Переполняемый запоздалым раскаянием, Мортон Рейни обналичил чек и затолкал купюры в ящик для пожертвований на бедных в церкви Святой Екатерины в Огасте.
Но он чувствовал не только вину. О нет.
Морт сидел за кухонным столом, подперев голову рукой и ожидая, пока забулькает кофе. Голова болела. Он не хотел думать о Джоне Кинтнере и о его рассказе. То, что Морт сделал с «Лютиковой милей», стало одним из самых позорных поступков в его жизни; так ли удивительно, что он постарался забыть о нем? Ему хотелось снова затолкать это воспоминание в дальний уголок сознания. Сегодня, в конце концов, великий день. Может, самый знаменательный в его жизни. Может, даже последний в его жизни. Ему следует думать о походе на почту, о возможном столкновении с Шутером, но из головы не шел невеселый старый случай.
Когда он увидел журнал, настоящий журнал со своим именем над рассказом Джона Кинтнера, ему показалось, будто он очнулся во время хождения во сне, бессознательной вылазки, когда он совершил нечто ужасное. Как же он мог зайти так далеко? Все задумывалось как шутка, честное слово, хотелось просто поржать…
Но Мортон Рейни был виноват в том, что дело зашло так далеко. Рассказ напечатали, притом что двенадцать человек в мире, включая самого Кинтнера, знали: автор рассказа не Рейни. И если кто-нибудь из них случайно откроет «Ежеквартальник Аспена»…
Сам Морт никому не сказал, конечно. Он молча ждал, и ему делалось плохо от страха. В конце того лета и ранней осенью он очень мало спал и ел; похудел, под глазами залегли темные круги. Сердце начинало учащенно биться всякий раз, как звонил телефон. Если звонили Морту, он подходил к аппарату, едва передвигая ноги и вытирая холодный пот, уверенный, что это Кинтнер и первыми его словами будут: Ты украл мой рассказ, и с этим нужно что-то делать. Пожалуй, для начала я сообщу всем и каждому, что ты за фрукт.
Самое невероятное, что Морт все прекрасно знал. Он знал о возможных последствиях подлога для начинающего писателя. Это все равно, что взять базуку и сыграть в русскую рулетку. И все же… все же…
Но когда миновала осень, Морт немного успокоился. Вышел новый номер «Ежеквартальника Аспена». Журнал уже не кричал о лжи Морта в залах периодической печати в библиотеках Америки; он был убран в архивы или переведен на микрофиши. Но все равно он мог доставить неприятности – Морт мрачно полагал, что остаток жизни ему придется жить под дамокловым мечом, однако часто с глаз долой означает из памяти вон.
В ноябре пришло письмо из «Ежеквартальника Аспена».
Морт держал его в руках, смотрел на имя на конверте и трясся всем телом. Глаза наполнились влагой, слишком горячей и едкой для слез, и конверт сначала раздвоился, а потом и растроился.
Поймали. Меня поймали. Теперь хотят, чтобы я ответил на письмо, которое в редакции получили от Кинтнера… или Перкинса… или кого-нибудь из студентов того курса… Меня поймали.
Он даже подумал о самоубийстве – совершенно спокойно и рационально. У матери есть снотворное. Он просто наглотается ее таблеток. Испытав от этой мысли некоторое облегчение, Морт надорвал конверт и вынул лист писчей бумаги. Он долго держал его, не разворачивая, колеблясь, не сжечь ли, не взглянув, что там написано. Он не был уверен, что сможет выдержать открыто предъявленные обвинения, и боялся потерять рассудок.
Да посмотри же, черт тебя возьми! Самое меньшее, что ты можешь сделать, – взглянуть на последствия. Может, противостоять ты им не сумеешь, но уж посмотреть-то не так страшно.
Он развернул письмо.
Уважаемый г-н Морт Рейни!
Ваш рассказ «Вороний глаз» нам чрезвычайно понравился. Извините, что пишем вам с некоторым запозданием. Честно признаться, мы ожидали, что вы сами как-то проявитесь. Несколько лет вы исправно присылали нам свои работы, и ваше молчание сейчас, когда у вас есть все основания гордиться собой, нас несколько удивило. Если вы недовольны оформлением рассказа – полиграфией, дизайном, местом в журнале и т. д., дайте нам об этом знать. А пока как начет нового рассказа?
С уважением,
Морт дважды перечитал письмо и разразился взрывообразными приступами хриплого хохота в пустом, к счастью, доме. Он вспомнил выражение «надорваться от смеха». Ему казалось, если он не перестанет хохотать, то у него лопнет живот и кишки вывалятся на пол. Морт готов был отравиться снотворным матери, а у него всего лишь осторожно пытаются вызнать, доволен ли он полиграфическим оформлением! Он ожидал прочитать, что его карьера бесславно закончилась, не успев начаться, а у него просят еще рассказов! Еще!
Он смеялся – буквально выл от хохота, пока надрывный смех не перешел в истерические рыдания. Сев на диван, Морт перечитал письмо Чарлза Палмера и заплакал. Он плакал, пока не засмеялся снова. Наконец Морт пошел к себе в комнату, лег, подоткнул подушки, как он любил, и заснул.
