Четыре рассказа — страница 8 из 9

Телефонист на огневой сообщил Мотко:

— Командир говорит: молодцы ребята, точно бьёте. Первый НП готов, осталось три. Особо хвалит наводчика.

Неугомонный Щербань не удержался и тут же прокомментировал:

— О це, хлопцы, наш командир вже своего собрата по оружию зныщил.

А Мотко на него:

— Ты, Щербань, как Синявский на футболе.

— Точно, як на хвутболи, — ответил тот, — тильки тут мяч трохи потяжелийше. За пивгодыны трёх фрицев вже так зашиблы, що бильше не встануть.

Из-за Днепра снова послышались далёкие отрывистые выстрелы. Привычное ухо сразу определяет 105 миллиметровую гаубицу «1-Н-18». С пронзительным свистом прилетели снаряды, со страшным грохотом разорвались слева вблизи от нас. Новые и новые выстрелы. Снаряды девяти орудий бушевали вокруг. Взрывом завалило выход. Блиндаж дрожал, гудел, сыпался песок. Каждый близкий разрыв вызывал содрогание вокруг и будто чем-то тяжёлым бил по голове. Вражеский снаряд угодил в угол блиндажа и обвалил стену. А в это время наши снаряды громили второй НП. Они поодиночке, не спеша, шли к врагу. Красная пыль чёрная струя дыма сзади — и снова в небо, покачиваясь, выплыло чёрное кольцо.

Когда наводчик записывал мелом на орудийном щите «Цель № 4 НП», не унимающийся Щербань пояснил:

— Це наша команда, ще один гол забила.

В это время к орудию подъехал «ЗИС-5». Из кабины вылез водитель Риза Фахрутдинов, подбежал к арттехнику Кириченко и доложил:

— Снаряды привёз, товарищ старший лейтенант, и вон ещё художника. — Показал он на пассажира, вылезавшего из машины.

Маленький Орешкин заметил солдатам:

— Смотрите, офицера какого-то не нашего на снарядах привезли. Приписной, из запаса, наверное.

— А почему ты знаешь, что из запаса? — Спросил Турдалиев.

— А потому, что лет ему уже под сорок будет и не такой он складный, как наши кадровые, что военные школы кончали. Выправка не та!

Приехавший направился к Кириченко, намереваясь, что-то спросить. Но в это время невдалеке стали рваться снаряды. Кириченко, крикнув свободных людей, побежал к машине. Командовать «Разгружай!» не пришлось. Каждый понимал, что надо делать. Быстро открыли борта машины. По двое стали брать тяжёлые снарядные ящики. Приехавший перекинул через плечо свой небольшой деревянный, плоский чемоданчик, вернулся назад к машине и вместе с кем-то подбежавшим, стал носить снаряды к орудию. Огневики доложили на НП, что подвезли боеприпасы, их разгружают, а, кроме того, были разрывы справа и сзади, но далеко- метрах в 250–300. Однако разрывы приближались к орудию. Осколки с визгом и шуршанием стали пролетать над головой, впиваясь в деревья, отсекая ветки. Вражеские звукометристы засекли наше орудие по звуку его выстрелов.

Чем ближе рвались снаряды, тем быстрее работали люди. От близкого разрыва, офицер, носивший ящики вместе с приехавшим, споткнулся, уронил ящик и упал; художник — на него, ударившись о ящик. Несколько мгновений они оба лежали неподвижно, соображая, очевидно, в чём причина падения, потом вместе вскочили, подняли ящик и донесли к орудию. Увидев, что левый рукав шинели рассечён осколком, художник поморщился, пощупал руку и, убедившись, что она цела, снова побежал к машине за своим незнакомым напарником. Перед ними двое солдат сгружали последний ящик. При взгляде на них сразу вспоминались кинокомики Пат и Паташон: один длинный, тощий, стягивал с машины ящик и клал его одним концом на плечо другому — маленькому, кругленькому. Глядя со стороны, нельзя было не улыбнуться. Это были неразлучные трактористы — Щербань и Орешкин. Увидев, что снарядов больше нет, офицеры посмотрели друг на друга. Один из них оказался врачом. Он взял приехавшего за руку и быстро отвёл в ровик. Как только спрыгнули вниз, прибывший сказал:

— Извините, не представился: Баженов Александр Владимирович, художник, корреспондент фронтовой газеты. Как видите, старший лейтенант. В прошлом до войны сотрудничал в Московском «Крокодиле».

— Жеребченко Пётр Григорьевич, полковой врач, как видите, капитан медслужбы, — ответил в тон Баженову его случайный знакомый, — в прошлом биолог из Сталине

— Значит врач. Вот- показал Баженов на рассечённый рукав, — чуть вашим пациентом не стал.

— Что ж бывает, бывает. В нашем деле на войне всё бывает. У человека руки золотые, чудеса ими творить может, а его железом, да по этим самым рукам…

— Я, собственно говоря, вашего командира ищу, — перебил эту невесёлую мысль Баженов. — Мне в редакции рекомендовали с ним познакомиться. Был в штабе полка, там сказали, он где-то на НП. Советовали подождать, но подвернулась попутная машина.

Жеребченко сказал, что до НП километр, не более.

Объяснил, как туда добраться, по каким тропинкам и ходам сообщения. Баженов поблагодарил и добавил:

— Если можно, передайте командиру обо мне по телефону, может ли он принять? — Снял шапку-ушанку, отогнул налобник, размотал нитку, намотанную вокруг воткнутой иголки, как мог, зачинил рукав шинели. Подал Жеребченко руку, поблагодарил, сказал, что рад познакомится и, не дождавшись ответа по телефону, выбрался из ровика. Не обращая внимания на рвущиеся снаряды, внимательно осмотрел огневую позицию и, не спеша, пошёл в сторону наблюдательного пункта.

