Или может, это ты сама, будучи не в силах оторвать взгляда от перегородившего дорогу черного «мерседеса», вся дрожа от ужаса, случайно вырулила влево и ударила его сзади в правый борт? Тебе самой был бы по плечу такой финт? А? Молчишь? То-то же!
А вдруг все же случайность? Ага, конечно, случайность! И вообще сплошные случайности – совершенно случайно Эван звонил тебе как раз в тот момент, когда на него напали, ты по дороге в Канфей-Шомрон совершенно случайно заблудилась и выехала как раз к тому месту, где был Эван, и в тот самый момент, когда погоня настигла его. А еще то, что ты в тусклом свете фонарей узнала его... Правда, ты к нему ехала, но увидеть там, на дороге, никак не ожидала.
Как бы то ни было – Б-г ответил на твою молитву, и теперь ты едешь выполнять свою клятву. Но что с тобой? Ты не просто едешь – ты рвешься туда! Ты не захотела лишнюю минутку побыть с любимым! Ты несешься по горным дорогам, превысив все допустимые скорости, рискуя на очередном вираже сорваться в пропасть! Ты ли это, Вика?!
Помнишь – «герим шемитгаерим»?
Машинально она нажала на зеленую кнопку мобильного. В третий раз она набирает номер Арье, и в третий раз занято. Нет, на этот раз она будет пробиваться через гудки, пока он не прервет разговора и не возьмет трубку.
Но Арье оказался стойким говоруном, и вскоре телефон, которому надоело исходить зуммером, напустил на Вику автоответчик.
– Арье! – счастливым голосом выдохнула Вика в пустоту. – Эван жив! Он на военной базе в Канфей-Шомроне. Жив, здоров, только пара зубов повыбита...
Чуть не сказала: «Я спасла ему жизнь!» Но вовремя засмущалась и вяло закончила:
– А что с... э-э-э... Натаном Изаком – я не знаю.
Вика въехала в тоннель без крыши, прорубленный в скалах. Она невольно подняла глаза и увидела застывшую в небе молнию. Девушка была настолько ошеломлена, что чуть было не нажала на тормоза, и лишь в последнюю секунду вспомнила, насколько это опасно. Послышался тонкий, почти комариный звук – звук бараньего рога, шофара. Вика его не раз слышала, когда в еврейский Новый год и в Судный день приходила в синагогу на службу.
Чем дальше, тем отчетливее чувствовался запах дыма, которым, возможно, тянуло из деревни, а возможно и нет. Вспомнились некогда прочитанные стихи:
И я, глотая горький запах гари,
К источнику ее иду в дыму.
И прихожу сквозь хмурь осенней хмари
К пылающему сердцу своему.{Томас Блэкберн. «Кносс» (перевод автора).}
Затем вспомнились ее собственные слова: «Если так хотят, чтобы я была одной из них, пусть сами гиюр проходят». Потом исчезло все – и шоссе, и стены-скалы. А взамен увидела Вика... Ничего она не увидела. Сжимала в руках руль, жала на педали и чувствовала при этом, что стоит у подножья какой-то невидимой горы, а вокруг миллионы, миллионы, миллионы людей. Она слышала их дыхание, она дышала их дыханием, это было ее дыхание. Она слышала биение миллионов сердец, она понимала, что одно из этих сердец – ее собственное, но которое – не знала.
И вот наступила полная тишина, а затем в мозгу Вики зазвучал голос, который она всю жизнь мечтала услышать:
«Я – Б-г, Всесильный твой, который вывел тебя из Страны египетской, из дома рабства...»
Луна вылезла из-за туч и осветила территорию бывшего поселения. Там, где были дома – лишь гладкие площадки, бетонные плиты, меж которых уже начинает пробиваться трава. «Акива, раньше прорастет трава из щек твоих, чем придет Избавление!» – так, кажется, сказал кто-то из мудрецов. Словно останки древних колонн, обломки канализационных труб. Из кусков бетонных стен торчат ржавые решетки. И надо всем этим – водонапорная башня, которая теперь поит солдат.
