Что до самого Дюссандера, то он испытывал отвращение, неловкость… но при этом еще и непонятное облегчение. Старик отлично понимал, что это – верный признак психологического доминирования, которого добился мальчишка. Он презирал себя. Он оказался пленником подростка и, мирясь с очередным унижением, только усиливал свою зависимость и унижение. И все-таки ему почему-то действительно стало легче. В конце концов, это всего лишь кусок сукна, пуговицы и застежки… обычный маскарадный костюм, а никакая не форма. Ширинка на галифе была на молнии, а должна быть на пуговицах, кокарда неправильная, швы неаккуратные, сапоги из дешевой кожи. Что такого, что он в это вырядился? Ничего…
– Поправить фуражку! – громко скомандовал Тодд.
Дюссандер вздрогнул и непонимающе на него уставился.
– Поправить фуражку, солдат!
Дюссандер подчинился и машинально чуть сдвинул ее – именно так – заносчиво и надменно – носили фуражки обер-лейтенанты, а форма, при всей ее неправильности, оказалась именно обер-лейтенантской.
– Ноги вместе!
Дюссандер выполнил команду, щелкнув каблуками. Казалось, надев форму, он обрел все прежние, доведенные до автоматизма навыки, хотя после войны прошло несколько десятилетий.
– Achtung![9]
Старик замер по стойке «смирно», и Тодду вдруг стало страшно – страшно по-настоящему. Он чувствовал себя как подмастерье колдуна, он словно вызвал к жизни темные силы, но не был уверен, что сумеет их укротить. Старика, живущего на пенсию, больше не было – его место занял Курт Дюссандер!
Однако страх быстро сменился ощущением всесилия.
– Кру-гом!
Дюссандер красиво и четко выполнил команду, будто и не пил виски и не мучился от унижений в последние месяцы. Щелк нули каблуки, и он замер. Но перед его глазами была не заляпанная жиром кухонная плита, а плац военного училища, где он постигал основы военного ремесла.
– Кру-гом!
Старик снова повернулся, но уже не так четко, а чуть покачнувшись. За это он тогда сразу получил бы болезненный удар под дых тростью да с десяток нарядов вне очереди. Он готов был улыбнуться – мальчишка многого не знал. Куда ему!
– А теперь – шагом марш! – скомандовал Тодд. Его глаза возбужденно горели.
Дюссандер вдруг обмяк и снова покачнулся.
– Нет, – сказал он. – Пожалуйста…
– Марш, марш, марш!
Издав неясный звук, Дюссандер начал чеканить шаг по вытертому линолеуму кухни. Дойдя до стола, он четко повер-
нул направо, а у стены повернул направо еще раз. Он маршировал, чуть задрав подбородок, и его лицо стало похожим на застывшую маску. Он печатал шаг, выбрасывая вперед вытянутые ноги и заученными движениями делая отмашку руками. Каждый шаг отзывался звяканьем посуды на полке возле раковины.
Глядя на преобразившегося старика, Тодд вдруг снова ощутил приступ страха. Он не хотел, чтобы Дюссандеру это понравилось; ему больше хотелось выставить его смешным, а не настоящим. Но, несмотря на преклонный возраст и убогость обстановки на кухне, Дюссандер не только не выглядел смешным, но производил устрашающее впечатление. Трупы в печах крематория и набитых доверху рвах впервые стали для Тодда не какой-то абстракцией, а чем-то вполне реальным. Множество переплетенных рук, ног и туловищ, белевших под струями весенних дождей в Германии, были не пластмассовыми манекенами в постановочных кадрах фильмов ужасов, а невероятной и жуткой реальностью. Тодду даже почудился зловонный запах гниения.
Его охватил ужас.
– Хватит! – закричал он.
Дюссандер продолжал мерно чеканить шаг. Его взгляд остекленел, подбородок поднялся еще выше, дряблая кожа шеи натянулась, а ноздри тонкого носа хищно раздувались.
Тодд прочувствовал, как его прошиб пот.
– Halt![10] – крикнул он.
Дюссандер замер на месте, со звонким стуком, похожим на хлопок выстрела, опустив на пол левую ногу. Пару секунд на его отрешенном лице еще сохранялось отсутствующее выражение, но оно быстро сменилось смущением, а затем и покорностью. Дюссандер сник на глазах.
Тодд с облегчением перевел дыхание и разозлился на себя: Разве не я здесь главный? И почувствовал, как к нему возвращается уверенность: Конечно, я! И пусть Дюссандер об этом не забывает!
Старик молча стоял, повесив голову.
– Можете переодеться, – великодушно разрешил Тодд и вдруг засомневался, что ему вообще когда-нибудь захочется снова увидеть Дюссандера в форме.
7
Январь 1975 года
Когда отзвенел последний звонок, Тодд выскочил из школы, сел на велосипед и добрался до парка. Он нашел пустую скамейку, поставил рядом велосипед, достал из заднего кармана листок с оценками за четверть и осмотрелся, нет ли поблизости знакомых. Возле пруда обнималась какая-то парочка из старших классов, да двое бродяг передавали друг другу пакет, прикладываясь к спрятанной в нем бутылке.
«Проклятые алкаши!» – со злостью подумал Тодд, хотя злился на самом деле совсем по другой причине. Он развернул листок.
Английский – удовлетворительно. История Америки – удовлетворительно. Естествознание – плохо. Обществоведение – хорошо. Французский – неудовлетворительно. Алгебра – неудовлетворительно.
