Так ее никто не найдет. Так она будет свободна.
Маргарита пыталась думать о дочери как можно реже, но у нее ничего не выходило. В этом году ей стукнет семнадцать. Семнадцать… Они со Стессой почти ровесницы. Маргарита часто глядела на Стессу и гадала, какой выросла ее дочь и где она сейчас. Айрис не стало, и теперь некому напоминать ей, что не стоит жить прошлым.
Маргарита бросила на покойную королеву последний, долгий взгляд, надеясь, что та обрела счастье в следующей жизни. И зная, что однажды они обязательно встретятся снова.
Именно эта мысль останавливала ее, когда ей хотелось связаться с дочерью. В следующей жизни они обязательно увидятся, и Маргарита объяснит, почему спрятала ее подальше от дворца. Она сделала это из любви. А из любви мы способны свернуть горы.
Но в то же время, как она убедилась на своем горьком опыте, любовь может причинить ужасную боль.
Глава шестнадцатаяКиралия
Мы вышли из дома еще затемно. Я бы с удовольствием поспала часик-другой, но близился новый день, а с ним – и встреча с заказчиком чипов. За высотными зданиями взошло солнце и пронзило небо острыми золотыми спицами. Интересно, я когда-нибудь увижу этот волшебный город снова?
В поезде Варин закрепил за ухом запасную коммуникационную линию, которую прихватил из дома, и связался с боссом. После разговора он заметно напрягся.
– Что тебе сказали? – поинтересовалась я.
– Заказчик будет на месте, – ответил он, уставившись на пролетающие мимо здания.
– И все?
– Меня оштрафовали и, возможно, уволят.
– А ты загляни к начальнику в контору, объясни, что произошло. Можешь даже свалить все на меня.
Я добродушно пихнула его локтем.
– Так не получится, – сказал он. – Мы не знакомы лично.
– Что-о?..
Как можно работать на человека, которого ты никогда не видел?
– После окончания школы нас распределяют на службу. – Его широкие плечи осунулись, точно под грузом неприятных воспоминаний. – Меня назначили гонцом. Каждое утро я выхожу на связь, – он постучал по устройству за ухом, – и мне говорят, где забрать чипы и куда их отвезти. После выполнения заказа на мой счет перечисляют деньги.
– Значит, сослуживцев у тебя нет?
Я бы не отказалась избавиться от Кирина и его дружков.
– Я работаю в одиночку.
Но беда была в том, что Варин все делал в одиночку. Для народа, который называет себя сплоченным, эонийцы общались удивительно мало.
– А ты когда-нибудь хотел заниматься чем-то другим? – спросила я.
– Когда я был младше… – Он провел рукой по волосам. – Ладно, не важно. Каждому эонийцу подбирают работу в зависимости от его генотипа. С самого начала было понятно, что я стану гонцом.
– Но когда ты был младше? – не отставала я. Хотя бы мечтать-то ему разрешалось?
Его губы дрогнули в подобии улыбки.
– Я хотел стать художником.
Я не слышала, чтобы в Эонии занимались чем-то хотя бы отдаленно напоминающим творчество.
– И что ты хотел рисовать?
– Пейзажи, портреты, натюрморты. – Он пожал плечами. – Да что угодно. Я хочу запечатлеть все, пока есть возможность.
– Картины у тебя на стене! – осенило вдруг меня. – Это ты их нарисовал! – Он кивнул. А я-то думала, это работа лудского мастера. – Варин, они же потрясающие! Правда.
– Спасибо, – сказал он, а потом, немного помолчав, добавил: – Искусство передает не только облик, но и атмосферу, и настроение художника. Как воспоминание. Этим оно мне и нравится.
Его улыбка стала смелее.
– Так значит, ты рисуешь то, что видишь на краденых чипах, – догадалась я.
– Да, – ответил он, краснея. – Чтобы эти воспоминания никогда не стерлись.
– И все-таки чаще всего ты пишешь дворец.
Я вспомнила, как любовно была прорисована каждая деталь на полотнах с изображением дворца.
Он посмотрел на меня перламутровыми глазами.
– Ничего прекраснее я в жизни не видел. Я не хочу его забыть.
– Ты же каждый день на него смотришь, – рассмеялась я.
– Смотреть на ходу и разглядывать по-настоящему – это не одно и то же. Искусство помогает проникнуть в суть вещей.
Хотя прекрасное часто лишено глубокого смысла, я поняла, что он имеет в виду. Его работы и правда были не просто украшением. В каждую картину он привнес частичку себя. Мне захотелось вернуться и изучить их, чтобы лучше его понять.
– Но все это не имеет значения, – сказал он, и его красивое лицо помрачнело.
– Для тебя не имеет значения твой талант?
– В Эонии творчество не ценится. – Он уставился в пол. – Я до конца жизни буду всего лишь гонцом.
У меня не было слов. Вид у него был подавленный. И тут я вспомнила, как панель с картинами спряталась за шкаф. Неужели он стыдился собственных произведений? А может, боялся осуждения? В Эонии белых ворон не любили.
– А ты кем хотела стать? – спросил он, разглядывая свои ладони.
– Воровкой.
– Почему ты постоянно врешь? – вздохнул он.