Он вышел сухим из воды. Это главное. Отделался испугом и больше никогда не совершал ничего подобного. Эта история произошла тысячу лет назад, отчего же она всплыла сейчас и лишила его покоя?
Морт не знал, но твердо решил перестать об этом думать.
– И немедленно, – сказал он пустой комнате и быстро подошел к кофеварке, стараясь не обращать внимания на раскалывавшую голову боль.
Ты знаешь, почему думаешь об этом именно сейчас.
– Заткнись, – бросил он непринужденным тоном, в меру весело… но руки дрожали, когда он взял «Сайлекс».
Кое-что нельзя скрывать вечно. Возможно, ты болен, Морт.
– Заткнись. Я тебя предупредил, – сказал он так, словно вел оживленную беседу.
Возможно, ты болен. Не исключено, что у тебя нервный сры…
– Заткнись! – закричал он, с силой швырнув «Сайлекс». Разминувшись с кухонным столом, кофеварка пролетела через всю комнату, переворачиваясь на лету, ударилась в стеклянную стену, разбилась и замертво упала на пол. На стеклянной стене появилась длинная серебристая трещина, змеившаяся до верха. Она начиналась там, куда попала кофеварка. Морт чувствовал себя как человек, у которого подобная трещина зигзагом проходит посередине мозга.
Но внутренний голос замолчал.
Морт флегматично прошел в спальню, взял будильник и вернулся в гостиную. На ходу он поставил звонок на пол-одиннадцатого. В десять тридцать он поедет на почту, заберет пакет «Федэкса» и спокойно примется за решение задачи, как избавиться от этого кошмара.
А пока он поспит.
Он будет спать на диване, где ему всегда лучше спится.
– У меня нет нервного срыва, – прошептал он тоненькому голосу, но тоненький голос не собирался спорить. Морт подумал, что, должно быть, напугал тоненький голос. Он на это надеялся, потому что этот голос не на шутку пугал его.
Отыскав глазами серебристую трещину в стеклянной стене, Морт отрешенно проследил за ней от начала до конца, вспоминая, как воспользовался универсальным ключом, подходившим ко всем замкам. Как в номере был полумрак, и мгновение его глаза привыкали к сумраку. Их голые плечи. Их испуганные глаза. Он кричал – после он не помнил что и не осмеливался спросить об этом у Эми. Видимо, нес с угрозой какой-то бред, судя по выражению их глаз.
Если у меня когда-нибудь и был нервный срыв, подумал Морт, глядя на равнодушную трещину, подобную равнодушной молнии и грому, так это тогда. Черт, письмо из «Ежеквартальника Аспена» ни в какое сравнение не шло с открытой дверью номера мотеля, где его жена с другим мужчиной, лощеным риелтором из занюханного городишки в Теннесси…
Морт закрыл глаза, а когда он их открыл, уже настойчиво кричал другой голос. Принадлежавший будильнику. Туман рассеялся, выглянуло солнце. Пора было ехать на почту.
43
По дороге он вдруг проникся уверенностью, что машина «Федерального экспресса» появилась и уехала… и Джульетт у окошка, выставив ненакрашенное лицо, разведет руками и покачает головой, извиняясь, что сегодня для него ничего нет. И доказательство исчезнет, как дым. Ощущение было иррациональным – Герб предусмотрительный человек, он не дает обещаний, которые не в состоянии выполнить, – но избавиться от опасений Морт не мог.
Он заставил себя выйти из машины и пройти целую тысячу миль от двери почты к окошку, где Джульетт Стокер разбирала почту.
Подойдя, он попытался заговорить, но не смог издать ни звука. Губы шевелились, но горло слишком пересохло. Взглянув на него, Джульетт отступила на шаг. У нее сделался встревоженный вид… впрочем, не такой встревоженный, как у Эми и Теда, когда в мотеле Морт, распахнув дверь, направил на них пистолет.
– Мистер Рейни, вам плохо?
Он кашлянул.
– Простите, Джульетт. Что-то горло перехватило на секунду.
– Вы очень бледный, – сказала она, и в ее голосе он услышал интонацию, с которой к нему обращались многие жители Тэшмора, – горделивую и отчасти раздраженно-покровительственную, будто он был ребенком-вундеркиндом, которому требовался особый уход и питание.
– Съел что-то не то вечером, наверное, – объяснил он. – От «Федерального экспресса» для меня есть что-нибудь?
– Нет, ничего.
Морт в отчаянии схватился за прилавок и на мгновение испугался, что вот-вот потеряет сознание, хотя почти сразу понял, что Джульетт сказала совсем не это.
– Простите?
Она уже отвернулась, демонстрируя ему свою крепкую деревенскую задницу, и, нагнувшись, перебирала бандероли на полу.
– Только один пакет, говорю, – отозвалась она, поворачиваясь, и толкнула к нему по прилавку большой конверт. Увидев обратный адрес – «ДЖЭК», Пенсильвания, – Морт ощутил, как по телу прошла волна облегчения. Будто холодная вода оросила пересохшее горло.
– Спасибо.
– Пожалуйста. Знаете, почтовое начальство будет брызгать кипятком, если узнает, что мы оставляем у себя частные бандероли «Федэкса»…