ение другу, и не было, Дюссандер не мог себе позволить так рисковать. Слишком опасно.
– А этот воспитатель Френч, – обратился он к Тодду, постучав по записке, – знаком с твоими родителями?
– Кто? Калоша Эд? – презрительно отозвался тот. – Да его и на порог не пустят туда, где бывают родители!
– Может, он общался с ними как воспитатель?
– Нет! Я всегда хорошо учился. Раньше…
– Так что он знает о твоих родителях? – поинтересовался Дюссандер, задумчиво разглядывая почти пустую кружку. – О тебе, конечно, ему известно все, даже о драках на заднем дворе, и он наверняка будет готов подкрепить свои слова фактами. Но что он знает о твоих родителях?
Тодд отложил ручку и пузырек в сторону.
– Ну, он знает, как их зовут. Это само собой. Еще их возраст. Знает, что мы методисты. Мы не так часто ходим в церковь, но в анкетах это указано. Наверняка знает, чем отец зарабатывает на жизнь. Это тоже есть в анкетах. В общем, все, что есть в бумагах, которые они должны заполнять каждый год. Думаю, больше ничего.
– А если бы у вас в семье имелись проблемы, он бы знал о них?
– В смысле?
Дюссандер допил виски.
– Ссоры, скандалы, драки. Отец спит на диване. Мать слишком много пьет. – Его глаза блеснули. – Подумывают о разводе.
– Еще чего! У нас дома все в порядке!
– Я и не говорил, что не в порядке. Подумай, прошу тебя! Если бы у вас дома творилось что-то неладное?
Тодд непонимающе на него уставился.
– Ты бы наверняка переживал, – пояснил Дюссандер. – И очень сильно. Потерял бы аппетит. Плохо спал. И самое главное – забросил бы учебу. Верно? Дети ужасно переживают, когда дома что-то не так.
В глазах Тодда промелькнуло понимание. И еще нечто похожее на благодарность. Дюссандер приободрился.
– Когда семья оказывается на грани развала, это очень печально, – важно заметил он, наливая новую порцию виски. – В передачах, что показывают по телевизору днем, только об этом и говорят. Сколько обид, лжи и скандалов! Сколько боли! Да, мой мальчик, боли! Ты даже не представляешь, в каком аду живут твои родители. Они настолько увязли в своих проблемах, что им некогда заниматься сыном. Да и разве у него могут быть проблемы, сравнимые с теми, от которых страдают они? Однако страсти рано или поздно улягутся, раны зарубцуются, и они наверняка снова начнут заниматься сыном. Но в данный момент единственное, что они могут сделать, – так это послать к мистеру Френчу дедушку.
Лицо Тодда прояснялось с каждым новым словом.
– А что, может сработать, – пробормотал он. – Да, может, точно может… – Он вдруг осекся. – Нет, не получится! Ты на меня совсем не похож, и Калоша Эд ни за что не поверит.
– Himmel! Got im Himmel![11] – воскликнул Дюссандер. Он вскочил и, пошатнувшись, достал из буфета бутылку с виски и от души плеснул в кружку. – Вот уж не думал, что ты такой Dummkop![12] Когда это внуки были похожи на дедушек? А? У меня же лысина! А ты разве лысый?
Он вернулся к столу и, с неожиданным проворством ухватив мальчика за вихры, дернул.
– Пусти! – закричал тот, невольно улыбнувшись.
– Кроме того, – продолжил Дюссандер, усаживаясь в кресло-качалку, – у тебя голубые глаза и светлые волосы. У меня тоже голубые глаза, а волосы были светлыми, пока не поседели и не выпали. Ты расскажешь мне обо всех родственниках. О тетях и дядях. О сослуживцах отца. О том, чем любит заниматься мать. Я все запомню. Обязательно запомню. Через пару дней, конечно, в голове ничего не останется – сейчас память уже не та, что раньше, – но к встрече я буду точно готов. – Он мрачно улыбнулся. – В свое время я сумел провести людей Визенталя и даже самого Гиммлера. Если мне не удастся одурачить какого-то американского учителя, то я сам завернусь в саван и поползу на кладбище.
– Может, ты и прав, – медленно признал Тодд, но Дюссандер видел, что сумел его убедить. Глаза мальчика сияли надеждой.
– Есть и еще кое-что, – сказал старик.
– О чем вы?
– Ты говорил, что в жилах твоей матери есть еврейская кровь. А моя мать была стопроцентной еврейкой! Так что мы оба жиды, дружок. Как в старом анекдоте. – Он неожиданно ухватил одной рукой за нос себя, а другой – мальчика. – А уж это скрыть не получится! – захохотал он, раскачиваясь на скрипучем кресле.
Тодд испуганно на него воззрился, но, не выдержав, тоже начал смеяться. Они заливались смехом, не в силах остановиться: Дюссандер у открытого окна, в которое врывался теплый калифорнийский ветер, а Тодд – откинувшись на спинку стула,
который упирался в плиту со следами темных полос от спичек на белой эмали.
