– Коби, где Мандель?
– Какой Мандель? – невинным голосом спросил Коби.
– ШАБАКник, который приехал за террористами.
– А ты, папуленька, откуда про него знаешь? – сделал большие глаза Коби.
– Не валяй дурака! Где он?
– Арестован, папочка! – горько посетовал Коби.
– Арестован?! Да кто же посмел арестовать офицера ШАБАКа?!!
– Я! – со слезой в голосе воскликнул Коби.
Наступила тишина. Потом отец сочувственно спросил:
– Ты сошел с ума, да?
– Нет, папулечка! – радостно отреагировал сын. – Излечился от сумасшествия!
Отец вновь замолчал. Разговор для него был подобен легкой прогулке по минному полю. Он не знал, что известно, а что не известно Коби. Он не знал, что Коби известно все.
– Что с поселенцами? – наконец прохрипел он.
– Кто, поселенцы?! Да они здесь, рядышком, в Канфей-Шомроне!
– Гуманность демонстрируешь? – процедил отец, и Коби прямо-таки воочию увидел, как родитель презрительно прищуривает глаза. – К черту гуманность! Немедленно прикажи солдатам депортировать их! Вели им очистить территорию.
Коби был внешне похож на отца – те же густые брови, тот же разрез глаз. И прищурился он точно с тем же презрением, что и отец полминуты назад в десятках километров от него.
– Очистить, говоришь? Для кого очистить – для тебя? Для вашего с Таамри казино?
– Какое казино?! Что ты мелешь?
– Папа, когда я тебе поведал, что ко мне на базу идет Ахмед Хури, ты об этом сообщил Таамри, а тот – находившемуся как раз неподалеку Камалю Хатибу, и Камаль подстерег Ахмеда и убил. Так было дело?
Секундное замешательство перед извержением отцовских «Нет!», «Да как ты можешь!» и пр. показало, что дело было именно так.
Немало допросов в своей жизни провел Коби, но никак не ожидал, что придется допрашивать собственного отца.
– Последний вопрос, папа! Уже две недели весь мир стоит на ушах – израильтяне расстреляли семью Халила Сидки, перебили детей, включая грудного младенца. Повсюду идут массовые демонстрации, во многих странах начался бойкот израильских товаров. Папа, ты знал, что это сотворили не наши, а агент твоего друга Абдаллы Таамри?
– Абдалла сам возмущен этим зверством... – жалобно начал отец.
– Значит, знал, – подытожил Коби. – Знал и молча смотрел, как твою страну, твой народ втаптывают в грязь. За шкуру свою трясся! Прощай, папа.
И он отсоединился. Папа в тишине еще с минуту-другую женским голосом взывал к нему, называя милым и призывая ответить, и замолк.
Из всего этого разговора солдаты и поселенцы поняли лишь то, что папа у капитана, кто бы он ни был, сволочь, и что найдены настоящие убийцы Халила Сидки и его детей, кровь которых последние две недели поминало евреям все негодующее человечество.
Одной только Вике было не до разоблачения очередного кровавого навета и не до Кобиных семейных проблем. У нее были свои семейные проблемы.
– Нет, мама, – твердила она в трубку. – Не могу я сейчас приехать. Что? Мы не просто помирились... Мы счастливы? Спасибо. Что? Сегодня должны уезжать? Так вы не поедете. А вот так – не поедете, и все. Раз ты вышла замуж за еврея, значит, связала себя с еврейским народом. Что значит «ну и что?» Ну и то. Хватит туда-сюда мотаться! Уже две тысячи лет как мотаемся!
Тут на сцене появились новые действующие лица. Из ворвавшегося на поляну белого пикапа, на котором было написано «TV 2nd channel» вывалились два парня: один белокурый, хотя и с абсолютно еврейским профилем и светлой, почти не различимой на бледной коже бородкой, облегающей худое лицо с серыми глазами, другой бритый, в черных очках и расстегнутой куртке, из-под которой виднелась белая майка с желтой пятиконечной звездой на красном флаге и надписью «Good morning, Vietnam». А с ними четверо подручных в каких-то синих форменных комбинезонах, все друг на друга похожие, смуглые, черноволосые, с крупными чертами лица.
«Арабы», – подумал Эван. Однако эта гипотеза так и осталась непроверенной. Белокурый направился к раву Фельдману, а бритый – к Коби. Он подошел к нему, показал удостоверение и спросил:
– Вы капитан Кацир? Коби кивнул.
– Сейчас ребята все установят, и вы позволите мне взять у вас интервью?
Коби вдруг стало очень грустно. Он понял, что прежняя жизнь, когда он просто жил, просто командовал солдатами, просто приезжал домой на шабат – все это уходит навсегда. Какой-то жуткий водоворот засасывал его, чтобы, закружив, вынести туда, где бурлит большая политика, где отец становится врагом номер один, а врагом номер два – штабное начальство. И жутко прыгать в этот омут. А надо...
– Рота, стройся! – крикнул Коби, глядя мимо телевизионщика.
