ся, нечего сказать! – Он горько усмехнулся. – Обойтись без неудов? Да у меня их будет пять или шесть!
– Это максимум, что я мог сделать, не вызвав подозрений, – пояснил Дюссандер. – Каким бы болваном ни был этот Френч, он выполняет свою работу. А тебе придется выполнить свою.
– Это как? – Лицо Тодда перекосилось от злобы, а голос срывался.
– Займешься учебой. В предстоящий месяц тебе придется пахать как рабу на галерах. Мало того, в понедельник ты подойдешь к каждому учителю и скажешь, что тебе стыдно и что ты берешься за ум. Ты…
– Это невозможно, – сказал Тодд. – Ты не понимаешь. Это просто нереально! Я отстал по естествознанию и истории недель на пять. А по алгебре вообще на десять!
– Тем не менее, – отозвался Дюссандер, наливая себе еще виски.
– Считаешь себя самым умным, да? – закричал Тодд. – Ты не можешь мне приказывать! Время, когда ты командовал, давно прошло! Это понятно? Он вдруг перешел на издевательский шепот: – А воевать теперь тебе по силам только с насекомыми и грызунами! Ты лишь больной старик, который только и может, что портить воздух да мочиться в постели!
– Заткнись и слушай, мерзавец! – оборвал его Дюссандер.
Тодд только дернул головой.
– До сегодняшнего дня, – продолжил старик, понизив голос, – ты еще мог, хотя бы чисто теоретически, выдать меня и выйти сухим из воды. Не думаю, что при твоих расшатанных нервах у тебя бы это получилось, но все-таки. Однако сейчас все изменилось. Сегодня я выступил в роли твоего дедушки, некоего Виктора Боудена. И никто не усомнится, что поступить так я мог только при твоем… – как это называется? – потворстве. Если это выйдет наружу, ты уже ни за что не отмоешься. И у тебя не будет никаких оправданий. Сегодня я об этом позаботился.
– Я хочу…
– Он хочет! Хочет! – взревел Дюссандер. – Да кого волнует, что ты хочешь? Меня тошнит от твоих желаний – наплевать
на них и забыть! Меня интересует только одно: отдаешь ли ты себе отчет, в каком положении мы оказались?
– Отдаю, – угрюмо пробурчал Тодд, сжимая кулаки: он не привык, чтобы на него кричали. На ладонях остались следы от ногтей, которые были бы еще заметнее, не начни он грызть ногти месяца четыре назад.
– Хорошо. Тогда ты извинишься перед учителями и начнешь заниматься. Ты будешь штудировать учебники даже во время переменок. Даже во время еды. После уроков будешь являться ко мне и заниматься. И по выходным тоже.
– Не здесь, – быстро сказал Тодд. – Дома.
– Нет, дома ты начнешь постоянно отвлекаться и витать в облаках, как делал до сих пор. Здесь я буду стоять над твоей душой и, если надо, заставлять. Тут я защищаю себя. Я смогу тебя контролировать и проверять, как ты все выучил.
– Ты не можешь заставить меня приходить, если я не захочу.
Дюссандер сделал очередной глоток.
– Это верно. Тогда случится то, что и должно. Ты провалишься. Этот воспитатель, Френч, будет ждать, что я выполню свое обещание. А если не дождется, позвонит родителям. И они узнают, что по твоей просьбе мистер Денкер любезно согласился выдать себя за твоего деда. Они узнают и про настоящие отметки, и про то, как ты их переправил. Они…
– Хватит! Я буду приходить.
– Ты уже здесь. Начнем с алгебры.
– Ну уж нет! Сегодня ведь пятница!
– Теперь ты будешь заниматься каждый день, – мягко произнес Дюссандер. – Начнем с алгебры.
Тодд, поколебавшись, опустил глаза и полез в рюкзак за учебником, однако старик успел заметить, как пылала в его взгляде жажда убийства. Причем убийства настоящего, убийства в буквальном, а не в переносном смысле. С тех пор как он стал ловить на себе эти оценивающие, полные жгучей ненависти взгляды, прошло много лет, но он отлично их помнил. Наверняка его собственный взгляд в тот день, когда он изучающе присматривался к беззащитной шее подростка, был таким же.
Мне нельзя расслабляться ни на секунду, с некоторым удивлением подумал он. Ни на секунду!
Дюссандер качался в кресле, потягивал виски и не спускал глаз с засевшего за учебники Тодда.