Он смотрел на оценки, не веря своим глазам. Он предполагал, что хвастаться будет нечем, но такой катастрофы никак не ожидал.
А может, оно и к лучшему, вдруг прозвучал внутренний голос. Может, ты специально до этого довел, потому что хочешь остановиться? Пока не поздно. Пока не случилось чего-то непоправимого.
Он отбросил эту мысль. Ничего плохого случиться не может! Дюссандер целиком и полностью в его власти. Старик был уверен, что Тодд написал обо всем в письме, которое передал на хранение другу. Кому конкретно, он не знал. Если с Тоддом, не дай Бог, что-нибудь случится – причем не важно, что именно, – письмо сразу окажется в полиции. Тодд не сомневался: раньше Дюссандер мог бы на что-то решиться, но теперь стал
слишком стар, чтобы пуститься в бега даже при наличии форы.
– Он, черт возьми, вот у меня где! – прошептал Тодд и с силой ткнул кулаком себе в бедро. Ушибленное место больно заныло.
Разговаривать с собой вслух – дурной признак, так делают только психи. Это началось месяца полтора назад, и ему никак не удавалось избавиться от дурной привычки. Несколько раз Тодд даже ловил на себе недоуменные взгляды прохожих. И учителей тоже. А гаденыш Берни Эверсон даже прямо спросил, все ли у него дома. Тодд с большим трудом удержался, чтобы не вмазать ему хорошенько, но разборки с драками ни к чему хорошему не приводят, и попадать в список хулиганов ему вовсе ни к чему. Да, разговаривать с самим собой – плохо, однако…
– Видеть сны еще хуже, – прошептал он, и на этот раз даже не заметил, что снова произнес это вслух.
В последнее время Тодда мучили кошмары. В одном сне он, одетый в робу, стоял в шеренге изможденных, костлявых заключенных. В воздухе пахло горелым, слышался рев бульдозеров. Появившийся Дюссандер показывал на отдельных узников. Их оставляли, а остальных уводили в крематорий. Кое-кто упирался, но большинство обреченно брели, не в силах сопротивляться. Потом Дюссандер остановился перед Тоддом, их взгляды встретились, и старик ткнул ему в грудь потрепанным зонтиком.
– А этого отведите в лабораторию, – приказал Дюссандер во сне и противно ухмыльнулся, обнажив вставные зубы. – Заберите этого американского мальчишку!
В другом сне Тодд был одет в нацистскую форму. Сапоги начищены до зеркального блеска. Кокарда с «мертвой головой» и эмблема со сдвоенной руной «зиг» ослепительно сверкают. Он стоит на центральной улице Санта-Донато, и все на него смотрят. На него начинают показывать пальцами, кое-кто даже смеется. На лицах остальных отражается крайнее удивление, гнев и омерзение. В том сне к нему подъезжает старинный автомобиль и со скрежетом останавливается. В нем сидит Дюссандер, похожий на мумию с коричневой кожей, и на вид ему лет двести.
– Я знаю тебя! – визгливо кричит Дюссандер, оглядывая зевак и показывая на Тодда. – Ты был главным в Патэне! Смотрите, смотрите все! Вот он – Кровавый Мясник из Патэна! Любимчик Гиммлера! Смерть убийце! Смерть Мяснику! Смерть чудовищу!
А еще был сон, в котором Тодда, одетого в полосатую робу заключенного, вели по каменному коридору два охранника, похожие на его родителей. У обоих на рукавах желтые повязки с шестиконечной звездой Давида. За ними шел священник, читавший выдержки из Ветхого Завета. Тодд обернулся и увидел, что это Дюссандер, одетый в форму офицера СС.
В конце коридора открылись двойные двери, за которыми оказалась восьмиугольная комната со стеклянными стенами. Посередине возвышалась плаха. За стеклом вокруг комнаты толпились изнуренные мужчины и женщины, все голые, они безучастно наблюдали за происходящим. На руке у каждого была татуировка с номером.
– Все в порядке, – снова прошептал Тодд. – Все в порядке и под контролем.
Парочка возле пруда перестала целоваться и с любопытством уставилась на Тодда. Тот вызывающе посмотрел на них. Наконец они отвернулись. Интересно, тот парень действительно ухмыльнулся или ему показалось?
Тодд поднялся, сунул табель в задний карман и забрался на велосипед. Добравшись до магазина в двух кварталах от парка, он купил там жидкость для выведения чернил и синюю авторучку. Затем вернулся в парк. Парочка уже ушла, а пьяницы были на месте – порывы ветра доносили исходившее от них зловоние. Тодд переправил оценки. Английский – хорошо. История Америки – отлично. Естествознание – хорошо. Обществоведение – хорошо. Французский – удовлетворительно. Алгебра – хорошо. Чтобы документ не вызвал подозрений, он сначала стер слово «хорошо» в оценке по обществоведению, а потом написал его заново.
Настоящий специалист!
– Ерунда, – шептал Тодд. – Главное – выиграть время. Точно!
В том же месяце Курт Дюссандер проснулся как-то ночью от собственного крика. Он, судорожно сжав руками одеяло, задыхался, вглядываясь в зловещую темноту. Его парализовал страх. Грудь сдавило так, что он испугался, не инфаркт ли это. С трудом нащупав в темноте лампу на тумбочке возле кровати, старик чуть не сбросил ее, когда пытался включить.