Ответ Быстрицкой был категоричен: «Если завтра вывесят приказ о моем отчислении, то послезавтра вы найдете меня в Днепре». Угрозу студентки, никогда до этого не бросавшей слова на ветер, восприняли всерьез и решили «ограничиться» комсомольским взысканием.
На тему личной жизни актриса распространяться не любит. Говорит, что живет одна (не считая ее любимого песика пекинеса, с которым Быстрицкая обожает поговорить о жизни: «За долгую совместную жизнь она на меня похожа стала, мы с ней одного цвета»), каждый день общается с друзьями и от одиночества вовсе не страдает.
— Вы как-то сказали, что счастье для женщины — это семья и дети. Получается, вы несчастны?
— Почему? У меня это все было. Замечательный муж, у которого были дети. Но в какой-то момент это ушло. Все же не может длиться постоянно. Сегодня для меня счастье то, что я физически здорова, могу выйти на сцену моего любимого театра, могу предположить, что в состоянии сделать что-то в кино. Для меня счастье — это вставать утром и знать, что тебе есть что делать.
— Вы себя уютно чувствуете в сегодняшнем мире?
— Я себя от него отгородила, что ли. Вот в театре мне хорошо — там любимые роли, партнеры…
— Искусство — жестокая вещь? Я знаю, что Аксинью хотела сыграть еще и Эмма Цесарская, исполнительница этой роли в первой экранизации «Тихого Дона», вышедшей на экраны в начале 30-х. Но когда она пришла на пробы, Герасимов просто подвел ее к зеркалу — и вопрос был снят.
— Есть актрисы, которые, несмотря на годы, чувствуют себя девчонками. И ведут себя соответствующе. И смотреть на это неловко.
— Вы себя девчонкой разве не чувствуете?
— Давно не чувствую. Я очень осторожна в этом плане. Могу подурачиться, когда я с близкими друзьями и знаю, что они меня не осудят.
— Внешность, как вы полагаете, важна в жизни?
— Внешность — это парадная сторона, которая сразу видна и может быть обманчива. Лично я своей внешностью никогда не гордилась и не считала, что она заслуживает особого внимания. Мне никогда в детстве не говорили о моей внешности — мама воспитывала меня очень строго. Впервые я услышала о своей привлекательности в 13 лет, в госпитале. Двое раненых разговаривают: «Посмотри, какая хорошенькая девушка!» Оглянулась — рядом никого… Потом долго смотрела в зеркало — ничего интересного не нашла.
А еще я всегда занималась самосовершенствованием. И сегодня продолжаю, несмотря на то, что о моей внешности уже никто ничего и не говорит.
— Вы и сегодня красавица хоть куда.
— Я эти разговоры всегда воспринимала как нежелание людей видеть то, что есть на самом деле.
— В жизни каждого человека есть период наивности, когда он думает, что все его любят…
— А как же.
— У вас это период когда закончился?
— А он у меня не закончился. Я и сейчас верю и жду.
— Как вы думаете, вас боятся?
— Не знаю. Я бываю строга, поэтому люди робеют иногда. Не сказала бы, что боятся. Характер у меня достаточно сильный, слава богу.
— О многом жалеете?
— Конечно. Главным образом о том, что ушло время. Очень много пропущено. Я не могла получить то, что хотела, по разным причинам. Не только из-за моего характера.
— Из-за врагов?
— Недругов, я бы сказала. Они у меня и раньше были, и сейчас есть.
— Если чего-то очень хотеть, это сбудется?
— Все зависит от того, насколько ты вправе этого желать. Самооценка не всегда бывает точной…
Спустя пару лет после того, как состоялось мое знакомство с Быстрицкой, я увидел ее на сцене. И был приятно впечатлен. Если честно, до этого мне казалось, что она больше актриса кино, нежели театра.
А как-то заметил в сетке телевизионных программ передачу, посвященную утерянным бриллиантам Людмилы Зыкиной. Элина Авраамовна и Людмила Георгиевна дружили, они даже в чем-то были похожи внешне — статью, достоинством, той самой точной самооценкой, о которой мне говорила Быстрицкая.
В документальном фильме, разумеется, со скандальным акцентом, Быстрицкая участия не принимала. Но ее имя было упомянуто и даже на пару секунд в кадре появилась она сама. Просто, что называется, мелькнула, а говорить и комментировать слухи не стала. Хотя наверняка предлагали и просили.
Кстати, не сыграла актриса и роль Зыкиной в художественном сериале, а говорили, что такое предложение получала.
Быстрицкая — человек достойный. И воспоминания о своих близких и друзьях предпочитает оставлять себе. Зато и о самой Элине Авраамовне не услышишь каких-то досужих разговоров.
Потому она и остается любимой столькими поколениями. И на страницах истории нашей культуры ей суждено не мелькнуть. А остаться.
