– Не надо! – заорал окончательно потерявший самообладание Нахум Мандель.
Коби посмотрел на него в упор и приказал Бараку:
– Задержите этого типа, пока не выяснится, на кого он работает. – Не смейте! – верещал незадачливый интриган, дергаясь в жестких руках парашютистов. – Вы не смеете! Я сотрудник ШАБАКа! Я буду на вас жаловаться! Вы задержали сотрудника ШАБАКа! При исполнении!..
– В отдельное помещение! – кивнул Коби Бараку.
Поселенцы, да и большинство солдат отреагировали аплодисментами. Коби с удивлением взглянул на умиленные лица бородачей – мол, вы-то здесь при чем. Кто-то перехватил его недоуменный взгляд, обратил на него внимание соседа. Тот – еще чье-то. Овация начала стихать. Через доли секунды вновь воцарилось молчание, приправленное горечью от сознания того, что радость была преждевременной. Все опять посмотрели на Коби – что он решит с поселенцами. А Коби в этот момент и не думал о поселенцах. Он вообще ни о чем не думал. Он стоял на крыльце, курил и мурлыкал что-то вроде «Ни слова больше» – созданной израильским транссексуалом Адерет и ди-джеем Двиром Халеви песни, которая в тот год – к удивлению случайно узнавшей об этом израильской публики и в первую очередь самих авторов – стала хитом сезона на бейрутском радио. Он знал, что сейчас Мандель лихорадочно набирает столь знакомый ему, Коби, номер, и что вслед за этим начнет взывать его собственный мобильный телефон. Он ждал этого зова. И дождался.
«Милый, ответь это я!» – произнес нежный девичий голосок. – «Милый, ответь, это я! Милый, ответь, это я!» Все заулыбались, кроме Коби. Он посмотрел на дисплей мобильного телефона и увидел, что там высветился тот самый номер, который он и ожидал увидеть. Тогда он откинул крышку мобильного и сказал: «Здравствуй, папа!» Потом, подумав, добавил: «Капитан Яаков Кацир слушает!»
«Я сжигаю мое наследие. Я говорю:
«Земля моя девственна, в моей юности нет могил».
Я превыше Аллаха и Сатаны. И струится моя тропа
Над тропинками Сатаны и Аллаха».
Это стихи Адониса. Сирийский шиит Али Ахмад Саид Асбар, бежавший в Бейрут из-за своих политических взглядов, взял себе псевдоним в честь древнего бога умирающей и воскресающей природы, бога огненного желания, любимца и любовника Афродиты и Персефоны, звезд первой величины в греческом пантеоне. Всегда, когда у Абдаллы было плохо на душе, он читал Адониса. Нет, не всегда, конечно. В нищем детстве, когда у него еще было другое имя – Сулейман, и получал-то он, средний из семи братьев, от родителей на день, – две лепешки в луковом соусе да розги в неограниченном количестве, тогда ему не до стихов было – где бы денег достать, чтобы наесться. Так и жил – тут подработаешь, там что-нибудь купишь-перепродашь, глядишь, желудок-то и набит! Один еврей, поселившийся сначала в Хевроне, затем в Кирьят-Арбе, платил особенно щедро за то, что Сулейман каждый месяц передавал от него деньги одной старой арабке, спасшей его во время погрома. Ну и Сулейману каждый раз что-то отстегивал. Кстати, именно с этих сумм и начал в шестнадцать лет откладывать Сулейман деньги, потом в оборот их пускал, наркотиками приторговывать тоже не брезговал, затем связался с бедуинами, организовывал контрабанду девушек через недавно отданный Синай. Ушел от полиции, сменил имя, занялся поставками строительного песка. Дальше – все, дальше в Палестине не развернуться – каким бы оборотистым ты ни был, все поделено между кланами. Но и тут Аллах подсобил – Таамри удачно женился, породнился с семьей, принадлежащей к высшей финансовой элите. А те и рады заполучить родственничка, который из ничего деньги делать может и семейный бюджет год за годом удваивает. Вот так и оказался бывший Сулейман Бадир, ныне Абдалла Таамри, главой многих коммерческих и банковских структур Палестинской Автономии, владельцем крупных печатных и интернет-изданий.
Так бы и жить, не вмешиваясь в политику, а если вмешиваясь, то на правильной стороне, а не пускаясь в авантюры. Но вот попутал его Шайтан, ввязался он в эту историю с Канфей-Шомроном да с казино, которое Йорам Кацир вздумал строить на месте поселения. И влип.
Здесь я вижу своими глазами,
как испаряется озеро будущего.
Люди заколдованы историей,
написанной мелом иллюзии —
незрелый день, сырая ночь.
Он резко захлопнул книгу и в отчаянии швырнул ее на красивый старинный стол, обитый шелком и покрытый стеклом. Вот именно! «Испаряется озеро будущего»! На сей раз еще хуже стало от этих стихов. Если Юсеф Масри его, Абдаллу, – машааллах! – заложит израильтянам (а он сделает это с большим удовольствием), если верный Камаль расколется (а евреи умеют без всяких пыток и запугивания заставить человека говорить), то счастливые соотечественники славного олигарха узнают о нем много нового и интересного. Узнают, что семья Халила Сидки была убита вовсе не сионистами, а его, Абдаллы Таамри, агентом; что прогрессивный журналист, защитник арабского народа, Ибрагим Хуссейни, тоже не погиб от рук сионистов, а был задушен по его приказу; что самарийскую землю, с которой арабские патриоты изгнали сионистских захватчиков, он купил, чтобы там эти же самые захватчики строили казино; и что вместе с сионистами он пытался уничтожить одну из самых революционных, самых боевых организаций – «Союз Мучеников Палестины» – и ради этого пошел на прямое предательство и сотрудничество с врагом. Тут уж и сам Шихаби подсуетится – поведает журналистам о ловушке, в которую его заманивал Таамри, да еще и свалит на него свою неудачу при штурме военной базы, дескать, Таамри предупредил своего дружка, а тот – сыночка. Надо сказать, что никакие толстосумы в Автономии не пользовались народной любовью – ведь фоном для их миллионных прибылей, роскошных вилл и фешенебельных офисов служила ужасающая бедность девяноста девяти процентов населения. А проштрафившийся толстосум вроде Таамри мгновенно становился мишенью для ХАМАСа. Мишенью в прямом смысле.
