го друзья решили перекусить. Рахим вытащил из рюкзака пакет с едой и развернул. Пита с затаром{Одна из самых популярных пряных смесей Ближнего Востока. Основа: соль, кунжут, тимьян, майоран, и орегано..}, дуккой – жареной перемолотой пшеницей с лимоном. На закуску – хлебушка со специями. Теперь немножко кофе с кардамоном. По-бедуински, без молока и сахара.
– Хидхир! Хуссейн! Хотите кофе?! Угощайтесь!
Угостились. И снова – о своем миномете. Хидхир смеется:
– Старичок! Его уже можно считать частью древней истории!
А Хуссейн:
– Ага! Его еще называли «четверка-двойка».
– Как-как? – не понял Рахим.
– Ну, по-английски “four deuce”. Так они называют миномет стосемимиллиметрового калибра, по-ихнему – четыре и две десятых дюйма.
– А еще, – говорит Хидхир, – его Гунганом называют. Goon gun – ружье Гуна.
Шаркая по земле оглоблями-ногами, к ним присоединился земляк Хидхира, здоровяк Салех Бакшир. Хорошая у них компания подобралась. Ни одного местного, сельского. Сам Рахим инженер, живет и работает в Рамалле. Якуб преподает в Аль-Бирском университете журналистику. Хидхир врач. Мухсин – школьный учитель. И Якуб, и Мухсин – оба из Наблуса. Остальные бойцы с ухмылкой называли этих двоих «наблусим»{Словом «наблусим» палестинские арабы называют как жителей Шхема (Наблуса), так и гомосексуалистов.}. Борьбу за освобождение Родины от оккупантов все трое вели в свободное от работы время.
Подошел Фарук и тихо сказал:
– Пора.
Рахим Максуд и братья Мухсин и Якуб Абусетты должны были сопровождать и охранять группу из трех минометчиков – Хуссейна Хади, Хидхира Туркмани и Салеха Башира. Им предстояло перетащить на огневую позицию тяжелый миномет «ЭМ-30», весом в 305 килограмм, а также мины к нему, каждая весом по 11 килограмм. Миномет был разобран на пять частей, которые были распределены между всеми, кроме Салеха Башира. Тому достались мины. Но вот незадача – укупорочный ящик с десятью минами тащить в горы было не с руки, и тогда отважный Салех все десять штук перегрузил в рюкзак и водрузил его себе на спину. Не успел он пройти и десяти шагов, как рюкзак сказал «крак!» и рухнул наземь, беспомощно взмахнув оторванными лямками. Мало этого, когда из него стали извлекать мины, то при свете фонариков увидели, что ткань рюкзака прорезана их стабилизаторами. Пришлось звать Фарука. Тот, оценив ситуацию, опорожнил собственный рюкзак и вручил его Салеху. Затем велел ждать, куда-то отправился, и через три минуты вместо него появился незнакомый высоченный парень, тоже с пустым рюкзаком. Он произнес полушепотом:
– Я Фуад. Меня прислал рафик Эльмессири. Я иду с вами.
С этими словами он запихнул в рюкзак пять мин и взвьючил себе на спину. То же самое сделал счастливый Салех. А остальные стояли, обливаясь потом, несмотря на предрассветный холод – их ноша была у них на спине в специальных чехлах из особо прочной ткани. Да и если бы не было этих чехлов – все равно – что прикажете делать с полуметровым стволом или опорной плитой – не распиливать же! Вместе с группой, обслуживающей второй миномет, им всем предстояло пересечь овражек, пройти мимо разрушенной синагоги, миновать перелесок, а затем отделиться, уйти направо, подняться на склоны, там установить «М-30» и по команде Эльмессири начать обстреливать газовыми минами Канфей-Шомрон.
– Алло, это капитан Яаков Кацир? Здравствуйте, с вами говорят из Шин-Бет{То же, что ШАБАК.}. К нам поступила информация, что у вас на базе находятся трое беглецов из Эль-Фандакумие – Эван Хаймэн, Камаль Хатиб и Юсеф Масри. Через час-полтора к вам прибудет наш сотрудник и заберет всех троих. До тех пор мы категорически запрещаем вам вступать с кем-либо из них в любые контакты.
Отъединившись, говоривший поднес к уху мобильный телефон, который был включен все время, и сказал:
– Вы слышали весь разговор? Хорошо, беру Эли Шехтера и Моше Лейбмана. Нет, у них нет удостоверений ШАБАКа – откуда?! Есть только у меня. Да ничего, не волнуйтесь, проскочим! Всех троих ликвидируем! Припрячем так, что и в день Воскресения из мертвых не отыщутся! Диск? А, конечно! Диск лично вам в руки!
Огромная луна висела так низко, что казалось – вот-вот упадет. Ее свет пронзил стоящий перед ними скелет синагоги. Четырнадцать террористов остановились у этого недорушенного символа вражеского присутствия.
– Будьте прокляты! – прошептал Хуссейн.
– Пусть со всеми, кто молился здесь, произойдет то же, что с их капищем! – прошептал Якуб.
– Да полягут трупами все иноверцы, пришедшие на нашу землю! – прошептал Рахим.
– Да прорастет сквозь щеки и глазницы их трава, как прорастает она сквозь эти плиты! – прошептал Хидхир.