Родная кровьАктриса Вия Артмане
«Человек перенес два инсульта, какое интервью?!» — был ответ на просьбу об организации встречи с Вией Артмане. Но я все равно пошел в Дом актера, где должна была появиться заехавшая из Риги на несколько дней в Москву актриса…
Артмане пыталась разобраться с сумкой, но руки не очень слушались ее, и вещи то и дело приходилось поднимать с пола. «Вы кто?» — улыбнулась Вия Фрицевна, когда я подошел помочь ей. Услышав просьбу о встрече, ответила: «А можно не сейчас, а минут черед двадцать?»…
Это было в начале марта 1999-го. Тогда в газете, как это часто бывает, нашлось место лишь для небольшого интервью, остальное осталось на пленке. Но и опубликованный материал вызвал большой резонанс. Мне позвонила Оксана Пушкина, чьи телевизионные «Женские истории» били все рейтинги популярности. Просила координаты актрисы, чтобы сделать о ней программу. Вия Фрицевна была со мной предельно откровенна. Много говорить после болезни ей было, видимо, не так просто — дрожали губы, руки. Но она мужественно провела со мной почти три часа. Словно исповедуясь перед человеком, которого видела в первый раз в жизни. Как это иногда бывает с попутчиками в поезде.
Прошло больше десяти лет. А монолог актрисы по-прежнему «бьет». Перед тем, как сейчас писать эту главу, я устроил своеобразный тест: называл фамилию своей собеседницы друзьям и знакомым и спрашивал, кто это. О том, что Вия Артмане — актриса из Латвии («Как же, как же, фильм «Театр»), знал лишь каждый третий…
— Я положу перед собой на столик часы, ладно? У меня вечером поезд, еду домой в Ригу. Боюсь опоздать.
Хочется ли мне в Латвию? Очень. Очень хочется. Там уже настоящая весна. А в Москве за эти дни ни разу не было солнца.
А почему я должна разлюбить Ригу? Из-за того, что меня лишили жилья?
У нас действительно так было. Происходила неонационализация, когда прежним хозяевам, выселенным из своих владений после воцарения советской власти, возвращали их собственность. Моя семья сорок семь лет прожила в одном из таких домов. У нас была большая, уютная, обжитая квартира. И вдруг заявился человек, назвавший себя потомком владельца дома. Это все произошло в девяносто третьем году.
Когда этот дом ему вернули, он заложил его сразу в несколько банков. И банки, чтобы вернуть свои деньги, стали требовать их с нас. Когда все остальные жильцы платили за тепло 35 сантимов, с нас брали восемьдесят. Это было абсолютно противозаконно. Но мы ничего поделать не могли. И тогда решили бунтовать. В результате у нас отключили отопление. Зимой температура в комнате не поднималась выше восьми градусов. Кроме того, была испорчена крыша, а домоуправление чинить ее отказывалось. А мы жили как раз на последнем этаже.
В итоге испортились все мои картины, вся мебель. Находиться в той квартире стало невозможно. Мне элементарно было негде ночевать. Поначалу мы с зятем пытались согреть хотя бы одну комнату с помощью электрообогревателя. Но ничего не вышло — комната была большой, с высоким потолком, и воздух не прогревался.
Тогда я не выдержала и обратилась в нашу Государственную Думу. Задала всего один вопрос — неужели есть законы, которые позволяют так поступать с людьми. Мне ответили, что такие законы есть. И добавили, что если мне не нравятся жилищные условия, то они могут предложить другую квартиру. Правда, за мои же деньги. И потребовали огромную сумму. «Вы в своем уме? — ответила я. — Откуда у актрисы такие деньги?!» Ответом была короткая фраза: «Это, мадам, уже ваши проблемы».
Когда мне так отвечают, я предпочитаю больше не спрашивать. Терпела-терпела, а потом взяла внучку, перевела ее в сельскую школу и перебралась в наш загородный летний домик. Его построили лет сто назад и он совсем не был приспособлен для зимы, но что я могла поделать. Хорошо еще, что священники согласились взять в церковный подвал, который отапливался, нашу мебель. Правда, сейчас она уже в таком состоянии, что ее надо реставрировать, а может, и вообще выбросить.
Так что в семьдесят лет я должна начать жизнь практически с нуля. Не так давно мне наконец предоставили выгоревшую квартирку в центре города. Мы сделали в ней хороший ремонт. Но теперь должны выплачивать за нее где-то двести долларов в месяц. А для нас это очень много. Моя зарплата совсем невелика, зять и дочь — художники, картины их продаются сложно. Единственная надежда — на сына.
Разумеется, чувствую себя ужасно. За последние три года перенесла два инсульта, один инфаркт. Недели две назад лопнула какая-то сосудина, только-только вышла из больницы.
Почему ко мне такое отношение? Не знаю. Я ведь не занимаюсь сегодня никакой общественной работой. Решила, что с меня хватит. Не принадлежу ни к какой партии, политиканством не занимаюсь. Хотя раньше была очень активным общественным деятелем. За это меня и упрекают. Мол, в советское время вы были великой и вам все легко давалось, а теперь посмотрите, как люди живут. Но иначе, наверное, нельзя — народ возмущен.
Как-то местное телевидение делало обо мне передачу и устроило на улицах блиц-опрос. Не знаю, может, нарочно так получилось, но обо мне говорили только гадости. Это было настоящее издевательство. Убийство! А я ничего не могу сделать, не могу спастись. Дети сказали: «Мама, ну и пусть, что нет денег. Выплатим как-нибудь за квартиру. Не проси больше ничего!»