По коридору засеменили шажки. Дверь распахнулась, и в кабинет влетела маленькая Юсра. Она прижимала к груди куклу с темными глазами, густыми ресницами и черными локонами. На кукле было надето традиционное черное до пят одеяние и платок.
– А, рахат-лукум! – приветствовал ее Абдалла и, на мгновение забыв о надвигающейся беде, улыбнулся.
– Папа, смотри, смотри, что мне привезли! – заверещала она, вся светясь от восторга. – Вот видишь, это Фулла! Смотри, какая красивая! Папа, а прочти, что здесь написано! – И она протянула отцу скомканную аннотацию.
Абдалла расправил бумажку и начал читать назидательным голосом:
– «Фулла честная и заботливая девушка, она почитает отца и мать. Как и подобает мусульманке, она носит платье, которое скрывает все, кроме явного. Она никогда не выставит напоказ руку или ногу».
– Папа, – вновь затараторила девочка, – а вот у Саеды есть Барби! А правда, моя Фулла лучше?!
– Конечно! – с энтузиазмом воскликнул Абдалла. – Ведь мы арабы, значит, и игрушки у нас должны быть арабские! Мы – мусульмане, значит, и игрушки у нас должны быть мусульманские! А зачем нам их глупая Барби?
– Да, – с жаром подхватила дочка, – а еще у Фуллы есть розовый коврик для молитвы и два никаба{Вуаль, закрывающая лицо.} – синий и зеленый!
– Вот видишь! – сказал удовлетворенный отец, которому эта Фулла сирийского производства обошлась в хорошую копеечку. Но тут на чело счастливой обладательницы идеологически выдержанной игрушки набежало облачко.
– Пап, а у Саеды еще есть Кен, дружок Барби! А почему у Фуллы нет дружка?
– Потому, что у мусульманской девушки не может быть дружка. Вот выйдет замуж, тогда... Но ты знаешь, скоро должны завезти Фуллу-доктора и Фуллу-учителя. Я тогда обязательно велю купить их для тебя.
– Правда? – восхитилась крошка. – Ой, папа, как здорово!
И, покрыв отцовское лицо поцелуями, она бросилась оповещать домочадцев о грядущем радостном событии. Абдалла задумчиво посмотрел ей вслед и, взяв со стола золоченый колокольчик, позвонил. В кабинет вошел, вернее, не вошел, а впорхнул, Закария – маленький, быстрый, предупредительный, живая противоположность бесстрастному размеренному Камалю. Он всегда был готов броситься выполнять любое поручение Хозяина... и все-таки Абдалла тосковал по Камалю, один вид которого внушал покой и уверенность, что все будет хорошо. Ах, как не хватало ему сейчас этой уверенности, как не хватало ему Камаля. Но Камаль – увы! – недосягаем. Он сидит на далекой военной базе вместе с Юсуфом Масри. А по соседству сидит посланный туда Йорамом ШАБАКник, который должен был обоих, а с ними и молодого еврея, неизвестно как завладевшего диском с посланием Ибрагима и неизвестно, какой информации набравшегося, общаясь с Камалем и Юсуфом, переправить сюда, в Газу, а если возникнут сложности, расстрелять на месте.
Абдалла достал из ящика стола коробочку с ароматическим порошком и зажег ее. Веточки дыма потянулись к потолку.
– Закария, – сказал Абдалла превратившемуся в слух слуге. – Позвони одному из моих адвокатов, скажем, Салиму Шарифу или лучше Ахмаду Цфади, а еще лучше – обоим, и вместе с ними сделайте следующее – все мое имущество, а также все мои банковские счета переведите на моих сыновей и... и на Юсру. Юсрочку не забудьте. Его голос дрогнул.
– Но хозяин... – начал Закария.
– Я проштрафился с точки зрения ХАМАСа, – тихо сказал Абдалла, обводя взглядом нетрадиционно белые для арабского дома стены. – Неважно, каким образом. Важно, что они не сегодня-завтра придут к власти. И тогда меня ждет суд и казнь.
Валид при этих словах вздрогнул, возможно, прикидывая в уме, что его самого ждет.
– Так давай подготовимся, – продолжал Абдалла, – чтобы им нечего было конфисковывать.
Все-таки Абдалла Таамри, бывший Сулейман Бадир, был ужасный перестраховщик. Никто и не собирался его арестовывать и тем более – судить. И нечего было бояться прихода к власти ХАМАСа. ХАМАС победил на выборах лишь двадцать шестого января, а уже двадцать третьего января Абдалла был прошит автоматными очередями в десяти метрах от собственного дома, когда выходил из своего синего «Понтиака». Рядом с ним рухнул его верный телохранитель, медведеподобный Абдель.