На наблюдательном пункте без конца слышатся далёкие выстрелы. Снова чуть появляющийся шипящий свист. Он бурно надвигается и, превратившись в звенящий гул, кончается тяжёлыми ударами со страшным треском и едким запахом взрывчатки. Плотный клубящийся дым окутал пункт. Он резал глаза, вызывал сильный кашель, а, главное застилал поле зрения и мешал корректировать огонь.

Понеся серьёзные потери и видя малую эффективность стрельбы по нашему НП, немцы значительно усилили огневое напряжение. При этом огонь одной батареи они перенесли на орудие Мотко, а по наблюдательному пункту повели комбинированный огонь двух батарей осколочно-фугасными и дымовыми снарядами.

— Товарищ командир, — сказал Заяц, — с огневой передают «Какой-то художник приехал, старший лейтенант. Просит его принять».

— Что? Принять? Где принять? Здесь? Чёрт их носит. Нашли место для аудиенций, непоседы. Руки им поотрывает, кто потом будет про войну картины писать? Нет! Не могу, скажи им — приёмная не в порядке.

Лёва с некоторыми сокращениями и комментариями, но очень добросовестно и деликатно передал всё это на огневую. В проходе кто-то ахнул. Ранило солдата-миномётчика, который подошёл посмотреть на работу артиллеристов. Пока его перевязывали, никогда не унывающий Заяц совершенно серьёзно заметил ему:

— У нас в Москве одному любопытному в театре нос прищемили, правда, я при этом не был, а тут война не то, что прищемить, оторвать могут вместе с головой.


…Днепр — 3. Днепр — 3.

Огневая позиция не отвечала. Перебило провод. Заяц кошкой прыгнул наверх, где бушевали разрывы. Через несколько минут связь снова работала.

— Ну, вот, — сказал Нитченко, запыхавшийся, выпачканный землёй, Заяц. — Говоришь «несовершенство». Ты, небось, и кнопок своих нажать не успел, а телефон готов.

Нитченко действительно успел лишь сказать: «Днепр-3, Днепр-3, как слышите?»

— Ну ладно, — снисходительно сказал Нитченко, — моя рация ещё своё слово скажет. А где твоя шапка?

Пока Заяц соединял разбитый снарядом провод, близким взрывом с него сбило шапку. Он её так и не нашёл. Ещё огневой налёт. Опять перебита телефонная связь. И снова Заяц кошкой выпрыгнул из окопа. Перешли на радио.

— Товарищ командир! — обратился кто-то из разведчиков, — там офицера присыпало, что к нам шёл.

— Ну, а что с ним, жив?

— Да, ничего, отряхивается. Сейчас подойдёт

В проходе НП показалась фигура Баженова. Он на ходу вытряхивал и выплёвывал сыпавшийся у него со всех сторон песок. На поясе у него висел пистолет, а на ремешке через плечо — плоский деревянный чемоданчик, по которому командир сразу определил: «Так и есть- художник прорвался».

Протиснувшись в пункт, Баженов, облегчённо вздохнул, не замедлив, протянул руку командиру и представился.

Командир ему:

— Очень рад видеть Вас в добром здравии и с руками, и с ногами. Рассказывайте, зачем Вас принесло в такое время.

— Я, видите ли, хотел с Вами посоветоваться насчёт сюжетов для зарисовок. Но, простите, пока сюда добирался, сюжетов через край. Там, где орудие стоит, такой колорит… чёрно-бело-зелёного цвета. А как стали снаряды вокруг орудия рваться, кто-то из солдат написал на орудийном щите мелом, что мол «фриц — не попадёшь». Ну и народ! И под снарядами юмора не теряют! А как работают под огнём! С любого портрет пиши в галерею Героев Отечественной войны. Обязательно нарисую, как они работали. Да, вот ещё. Тут метрах в двадцати от Вас несколько пехотинцев. Я

с ними посидел. Говорят, Вам за такую работу вечером свои сто граммов в награду принесут, довольны стрельбой.

Командир продолжал корректировать огонь:

— Ладно, товарищ Баженов, потом поговорим подробнее. Пока смотрите на очередные сюжеты, да не высовывайтесь, а то ещё добавите красного к этому, как Вы сказали, чёрно-бело-зелёному.

Неуклюже, головой вниз и вперёд руками, в окоп ввалился Заяц. Лицо его было в грязи и снегу. Необычно качая головой, он взял телефонную трубку, хотел что-то сказать, но не смог, трубка дрожала в руках. Он был контужен.

— Ну, полежи, мой храбрый Заяц, а я поработаю, на двух инструментах,сказал Нитченко, сбросил ватник и уложил Зайца у своих ног. Ещё несколько раз рвалась связь, её так же самоотверженно чинил прибежавший по линии связист Терчоков, кабардинец по национальности.

— А, дитя Терека, на заячье место, — встретил его Нитченко.

— Огонь! Огонь! — и через просвет в дыму, окутавшем нас, видно, как в небе поплыло ещё одно чёрное кольцо. Вторая батарея немцев перенесла свой огонь с НП на орудие. Теперь количество немецких разрывов около нашего НП уменьшилось втрое, но было ещё в три раза большим, чем наших у немцев.

— Как дела, огневики? — запросил командир.

— Жарко, — ответили оттуда.