Солдаты, переглядываясь с недоумением (интересно, что их командир решил?) и некоторым облегчением (слава Б-гу, хоть что-то решил!) начали выстраиваться по периметру поляны. Поселенцы сбились в кучу в середине. Шапкозакидательское настроение, которое только что царило среди них, потихоньку улетучилось – они оказались со всех сторон окружены солдатами, в самой невыгодной позиции из всех возможных. Дали усыпить свою бдительность, поверили излияниям благодарности и объятиям. Многие бросали косые взгляды на невозмутимо стоящего напротив Коби рава Фельдмана – дескать, оплошал, вовремя не скомандовал разбрестись по Канфей-Шомрону – солдатам пришлось бы сейчас попотеть! А то понадеялся на еврейскую душу и устроил тут братание! И вот, пожалуйста – если этот обаятельный офицер сейчас велит загнать их в автобусы, которые заранее приготовлены, и отвезти в Иерусалим или еще куда-нибудь, они ничего не смогут сделать.
Офицер меж тем принял рапорт у сержантов, скомандовал «смирно» и чеканным шагом направился к раву Фельдману.
Телекамеры работали в прямом эфире. Этот странный парад наблюдала вся страна. Коби встал перед равом Фельдманом, отдал честь и громко произнес:
– Рав Хаим Фельдман! Вверенная мне рота готова приступить к охране вашего постоянного места жительства, поселения Канфей-Шомрон.
– И, опустив руку, не по-армейски, а просто по-человечески добавил: – Вы можете пройти к себе домой.
Но поселенцы никуда не пошли. Они начали хлопать. Они аплодировали и аплодировали, и у многих из них, тех, что не заплакали даже при сообщении о смерти обожаемого ими Натана Изака, теперь по щекам потекли слезы.
Теперь сама железная Юдит плакала. Плакала и шептала:
– Спасибо, Натан! Спасибо, Натан! Спасибо, Натан!
А солдаты по-прежнему стояли по стойке смирно. Первым не выдержал Кахалани. Он тоже начал хлопать, не отрывая глаз от капитана Кацира. Хлопать громко, демонстративно, дескать, неужели ты меня за это накажешь. К нему присоединился еще кто-то. И еще, и еще. Через полминуты вся рота вместе с поселенцами аплодировала на глазах у изумленной страны.
– Отставить, – заорал Коби, и мгновенно наступила тишина.
Поселенцы в этом плане проявили себя не менее дисциплинированными, чем солдаты.
– Рота, смирно! Приказываю проводить жителей поселения Канфей-Шомрон к местам их проживания и оказать им помощь в восстановлении их жилищ.
После этого он обернулся к остолбеневшему бритому телевизионщику и, улыбаясь, сказал:
– Вот теперь я готов ответить на все ваши вопросы.
Но на самом деле был вопрос, на который он не был готов отвечать. И дело было даже не в том, что никому и в голову бы не пришло спрашивать – «а какова, уважаемый капитан Кацир, во всей этой истории роль вашего отца?», ведь если тебя не спрашивают, это не значит, что тебе не придется отвечать. И не в том, что доносить на собственного отца – сомнительная доблесть... Нет, самое главное, что сейчас, порвав с отцом, он любил его сильнее, чем когда-либо.
«Милый, ответь, это я!»
Ему показалось, что у дикторши, наговаривавшей текст, вдруг изменился тембр голоса, стал таким родным, и слова уже стали другими: «Милый! Отзовись! Сейчас это действительно я! Твоя Яэль!»
– Яэль!
– Коби, Коби, мой Коби! Какое счастье, что ты жив! У тебя мобильный телефон так долго был выключен – я уже почти отчаялась! А потом – как ни позвоню, всякий раз занято!
– Это тебе просто не везло, – улыбнулся Коби. – Не так уж я много и говорил.
– Да нет, ну сейчас я уже знала, что все в порядке – начальнику твоему звонила. А потом и по телевизору тебя увидела. Кинозвезда ты моя!
– Теле-...
– Теле... Да, а знаешь, как было страшно, когда сообщили, что на вас напали. И Ноамчик как раз проснулся! Как почувствовал – теребит своего Тигра и все спрашивает «Как ты думаешь, где сейчас папа?» А я слезами заливаюсь, схватила его в охапку – и к Каплану. Он человек верующий, знающий – поближе к Б-гу, чем мы, будет. – Что, говорю, на себя принять, если мой Коби жив останется? Шабат? Кашрут? Законы семейной чистоты? И знаешь, что он мне сказал, этот мудрый человек? Начните, говорит, жить по правде.
– Что ж, – повторил Коби, глядя на телевизионщика, – теперь я готов ответить на все ваши вопросы.
– Да, похоже, вы уже ответили, – пролепетал тот.
– Зря вы так думаете, – усмехнулся Коби. – Я могу еще кое-что вам рассказать. И о том, как поселенцы, которых нам велено было вышвырнуть вон, спасли нас от «Мучеников Палестины», и о том, как мой отец, депутат Кнессета Йорам Кацир, войдя в сговор с палестинским денежным воротилой Абдаллой Таамри, собрался строить на территории бывшего, а ныне возрожденного, поселения Канфей-Шомрон казино, и о том, как он прислал сюда своих людей, чтобы они убрали неугодных свидетелей. И у этих людей, и у самих свидетелей вы сможете взять интервью – они находятся под охраной вон в тех вагончиках. Нет-нет, не в тех, слева – там арабы, которые во время нападения на нашу базу захвачены в плен, с ними вы тоже потом побеседуете, – а эти вон там, на горке, видите? Сейчас мы с вами прошествуем вон туда. Там вы, а вместе с вами и телезрители, сможете побеседовать с секретарем господина Таамри Камалем Хатибом, а также с Юсефом Масри, убийцей семьи Сидки, той самой, по поводу уничтожения которой по всему миру уже две недели идет свистопляска. Так что, господин СМИ, не выключайте видеокамеру.