Обманутая и обрадованная переменой в Динином настроении домоправительница чуть было с мясом не вырвала кольцо из своего носа, чтобы вдеть в Динин. Затем стащила с себя цепочки, ручные и ножные браслеты, камеи и стала надевать на пленницу. Та изобразила безмерное счастье, и окрыленная домоправительница бросилась к принцу сообщать, что укрощение дикой дочери горных пастбищ, слава богам, началось. Вечером Дина была осыпана ожерельями, брошами, серьгами, перстнями, браслетами – золотыми, серебряными, сверкающими. Далее, она возложила надежды на служанку, которая ежедневно являлась, чтобы убрать в помещении, а также отмыть следы сырости со стен и углов. К несчастью, словно чувствуя подвох, домоправительница, и без того считавшая своим долгом как можно больше времени проводить с пленницей, изводя ее бесконечными разговорами о прекрасном городе Шхеме и прекрасном принце с тем же именем, неусыпно бдила, когда с тою рядом находился кто-нибудь еще, будь то служанка Адина, присланные Хамором певцы или танцовщицы, чьи бурные пляски теперь внушали Дине не восторг, как в тот злополучный вечер, а острое чувство брезгливости.
На третий день она якобы отправилась в прохладное место и, проходя мимо Адины, все одеяние которой составлял передник, слегка прикрывавший ее спереди ниже пояса, показала ей зажатый в кулаке перстень и жестом дала понять, что хочет отдать его служанке, но тут же скосила глаза в сторону домоправительницы, дескать, не в ее присутствии. Девица оказалась понятливой. В то же утро кто-то открыл клетки с птицами, стоящие в галерее, и пока домоправительница организовывала охоту за несчастными существами, наконец-то дорвавшимися до свободы, служанка успела забежать к Дине, получить в подарок перстень, сбегать в комнату писцов, воспользовавшись их отсутствием, стянуть один из письменных приборов и кусок пергамента, отнести все это Дине, дождаться, пока та напишет письмо, состоящее из трех слов – «спасите ненавижу Шхема» – получить назад прибор, пергамент для передачи кому-нибудь из дома Израиля, и вдобавок жемчужное ожерелье в награду за труды.
Утром следующего дня Адина вновь пришла убираться и, улучив мгновение, когда домоправительница отвернулась, сунула Дине в ладошку костяную пластинку с вырезанным на ней сердечком, какие Леви любил в свободное время изготавливать и дарить близким, приговаривая – «Лев Леви шельха» – «сердце Леви принадлежит тебе», а взамен получить два золотых браслета. Дина воспряла духом. Когда через два дня домоправительница, лучезарно улыбаясь, поведала ей, что сегодня принц Шхем со свитой почтит своим присутствием шатры Исраэля, дабы официально испросить руки его дочери, она приняла это сообщение с напускной торжественностью, хотя в душе хохотала: «Как же! Сейчас! Отец и братья всю жизнь мечтали именно о таком зяте!» Она представила лицо принца – тупое, с низким лбом, с приплюснутым носом, с маленькими глазками, с выступающей нижней челюстью.
На самом-то деле молодой Шхем вовсе не был таким уродом – просто ненависть, бьющая из ее души, нарисовала портрет, на котором оригинал вышел сильно покалеченным. Как бы то ни было, она была потрясена, когда, ввалившись вечером, «жених» торжественно объявил, что родня Дины дала согласие, и единственное условие – чтобы он сам, его отец и все жители города сделали обрезание, и тогда... – Нет! Нет! Нет! Они не могли! Ты лжешь! – истерически заорала она, оттолкнув протянутые к ней поросшие шерстью руки будущего повелителя и отбежав к окну.
– Да точно тебе говорю, – благодушно отозвался тот, не обращая внимания на отчаяние девушки. – И шхемцы уже все согласились. Завтра все вместе отправимся, так сказать, под нож! И сам расхохотался своей шутке, не догадываясь о ее вещем смысле. – А сегодня уж, – продолжал он извиняющимся тоном, – не обессудь! В последний раз... до свадьбы. Иди же сюда, не стой на сыром полу босыми ногами!
Судя по всему, принц не лгал. Уж больно откровенно сквозила радость и в его словах, и во взгляде и в движениях. Но отец, братья! Как они могли?! Когда Шхем уснул, Дина подумала, что все равно не будет его женой, лучше умереть. Она вскочила с ложа, натянула балахон, в котором была, когда ее похитили. В тот вечер при звуках чудесной ханаанской музыки ей безумно хотелось его сорвать. Теперь же она с этим балахоном не расставалась. Казалось, его грубые шерстяные нитки были единственными нитями, связывавшими ее с прежней жизнью, с жизнью вообще, с Источником жизни. Она поднялась, прошла в угол, где над большой глиняной миской висел умывальник, взяла чашу с двумя ручками, совершила омовение рук – правая – левая – правая – левая – правая – левая – вытерла их красивым расшитым полотенцем и начала молиться. Она собиралась просить Б-га о том, чтобы Он спас ее из лап Шхема, но вместо этого сами собой из уст ее вдруг полились признания в любви Вс-вышнему. Она благодарила его за каждое счастливое мгновение ее жизни, за каждый свой вздох, за каждый солнечный лучик, когда-либо освещавший для нее мир, и за каждый в ее жизни глоток чистой воды. Шепотом она произносила слова восхищения красотою мира, созданного Творцом.