А вдоль шоссе сосенки, кипарисы. Интересно, тоскуют они по тем, кто им когда-то подарил жизнь? Или, может, радуются тому, что арабы их пощадили? А вот деревья с цветами, похожими на мимозу. Эван поначалу думал, что это и есть обычная мимоза, только из-за жаркого климата переросшая из куста в дерево. Всезнайка Иегуда Кагарлицкий обсмеял его и объяснил, что растение это называется «акация лонгифолия». Действительно, из семейства мимозовых. Эта информация не помогла и не помешала Эвану любить эти лохматые деревья с цыпленистыми цветами. Когда он выходил с территории базы, охранники с удивлением посмотрели на этого странного парня в штатском, который бредет меж груд битого кирпича и стекла, временами утирая слезы. Капитан Кацир собирался вызвать ему «Амбуланс». Он отказался – подумаешь, морду набили, зубы высадили. Если капитан хочет сделать доброе дело, пусть позволит ему хотя бы разок пройтись по тому поселению, где он учился, жил, откуда уходил в армию и куда возвращался, где полюбил Эрец Исраэль и где впервые почувствовал себя счастливым. Что? Не положено? Да, конечно, он понимает, военная база! А можно, он пойдет на дом свой посмотрит... – на то место, где он стоял? Где стоял? Да вон там, на склоне, возле рощицы. Ах, закрытая зона? Очень жаль. А тогда можно, он прогуляется до места, где была синагога – она вообще находится за территорией, по ту сторону вот этой гряды? Ах, опасно? Да, конечно, ведь капитан за него отвечает! Как не понять? Хорошо, хорошо. А просто прогуляться вот здесь, по рощице, прямо перед шин гимель. Назад его впустят? Когда узники, уделав Раджу и Аззама, связали их и заперли в «зиндане», то мобильные телефоны стражей перекочевали к ним в карманы, причем телефон Раджи взял Юсеф, а телефон Аззама достался Эвану, поскольку Камаль на тот момент возился с ключами. Да и куда ему звонить – с шефом, как он сам объяснил, у него все кончено, семьи у него нет. Зато у второго – жена.
Как в машину уселись, тот кинулся ей звонить. О чем говорили, Эван не понимал – его знания арабского ограничивались салямалейкумом, но когда тот орал в маленькую черную «Мотороллу», через слово слышалось: «Рамиза! Рамиза!» Поэтому, ходатайствуя о разрешении на прогулку, Эван выдвинул последний аргумент: «Если что, у меня мобильный есть!» Почему-то это успокоило капитана Кацира, и разрешение было выдано, причем ни своего номера полуночник не оставил, ни номера капитана не взял. Едва оставшись один, Эван сразу же позвонил Вике:
– Ты куда умчалась? – Скоро узнаешь, – загадочно произнесла она.
– Ты как, нормально?
– Я люблю тебя, – и в этот момент зловредный мобильник, как это часто бывает в горах, перестал принимать сигнал. С тех пор, как Эван ни старался дозвониться ей, ничего не получалось. Пару раз ее звонок прорывался к нему сквозь скальную толщу и тут же угасал.
Который час? Три? Четыре? Время третьей стражи. В памяти всплыли строки Талмуда, которые он учил вместе с Натаном у него дома совсем недалеко отсюда:
«На три стражи делится каждая ночь,
И во время каждой из страж
Сидит и рычит, словно лев,
Святой, благословен Он.
Сказано: «Господь с высоты рычит
С жилища святости Своей подает глас;
Рыком рычит о Храме Своем...»
– Это из пророка Иеремии, – прокомментировал тогда Натан, резко подняв глаза от фолианта, так резко, что очки соскочили с его носа и приземлились на страницу.
Он водрузил их на место и продолжил чтение:
– «И вот знак:
первая стража – кричит осел,
Вторая – лают псы,
Третья стража –
Младенец сосет материнскую грудь,
И шепчется женщина с мужем своим...»
Ночное беззвучие было настолько бездонным, что в нем сами собой начинали звучать образы – и крик осла, и лай собаки, и гуканье малютки, и шепот двух любящих – и женщина шептала шепотом Вики, и муж шептал шепотом Эвана.
И над ними над всеми, с иной, с небесной, стражи слышался голос Вс-вышнего:
«Горе сынам Моим,
За их грехи пришлось мне разрушить Храм,
Сжечь Святилище Мое,
А их самих
Рассеять среди народов земли».
И вновь – голосом Натана:
– «Когда евреи собираются
В домах молитвы и учения
И произносят:
«Да будет благословенно великое Имя Его»,
Святой, благословен Он,
Качает головой и говорит:
«Блажен царь, которого
Восхваляют в доме его.
Но каково отцу,
Изгнавшему сыновей своих?
И горе сынам, изгнанным
От стола отца своего!»
База располагалась там, где некогда стояли новые кварталы Канфей-Шомрона, то есть на северной стороне отрога хребта, тянущегося по всей Самарии. Что же до южной стороны, где некогда находились синагога и квартал вилл, они с территории базы даже не просматривались. Туда вело шоссе, скользящее меж разбитых парапетов с остатками разметки. Туда и направился Эван, приговаривая: «Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, после того, через сто я просол, пугать меня опасностями – не самый перспективный саг!»
Вон там был дом Натана. А вон в тех кустах жил – возможно, и сейчас живет – здоровенный дикобраз. Как-то раз Эван, выходя от Натана, увидел его, зашел в тень и прижался к дереву, чтобы не спугнуть. Дикобраз, не заметив его, величественно прошествовал мимо. Его маленькие глазки на овальной морде с зачесанной назад гривой гордо сверкали в лучах желто-оранжевого фонаря.
Эван подумал, что надо бы позвонить раву Фельдману, рассказать про гибель Натана. И понял, что не может этого сделать. И вдруг ему вспомнилась последняя глава из книги рава Фельдмана:
«Отзвучал заключительный «каддиш», бородатые поселенцы складывают талиты. Здесь мои братья, мои соратники, мои ученики. Суббота. Конец утренней молитвы. Не то чтобы в синагоге совсем уж был полумрак, но, выходя на улицу, мы невольно жмуримся, настолько буйствует весеннее солнце. Мы покидаем ашкеназскую синагогу и всей толпой направляемся к сефардской. Сегодня бар-мицва у младшего сына Моти Финкельштейна. Тринадцатилетнего Исраэля впервые в его жизни вызывали читать Тору. Мама с сестрами, стоя наверху, на галерее для женщин, бросали конфеты в толпу молящихся, стараясь попасть в виновника торжества. По полу ползали малыши и эти конфеты подбирали. Мужчины басами выводили традиционные поздравительные мелодии. В общем, было весело. А теперь – кидуш. На столах возле синагоги выставлены различные напитки и всякие вкусности. Сейчас кто-нибудь из раввинов над бокалом вина произнесет освящение субботы, а затем юный Исраэль даст первый в его жизни урок по Торе – по тому ее отрывку, который на этой неделе читался в синагогах. Выступление юного еврея то и дело будет на полуслове прерываться хоровым пением веселых слушателей, а затем он, не теряя нити повествования, должен будет продолжать с того места, на котором остановился. Так что хитроумное толкование святой книги будет напоминать скачку с препятствиями. Мы толпой переходим главную улицу поселения и по ступенькам спускаемся к сефардской синагоге – большому кубу с плоской крышей – одному из самых старых и, скажем прямо, не самых красивых зданий в поселении. Народ уже толпится у столов. Мужчины сверкают белыми рубашками, белыми кипами и белозубыми улыбками. Женщины в лучших своих нарядах – чистеньких, кружевных, длиннополых, в разноцветных косынках и кокетливых шляпках.