А остальные молча вжикнули молниями и помочились на ненавистную стену. Когда шаги их затихли в росистой ночи, из здания синагоги вышел Эван и медленно двинулся за ними. Путь у ребят был неблизкий, и они буквально сгибались под тяжестью неизвестных для Эвана, но известных читателю предметов. Серебряный меч прожектора прошелся по склону горы, где когда-то стояли дома поселенцев, но ни к арабам, ни к Эвану это уже отношения не имело – все они успели спуститься в лощину, которая начиналась прямо за синагогой. Правда, на боевиках были высокие ботинки и штаны из такого сукна, что штыком не проткнешь, а на Эване – несчастные кроссовочки и брюки, которые клочьями пошли, когда он, двигаясь вслед за террористами, продирался сквозь сочные разлапистые колючки, ковром устлавшие склон. Эван почти не таился – арабы настолько были заняты своей ношей, что можно было не пригибаться и шагать себе спокойно, разве что, стараясь не слишком хрустеть колючками.
«Интересно, что они тащат? – подумал Эван. – Может быть, я ошибаюсь, но вряд ли это в подарок солдатам ЦАХАЛа фрукты к Ту бишвату».
Вся процессия спустилась к пещерке, где двадцать пять лет назад было найдено тело двенадцатилетнего Хаггая, сына Йосефа и Яэли Раппопортов. Луна, застыв на небе, услужливо освещала каменный столбик – памятник маленькому Хаггаю. Эван, находящийся на середине склона, сообразил, что, оглянись сейчас любой из врагов, его, Эвана, фигура в лунных лучах будет выглядеть очень импозантно. А шансов на то, что кто-нибудь обернется, было немало: пока груженые неизвестно чем головорезы спускались, им не до того было, чтобы вертеть головами, но сейчас от этой пещерки им некуда переться, кроме как вверх, на поросшую соснами гору, а перед этим требовалось сбросить на землю поклажу и хорошо отдохнуть. И, естественно, оглядеться. Поэтому Эван мягко опустился на колючки и пополз, кусая губы, чтобы не орать от боли, когда очередной особо свирепый шип сладострастно впивался ему в тело. Зато спустя несколько минут, когда, переведя дух, «Мученики» начали восхождение на гору, покрытую сосновым бором, Эван взял реванш. Издалека слышно было тяжкое дыхание бедолаг, а он, как белый человек, легко перепархивал от дерева к дереву, заботясь лишь о том, чтобы не слишком маячить на прогалинах. Ему даже жалко их стало, и он почти всерьез представил себе, как подходит к самому умотавшемуся и великодушно предлагает: «Давайте помогу!» Впрочем, тут же настроение испортилось при мысли о том, что идти-то он за ними идет, а куда они направляются, что задумали сделать и, главное, как помешать им это сделать, он не знает.
Тем временем арабы вышли из леса и двинулись направо, туда, где когда-то была школа Иегуды Кагарлицкого для русскоязычных подростков. Если виллы в квартале «Алеф» были сметены волной народного гнева, а жилые двухэтажки в верхних кварталах разрушены израильскими бульдозерами, то квадратные трехэтажные блочные дома стояли черные, без окон, кое-где с проломами в окнах, но, в общем, целые. Когда-то в них располагались общежития после того, как сюда снизу, из караванов, переехали питомцы Иегуды. Деревца, посадка которых была равом Фельдманом воспета в его брошюре, были заботливо вырублены. Здание, где на первом этаже располагались столовая и синагога, а на втором – клуб и тренажерный зал, явно пытались взорвать – часть стены была обвалена. И лишь караваны, в которых когда-то были учебные классы, стояли, как новенькие. Очевидно, получив в подарок Канфей-Шомрон, страдающие гигантоманией арабы все силы израсходовали на бетонные махины, не обращая внимания на всякую мелочь. За первым из караванов Хуссейн Хади, Хидхир Туркмани и Салех Башир под охраной четырех бойцов, возглавляемых Рахимом, начали собирать миномет. Остальные, обнявши на прощание товарищей по оружию и расцеловав их, по мусульманскому обычаю, двинулись в дальнейший путь. А Эван? Что ему оставалось делать? Раздвоиться? Разорваться?
Как недоумение отпечаталось на лице Коби, так оно там и застыло. Дико! Только он начал свой импровизированный допрос, как вдруг – этот звонок! Из ШАБАКа. Или якобы из ШАБАКа. Вот они сидят перед ним – Камаль и Юсеф. Уже рты раскрыли, чтобы сообщить что-то важное. А теперь придется все прекратить. Что ж, дисциплина есть дисциплина! Непонятно, кстати, каким образом кое-где так быстро стало известно о его ночных визитерах, но на то это и ШАБАК, чтобы все знать.
– Все, разговор окончен, – нехотя сказал Коби, поднимаясь. Арабы с изумлением посмотрели на него.
– А как же?... – Юсеф жестом указал на лежащий на столе диск.
– А так же, – жестко ответил Коби. – ШАБАК с вами троими разберется.
– Не надо ШАБАК, – очень просто и очень по-человечески попросил вдруг Камаль, – не надо ШАБАК! Они все заодно! Они заодно с Таамри!
– Что за бред! – возмутился Коби, вытряхивая сигарету из пачки «Ноблесса».
– Они нас всех убьют! – в отчаянии произнес Камаль. И прозвучало это настолько искренне, и в голосе этом, годами не знавшем эмоций, было столько боли, что и самого Коби вдруг проняла дрожь.
– Кого убьют? – пробормотал он, испытывая вдруг странный прилив доверия к этому белолицему человеку, трясущемуся от ужаса на пороге неминуемой гибели.
– Всех, всех троих убьют, машааллах! И вашего молодого поселенца тоже!