солнце только-только село, даже краешек его сверкал за скатом крыши. Черных было двое и их двое. Они подошли к подонкам и потребовали, чтобы те вернули ребенку деньги, а сами убирались в свои кварталы. Как и следовало ожидать, у тех в руках тотчас появились last but not the least аргументы. В общем-то, евреев те не слишком боялись, справедливо держа большинство их за таких собеседников, с которыми можно справиться и без холодного оружия. Но с другой стороны – зачем без, когда оно уже у тебя? В ответ в предвечернем, наполненном оранжевыми лучами заката, бруклинском воздухе засверкали ноги Мордехая и его друга, натренированные растяжками и многочисленными спарингами. Ножи они с земли подняли, но возвращать их хулиганам не стали – обойдутся. Дождались, пока те поднимутся, утирая кровь, слезы и сопли и выплевывая зубы и проклятия, и уплетутся прочь. Потом двинулись дальше. Через несколько секунд подскочил к ним чернокожий мальчонка лет девяти-десяти и попросил: «Дяденьки евреи! А вы не могли бы в наш квартал тоже заглянуть? А то у нас вечерами вообще на улицу не выйти!»
Гассан не отвечает на звонок, а время уходит. Скоро внутренний дворик начнет острыми зелеными зубами пальм разгрызать просыпанные на него золотыми орешками солнечные блики. Значит, надо не тратить время, а начинать наступление на Канфей-Шомрон. И одновременно с этим поднимать всех, кто есть – если окажется, что на базе «Йосеф» никого нет, пускай прочесывают всю округу – от Мухаррам-Фария к югу, юго-востоку и востоку.
– Алло, Фарук? Говорит Шихаби. Начинайте! Но все время будь на связи со мной. В любой момент может возникнуть ситуация, когда придется приостановить продвижение. Иншаллах!
Мазуз нажал кнопку отбоя. Не так, не так представлял он себе этот исторический миг, мгновение, когда он отдаст приказ о начале последней битвы воинов Аллаха с силами Зла. Все скомкано, все наугад. Поселенцы куда-то исчезли, время упущено! И самое страшное – предательство! Когда арабские толстосумы плюют на национальные интересы и, снюхавшись с продажными еврейскими политиками, превращают бойцов за освобождение Родины в пешку, в разменную карту в своей подлой игре – вот это страшно... Но ничего! Мы спутаем им карты. Приказ отдан, воины Аллаха поднимаются в своем укрытии под оливами, протирают глаза и готовятся выступить в путь. Джинн из бутылки выпущен. Обратного пути нет. Иншаллах!
Дорога впереди делала резкий поворот вправо. Даже если она до него дотянет, там ей уже не вывернуться. Кусты и деревья тянули из пропасти ветви и сучья, словно извивающиеся щупальца, которые, не дожидаясь, пока она свалится к ним в объятия, уже трепетали в предвкушении свежей крови. Она скосила глаза влево. Лицо араба разглядеть было трудно из-за темноты. Профиль его чернел на фоне скалы, и, похоже было, он смотрел лишь на дорогу – его не интересовало, кто сидит в этом обреченном «фиате». Он работал. В последний раз девушка в отчаянии резко нажала на тормоз, чтобы еще хотя бы на несколько секунд отсрочить свой последний миг. На какое-то мгновение, прежде чем тоже затормозить, «мерседес» весь возник перед ней: большой, черный, страшный, похожий на огромного жука, но с острой мордой, направленной в сторону пропасти. И тут она почувствовала, что кто-то – а может, Кто-то – прижимает ее руки к рулю и резко выруливает влево, одновременно заставляя ее со всех сил надавить на газ. Последнее, что успела Вика понять, это то, что она врезается сзади прямо в правый борт «мерседеса».