Калоша Эд Френч (Тодд объяснил, что своим прозвищем тот был обязан привычке надевать в слякоть галоши) был худощавым мужчиной, принципиально ходившим по школе в кедах, которых у него имелось пять пар: от небесно-голубых до ядовито-желтых. Он искренне верил, что эта подобная экстравагантность поможет ему достучаться до сердец ста шести учеников от двенадцати до четырнадцати лет, вверенных его попечению. Френч и не подозревал, что за глаза его называют не только Калошей Эдом, но еще и Надсмотрщиком, и Кедоносцем. Когда-то в колледже за ним закрепилось прозвище Вонючка, и он ужасно боялся, как бы об этом прискорбном факте не прознали в школе.
Он редко появлялся в галстуке и предпочитал водолазки. Их он носил с начала шестидесятых, и его явное стремление походить на Дэвида Маккаллума из шпионского сериала «Человек от Д.Я.Д.И.» не могло не вызвать насмешек со стороны сокурсников. В качестве специализации Френч выбрал школьную психологию и искренне верил, что в этой области ему не было равных. Он умел найти с ребятами общий язык, мог «побазарить» и «влезть в их шкуру», если их что-то «достало». Он понимал их «заморочки» и то, как трудно в тринадцать лет «собрать мозги в пучок», если все вокруг только и делают, что их «полощут».
Правда, он очень плохо помнил себя в тринадцать лет. Наверное, потому, что рос в пятидесятые, а в шестидесятые уже была другая эпоха, и он стал Вонючкой.
Когда в кабинет вошел дедушка Тодда Боудена и плотно закрыл за собой дверь из матового стекла, Калоша Эд предупредительно поднялся, но выходить из-за стола не стал. Он помнил про свои кеды, а люди старой закалки далеко не всегда понимали, что ношение подобной обуви – лишь психологический прием, призванный вызывать доверие у трудных подростков, а вовсе не стиль одежды воспитателя.
Калоша Эд по достоинству оценил представительный вид старика. Поредевшие седые волосы аккуратно зачесаны назад.
#Отутюженный костюм-тройка. Безукоризненно завязанный серый галстук. Черный зонт в левой руке (уже несколько дней моросил мелкий дождь) он держал, будто офицерский стек. Несколько лет назад Калоша Эд и его жена увлеклись детективами Дороти Сейерс и перечитали все произведения этой достопочтенной леди, которые только смогли достать. И вот теперь перед глазами воспитателя предстал во плоти придуманный ею персонаж аристократа и сыщика-любителя лорда Питера Уимзи. Именно так тот выглядел в семьдесят пять лет. Надо будет обязательно рассказать об этом вечером жене.
– Мистер Боуден, – уважительно произнес он и протянул руку.
– Рад познакомиться, – ответил Боуден и пожал ее.
Калоша Эд не стал ее крепко сжимать, как обычно делал,
приветствуя отцов трудных подростков: было видно, что старика мучает артрит.
– Очень рад, мистер Френч, – повторил Боуден и сел, аккуратно подтянув брюки на коленях. Он поставил зонтик между ногами и оперся на него: ни дать ни взять – старый мудрый гриф, заглянувший к воспитателю на огонек. В его речи чувствовался легкий акцент: непохожий на характерные интонации британской аристократии, он скорее был просто европейским. И поражало сходство с Тоддом – те же глаза и нос.
– Рад, что вы нашли время встретиться со мной, – сказал Калоша Эд, усаживаясь на место, – хотя в подобных случаях обычно приходят родители…
Конечно, он произнес это не случайно. За десять лет работы в должности воспитателя Эд не раз имел возможность убедиться, что если приходит тетя, дядя, бабушка или дедушка, то, значит, в семье не все ладно и проблема ребенка крылась именно в этом. Калоша Эд даже испытал облегчение. Конечно, неприятности в семье – это очень плохо, но для такого смышленого мальчика, как Тодд, проблемы с наркотиками оказались бы куда хуже.
– Я понимаю, – ответил Боуден, и на его лице одновременно отразились и скорбь, и негодование. – Меня об этом попросили сын и невестка, мистер Френч. Тодд – очень хоро-
ший мальчик, уж поверьте. А плохие оценки… это временное явление.
– Мы все на это очень надеемся, мистер Боуден, не так ли? Если хотите, можете курить. Вообще-то в школе это не разрешается, но мы не станем афишировать.
– Благодарю вас.
Мистер Боуден достал из внутреннего кармана мятую пачку, сунул в рот одну из двух оставшихся сигарет и чиркнул спичкой по подошве черного ботинка. От первой же затяжки он закашлялся, как кашляют старики, погасил спичку и аккуратно положил в пепельницу, любезно подвинутую Эдом. Калоша завороженно наблюдал за манипуляциями старика.
– Даже не знаю, с чего начать, – нерешительно произнес Боуден, и на его лице за пеленой дыма отразилось замешательство.
– Что ж, – мягко сказал Френч, – уже сам факт, что пришли именно вы, наводит на определенные мысли.
– Да, наверное. Очень хорошо. – В правой руке дымилась сигарета. Старик выпрямился и задрал подбородок. В его осанке и сосредоточенности было что-то прусское, как в фильмах про войну, которые Эд смотрел в детстве. – У моего сына и невестки не складывается семейная жизнь, – произнес Боуден, четко выговаривая слова. – Я бы сказал, совсем не складывается. – Его голубые глаза неотрывно следили за Френчем. Тот раскрыл папку, лежавшую на столе. Листков в ней было немного.
– И вы считаете, что это негативно сказывается на успеваемости Тодда?