– Я не вру. – И я действительно не врала. – Я пробовала и другие занятия, но из этого ничего не вышло. – Мягко говоря.
Родители никак не могли взять в толк, почему я терпеть не могу мореплавание. А я никак не могла взять в толк, что они в нем нашли. Конечно, семейное дело было дорого папе как память о его собственном отце, но оно приносило одни проблемы, а времени и денег на него уходило вагон. Впрочем, папу это не смущало: он вцепился в дедову лодку мертвой хваткой и готов был пойти с ней на дно. А когда я возвращалась с аукциона с набитыми карманами, по-прежнему отказывался принимать от меня деньги.
– А что, если попробовать снова? – спросил Варин, прерывая мои размышления.
– Нет. – Мне хотелось поскорее сменить тему. – Иногда неудачи постигают нас просто потому, что преуспеть нам не суждено.
– Иногда неудача – это первый шаг к успеху.
– Где ты этого набрался?
– Так сказала королева Кора в недавнем обращении к народу. Я смотрел трансляцию.
Против воли в памяти всплыло покрытое ожогами лицо, застывшее в немом вопле.
– Она была хорошей королевой, – сказала я.
Я не следила за тем, что творится во дворце, но, кажется, народ ее любил. Во всяком случае, никто против нее не восставал. А вот королева Маргарита, наоборот, завела в Тории много врагов, потому что вмешивалась в чужие дела и мечтала стереть «Сваи» вместе со всеми их обитателями с лица земли. Возможно, кто-то из местных и подстроил ее смерть?
– Поверить не могу, что королевы Коры не стало, – сказал Варин. – Что все королевы мертвы.
Похоже, отголоски воспоминаний преследовали и его. Когда они уже исчезнут?
Я потрясла головой. Мы оба не до конца осознали, что произошло. У меня даже не было времени задуматься, как смерть королев отразится на судьбе Квадары.
– Не волнуйся, – сказала я. – Мы не подкачаем. Мы узнаем, кто за этим стоит.
Поезд доставил нас на эонийскую платформу. В столь ранний час повсюду было тихо и пусто, только парочка охранников дежурила на выходе, чтобы проверять пропуска.
Скоро Дом Согласия заполнится людьми. Почувствуют ли они, что в королевстве все изменилось?
В тусклом утреннем свете дворцовый купол горел, как лампа под абажуром. Он всегда был пылающим сердцем Квадары. Если его потушить, все королевство погрузится во тьму.
– Опаздываем. – Варин многозначительно посмотрел на мои лудские туфельки, будто это они всему виной.
Я стащила их и поспешила за ним.
– Твой босс правда убьет тебя, если ты не доставишь заказ?
Варин не сбавлял шаг и смотрел прямо перед собой.
– Он не убьет меня, но наверняка уволит. А если я останусь без работы, мой день смерти перенесут на более ранний срок.
– День смерти? – В Аукционном Доме он уже что-то об этом говорил. – А что это такое?
– День смерти есть у каждого эонийца. Его рассчитывают при рождении.
– Сразу после рождения?
Он остановился, и я тоже затормозила.
– Главная проблема в Эонии – перенаселение. Ее решение важнее всего остального. Важнее победы над болезнями. Важнее прогресса.
– Но при чем тут смерть?
Он откинул со лба черные кудри.
– Когда ребенок рождается, ученые-генетики проводят различные тесты, чтобы определить, насколько он здоров и есть ли у него предрасположенность к каким-нибудь заболеваниям. Его показатели сравнивают с показателями детей из того же поколения, и на основании этого рассчитывается день смерти.
– Ясно, – сказала я, хотя до сих пор не поняла, какая связь между смертью и увольнением.
Разговаривая о смерти, он изменился в лице. Казалось даже, он что-то чувствует. Но не успела я приглядеться, как он двинулся дальше.
– Я вот чего не понимаю, – сказала я, едва поспевая за ним. – Как им удается определить, когда вы умрете и от чего?
На этот раз он остановился так неожиданно, что я чуть в него не врезалась. И полетела бы на пол, не подхвати он меня за локоть.
– Ученые не определяют, когда мы умрем, – сказал он, слегка скривив губы, – а решают. Это не прогноз, а приказ. С помощью теста они устанавливают, долго ли мы будем здоровы, и, исходя из этого, назначают нам срок годности.
– Вас убивают? – ахнула я.
Он кивнул – быстро и резко, – а потом зашагал прочь, словно мы и не разговаривали только что.
Поскальзываясь на полированном мраморном полу, я побежала за ним.
– Ваши власти решают, сколько вам жить? – У меня сбилось дыхание: не от спешки, а от потрясения. – Да как они могут? Как такое вообще можно решить?
– Я же сказал, так у нас контролируют численность населения. От этого зависит будущее нашего народа. Наше процветание.
Я фыркнула. Процветанием тут и не пахло. Да, эонийцы прекрасно владели собой. Да, у них почти не было изъянов. Но они всю жизнь сдерживали себя. Душили в себе чувства. Неудивительно, что Варину так нравилось смотреть чужие воспоминания и рисовать то, что он никогда не увидит.
За то короткое время, что я провела в Эонии, я не увидела там счастья. Конечно, квадрант у них просто заглядение, но они потеряли связь друг с другом и с окружающим миром и разучились жить полной жизнью.