– Г-сподь Б-г мой! – твердила она, стоя у окна и глядя на узкий прямоугольник окна, наполненный предутренним свечением. – В сиянии света, словно в плаще, простираешь небеса, будто полог! Покрываешь небо тучами, несущими воду, делаешь своими колесницами облака! Берешь себе в служители пылающий огонь! И уже на этой ноте молитва вылилась в мольбу...– Приклони ко мне ухо твое, поспеши избавить меня, будь мне скалой, твердыней, домом укрепленным, чтобы спасти меня! Выведи меня из сети этой, которую они припрятали для меня... Помилуй меня, Г-споди, ибо в бедствии я, истлела от горя душа моя! Пусть пристыжены будут нечестивые...
Сзади послышался шорох. Дина испуганно оглянулась – принц проснулся? Из мрака, наполнявшего дом, вышла Адина. Из-за ночного холода она с головой закуталась в покрывало. Девушки, глядя друг на друга, приложили указательные пальцы к губам и обе невольно рассмеялись. Беззвучно. После чего служанка притянула к себе Дину и горячо зашептала:
– Никак не могла днем придти. Зулеха все время крутилась возле твоей двери.
– Какая Зулеха? – спросила Дина.
– Ну как же! – Адина расправила плечи и изобразила осанку домоправительницы. Вышло настолько похоже, что Дина улыбнулась. Затем подумала, что за все эти дни ей даже в голову не пришло спросить имя домоправительницы.
– А вечером, – продолжала меж тем Адина, – пришел вот этот... – она выразительно кивнула в сторону спальни, откуда доносилось сонное урчание Шхема. – Вот я и ждала. Слушай, я должна сообщить тебе кое-какие новости...
– Кое-какие новости я уже от него узнала, – грустно заметила Дина. – Знаю, что мой отец и мои братья согласились на брак при условии всеобщего обрезания, знаю, что все мужчины в Шхеме уже объявили о своей готовности подвергнуться этой операции.
– А о том, что они сговорились напасть на твоих братьев и на твоего отца, знаешь? – почти в голос спросила Адина. Или, точнее сказать, крикнула шепотом.
– Что?! – воскликнула Дина. – Кто тебе об этом сказал?
– Да весь город только об этом и говорит, – мрачно сообщила Адина и, опустив уголки рта, как бы в подтверждение своих слов тряхнула черными кудрями. – Конечно, этот – она ткнула пальцем в пустоту, – тебе не расскажет о том, что они... у них было сборище в Дубраве Учения, они там спорили и решили – одновременно с твоей свадьбой выдать наших девушек за твоих братьев и в первую же ночь...
– Адина! – зашептала пленница, схватив служанку за руку. – Срочно, прямо сейчас, беги в стан к моему отцу и расскажи там об этом заговоре. Она дернулась в сторону спальни, но тут же осеклась и в отчаянии махнула рукой. – Адина, я сейчас не могу ничего тебе подарить. Но как только Шхем уйдет...
– Ничего мне не надо, – вспыхнула Адина. – А у твоих братьев я уже была. Побежала сразу же, как узнала.
– Спасибо! – прошептала Дина.
– Говорила с тем же, кто костяную пластинку передавал.
– Леви... – имя брата Дина произнесла с таким наслаждением, будто вкуснейший шербет таял у нее во рту.
– Наверно. Он всегда, когда со мной разговаривает, так смешно отворачивается, чтобы не видеть моих... – она провела рукой по груди, которая сейчас была прикрыта покрывалом.
– И что он сказал? – целомудрие Леви в этот момент мало волновало Дину.– Что сказал? Сказал, что их уже предупреждали. Похоже, он не очень в это верит.
«Или не очень тебе доверяет. Не хочет, чтобы до Шхема с Хамором дошло, что он начеку». Дина пыталась себя утешить этой мыслью. Все равно она была обескуражена. После нескольких минут молчания Адина сказала:
– Мне тоже тяжело. Эти люди... я среди них я выросла... а выходит, они негодяи. Среди слуг принца – тот, кого я любила. Только представь – ты его любила, а он ... Правда, недавно Шарру куда-то исчез...
Она помолчала. Потом вновь заговорила:
– И знаешь, самое страшное ведь не это. Главное – я ведь верила во все то, во что они верят! Я впитала все это с молоком матери! Я – дочь Шхема! До чего же мерзко! Она взяла Дину за руку. Провела ее чуть влажной от пота ладошкой по своей щеке.
– Дина и Адина... – задумчиво прошептала она. – Мы с тобой, точно сестры. Вот... – Дина даже не заметила, как та сняла золотой перстень, жемчужное ожерелье и браслеты, которые она ей подарила, и положила их на каменный столик для свечей и благовоний. – Мне сладко надевать их, потому, что это твой дар, но не могу, не могу! Как подумаю, что это пришло от них – будто змеи касаются моей кожи. Она повела плечами с такой неподдельной гадливостью, словно действительно прикоснулась к змее. – И потом, – продолжала девушка, – это выдано в качестве платы за услуги той Адине, которую я теперь ненавижу! С которой мечтаю расстаться!
Дина открыла рот, чтобы возразить, но Адина, вскинув на нее умоляющие глаза, вновь заговорила вполголоса. – Я слышала, слышала, как ты сейчас молилась. Прошу тебя – продолжай. Я хочу еще услышать, как ты воспеваешь Его! Дина посмотрела сквозь узкое окно на небо, уже ставшее пронзительно синим, как главные нити, свисающие с краев отцовского молитвенного покрывала, и тихо произнесла нараспев: