Этни и в самом деле задавала вопросы.
— Вы были вчера у окулиста? Ну, что он сказал? — поспешно спросила она, как только они встретились.
Дюрранс пожал плечами.
— Что нужно ждать. Только время покажет, возможно ли излечение.
Этни чуть подалась вперед и пристально изучала его лицо, будто сомневаясь в правдивости его слов.
— Но нужно ли ждать нам с вами?
— Конечно, — ответил он. — Так будет во всех отношениях разумно. И вслед за этим Дюрранс задал вопрос, показавшийся Этни бессмысленным: — Я полагаю, это миссис Адер придумала план, по которому вы остановитесь у неё, через поле, когда я вернусь домой в Гессенс?
Этни смутилась, но ответила правдиво и прямо:
— Я очень расстроилась, услышав о несчастном случае с вами, так сильно, что сначала просто не знала, что делать. Я поехала в Лондон и рассказала всё Лауре, моей подруге, так что это был её план. Но, конечно, я приняла его всей душой, — в голосе Этни прозвучали нотки мольбы.
Она хотела поддержки Дюрранса, и он её понял. Улыбнувшись, он обернулся к ней.
— Я прекрасно это знаю, Этни, — мягко сказал он.
Этни облегченно вздохнула, и тревога слегка сошла с ее лица.
— Это было любезно со стороны миссис Адер, — продолжил Дюрранс, — но тяжело для вас, вы бы предпочли вернуться домой. Я прекрасно помню, как говорил Гарри Фивершем... — он произнес это имя беспечно, но после этого на секунду запнулся. Выражение его лица не показывало, что он замолчал намеренно, но Этни всё равно это подозревала. Наверное, он пытался услышать неловкое движение, которое выдаст ее боль. Но она не пошевелилась. — Как говорил Гарри Фивершем в Лондоне, перед тем как я уехал в Египет. Он говорил о вас. «Она душой и телом принадлежит своей родине. Не думаю, что она будет счастлива где-либо вдали от Донегола». И когда я это вспоминаю, то мне кажется эгоистичным задерживать вас здесь.
— Спрашивая, нужно ли нам ждать, я думала вовсе не об этом, — воскликнула Этни. — Я лишь удивлялась, почему вы предпочитаете ждать, почему настаиваете. Ведь ваше излечение ничего не изменит, хотя мы и надеемся, и молимся о нем всей душой.
Она говорила медленно, и в голосе вновь слышалась мольба. На этот раз Дюрранс не выразил согласия с ее словами, и Этни повторила их с большим нажимом: «Ничего не изменится».
Дюрранс вздрогнул как человек, чьи размышления резко прервали.
— Простите, Этни, — сказал он. — Я думал о Гарри Фивершеме. Я хочу, чтобы вы мне кое-что рассказали. Когда-то давно, в Гленалле, вы сказали, что наверное однажды сможете рассказать мне об этом, и я хотел бы узнать именно сейчас. Понимаете, Гарри был моим другом. Расскажите, что случилось в ту ночь в Леннон-хаусе, из-за чего расстроилась ваша помолвка, а он отправился в изгнание.
Этни помолчала и мягко произнесла:
— Я бы не хотела говорить об этом. Это все — дела давно минувших дней. Прошу, не спрашивайте больше.
Дюрранс не стал настаивать.
— Ладно, — добродушно ответил он. — Не буду. Наверное, вам больно вспоминать, а я, конечно, ни в коем случае не хотел бы причинить вам боль.
— Я не хочу отвечать вовсе не поэтому, — с жаром объяснила Этни. Она помолчала, подбирая слова. — Я не боюсь боли. Но что было, то прошло, и я отношусь к мистеру Фивершему как к некогда хорошо знакомому человеку, теперь умершему.
Они подошли к проему в линии деревьев на берегу залива, и Этни оторвала взгляд от тропы. Она увидела, что небольшая лодка, которая чуть раньше плыла на север, когда Этни размышляла на террасе, теперь уткнулась носом в берег. Парус был убран, а мачта торчала над лужайкой сада. На берегу стоял мужчина и с сомнением рассматривал дом, как будто не был уверен, туда ли приплыл.
— Там причалил какой-то незнакомец, — сказала она. — Похоже, он заблудился. Пойду, укажу ему дорогу.
Она побежала вперед, ухватившись за эту спасительную возможность, пусть даже избавление продлится совсем недолго. Так мог бы чувствовать себя свидетель в суде, когда судья уходит на получасовой перерыв, подумалось ей. После разговоров с Дюррансом у нее оставалось ощущение, будто она только что подверглась перекрестному допросу, столь быстрому, что она никак не могла понять, к чему он ведет, хотя и подозревала с самого начала.
Незнакомец тоже направился к ней. Это был мужчина среднего роста, с коротким вздернутым носом, невыразительными глазами навыкате и свирепо торчащими усами. Он приподнял шляпу, открыв выпуклый, начинающий лысеть лоб.
— Я приплыл из Кингсбриджа, — сказал он, — и никогда раньше не был в здешних местах. Не могли бы вы сказать мне, это «Заводь»?
— Да. Вы найдете миссис Адер на террасе, если подниметесь по ступеням.
— Я хотел бы повидать мисс Юстас.
Этни с удивлением повернулась к нему.
— Это я.
Незнакомец молча оглядел ее.
— Так я и думал.
Покрутив усы, он заговорил снова:
— Доставило же мне хлопот найти вас, мисс Юстас. Я проделал весь путь до Гленаллы, и впустую. Довольно жестоко по отношению к человеку, чей отпуск совсем короток!
— Мне очень жаль, — с улыбкой ответила Этни, — но зачем же вы взвалили на себя эти хлопоты?
Незнакомец снова покрутил усы, без выражения рассматривая ее.
— Уверен, вы уже забыли мое имя.
— Не думаю, что когда-нибудь его слышала.
— Конечно, слышали, поверьте мне. Пять лет назад. Я капитан Уиллоби.
Этни отпрянула, побледнев, губы ее сжались, а взгляд стал жестким. Она молча смотрела на него.
Капитан Уиллоби нисколько не смутился. Он заговорил с таким видом, будто извинял недостаток воспитания, а не оправдывался.
— Я понимаю, что вы не рады мне, мисс Юстас, но никто из нас не мог предвидеть ваше присутствие, когда Фивершему вручили три белых пера.
Этни отмахнулась от его объяснений.
— Откуда вы знаете, что я там была?
— Мне рассказал Фивершем.
— Вы виделись с ним?
Она громко вскрикнула, чем удивила себя не меньше, чем капитана Уиллоби. Она приучила себя не думать о Гарри Фивершеме, вычеркнула его из списка своих привязанностей, но этот крик показал ей, сколь тщетны были ее усилия. Лишь несколько минут назад она сказала, будто для нее он умер, и верила, что говорит правду.
— Вы в самом деле его видели? — повторила она, с завистью глядя на собеседника. — Вы говорили с ним? Когда?
— Год назад, в Суакине. Иначе зачем бы я оказался здесь?
Вопрос поразил Этни. Она не могла придумать ответа, по правде говоря, она не владела собой достаточно, чтобы строить какие-то предположения, но страшилась его услышать.
— Да, — медленно и почти неохотно сказала она. — Зачем вы здесь?
Уиллоби достал бумажник, открыл его, вытряхнул на ладонь крошечное грязное белое перо и протянул его Этни.
— Чтобы отдать вам это.
Этни отпрянула, не прикоснувшись к нему.
— Зачем? — нетвердым голосом спросила она.
— Три человека отослали Фивершему три белых пера, трижды обвинив его в трусости. Это одно из тех перьев, отосланных из его квартиры в Рамелтоне пять лет назад. Я — один из тех троих, и я здесь, чтобы сказать вам: я снимаю свое обвинение. Беру свое перо назад.
— И вы принесли его мне?
— Он меня попросил.
Этни взяла перо — такое легкое и хрупкое, и в то же время такое значительное, — и вокруг нее все закружилось. Она понимала, что капитан Уиллоби что-то говорит, но голос его стал совсем далеким и тонким, и она сердилась оттого, что очень хотела и никак не могла его расслышать. Ей было очень холодно, несмотря на августовское солнце. Но присутствие капитана Уиллоби, одного из троих человек, которых она никогда не простит, помогло ей взять себя в руки. Она не собиралась проявлять слабость ни перед кем из них и усилием воли заставила себя опомниться, находясь на грани обморока.
— Пойдемте, — сказала она. — Я выслушаю ваш рассказ. Новости выбили меня из колеи, и даже сейчас я не вполне воспринимаю их.
Она провела его к маленькой лужайке на берегу. С трех сторон ее окружала изгородь, позади росли высокие вязы и тополя, впереди серебрилась вода, а за ней снова поднимались деревья и склоны лугов. Входом служил прогал в изгороди, и посреди травы стояла садовая скамейка.
— Теперь, — Этни жестом предложила капитану Уиллоби сесть рядом, — вы не торопясь расскажете мне все, ничего не упуская. Даже его слова, если сможете их вспомнить. Я буду благодарна вам за его слова.
Ее рука сжимала белое перо. Каким-то образом Гарри Фивершем восстановил свою честь, Этни была несправедлива к нему, и сейчас узнает, как это случилось. Она не спешила. Она даже не чувствовала раскаяния. Оно, без сомнения, еще придет. А сейчас само знание, что она была несправедлива, казалось слишком большим счастьем. Она раскрыла ладонь и посмотрела на перо. Воспоминания, так долго подавляемые, сожаления, которые она считала умершими, устремления, ставшие незнакомыми, заполнили ее мысли. Вокруг нее были луга и соленый морской воздух Девоншира, но сама она находилась в весеннем Дублине пять лет назад — до того, как в Рамелтон прислали перья.
Уиллоби начал свой рассказ, и воспоминания тут же улетучились.
Этни находилась в самом английском из английских графств, графстве Плимута, Дартмута и Бриксхема, где красные утесы береговой линии повествовали о прошедших столетиях, где нельзя было пристать ни в одной гавани, не вспомнив о Карибах, о барках и полубаркасах, устремляющихся с отливом в долгие плавания. Даже в местном заливчике звенели молотки судостроителей, сама почва его берегов полнилась воспоминаниями о британских моряках.
Но Этни не приходили в голову эти ассоциации. Пейзаж расплывался перед ее глазами, а вместо него мелькали виды чужой и дикой местности на Востоке, о которой часто рассказывал Дюрранс. Она видела перед собой лишь кривые мимозы пустыни, единственным морем было бесконечное желтое море песка, а утесами — острые пирамидки черных камней, торчащие в нем. Ирония её положения заключалось в том, что она сумела так живо представить все испытания одного своего возлюбленного через рассказы другого.