Мальчик поехал домой, когда на часах было почти пять. Он чувствовал себя абсолютно разбитым и опустошенным, перед глазами плыли круги, внутри все клокотало от чувства бессилия и злобы. Каждый раз, когда взгляд уходил в сторону от раскрытого учебника с непонятными идиотскими значками множеств, подмножеств, упорядоченных пар и декартовых координат, раздавался скрипучий голос Дюссандера. О присутствии старика напоминали только этот голос, мерное поскрипывание кресла-качалки и сводивший с ума стук шлепанцев о пол. Старик сидел, как стервятник, поджидавший смерти своей добычи. Почему все это случилось? Как он мог угодить в такую переделку? В голове царила полная неразбериха. Сегодня Тодду удалось кое-что понять в теории множеств, за которую он получил неуд как раз перед самыми рождественскими каникулами. Ему даже показалось, что эти знания улеглись в голове с громким щелчком, но их явно будет недостаточно, чтобы написать контрольную на следующей неделе.
До конца света оставалось всего пять недель.
Краем глаза он заметил сойку, лежавшую на боку возле обочины. Ее клюв медленно открывался и закрывался. Она безуспешно пыталась отползти в безопасное место. Тодд решил, что ее сбила проезжавшая мимо машина и отбросила в сторону. Глаза-бусинки раненой птицы неотрывно следили за ним.
Тодд долго ее разглядывал, придерживая руль велосипеда. На улице стало заметно прохладнее. Друзья, наверное, все это время проторчали на бейсбольной площадке на Уолнат-стрит, где отрабатывали подачи и прием, а скорее всего просто разминались или тренировались с битой. В это время года начинались всякие бейсбольные состязания. Поговаривали, что собираются создать школьную команду для участия в неофициальном городском чемпионате, а некоторые родители мечтали о соревнованиях и посерьезнее. Тодд, конечно, играл бы питчером. Он был настоящей звездой в команде детской бейсбольной лиги, пока в прошлом году не вышел из нее по возрасту. Играл бы!
А что теперь? Теперь ему только и остается сказать: Парни, я здорово влип. Связался с военным преступником и думал, что он у меня в руках. А потом – просто умереть со смеху! – выяснилось, что я сам оказался в его власти. Мне начали сниться кошмары. Посыпались неуды, и я переправлял оценки в табеле, чтобы родители ничего не узнали. А теперь приходится заниматься как проклятому. Я не боюсь, что меня вышибут из школы. Я боюсь попасть в колонию. Поэтому на меня не рассчитывайте – я не смогу с вами играть в бейсбол в этом году. Такие вот дела, парни.
Его губы скривила усмешка, очень похожая на ту, что он часто видел на лице Дюссандера. Лишенная веселья и уверенности, она совсем не напоминала его прежней открытой улыбки и, казалось, говорила: Такие вот дела, парни.
Тодд надавил на руль и нарочито медленно проехал колесами велосипеда по сойке. Послышался хруст тонких ломающихся костей и бумажное шуршание перьев. Развернув велосипед, Тодд проехал по дергавшейся в агонии птице еще раз. На переднем колесе описывало круги прилипшее к нему окровавленное перо. Птица затихла. «Сыграла в ящик», «дала дуба», «окочурилась», но Тодд все продолжал упрямо давить колесами расплющенное тельце. Он никак не мог остановиться – давил и давил птицу целых пять минут, и все это время на его губах играла та же горькая усмешка. Такие вот дела, парни.
10
Апрель 1975 года
Старик стоял посередине длинного строения и с довольной улыбкой поджидал спешившего ему навстречу Дэйва Клингермана. По обеим сторонам прохода располагались загоны с собаками, огороженные сеткой, на которую те набрасывались и яростно лаяли на посетителя. Судя по всему, старика совершенно не смущал ни оглушительный лай, ни стойкий запах псины, и Клингерман с первого взгляда распознал в нем настоящего
собачника. Он протянул улыбавшемуся старику руку и осторожно пожал его протянутую ладонь со скрюченными артритом пальцами.
– Здравствуйте, сэр, – обратился Дэйв к посетителю. – Ужас, какой шум, верно?
– Меня это совсем не смущает, – ответил старик. – Меня зовут Артур Денкер.
– Клингерман. Дэйв Клингерман.
– Рад познакомиться, сэр. Я прочитал в газете, – и даже не поверил своим глазам! – что вы здесь раздаете собак бесплатно. Видимо, я не так понял. Даже наверняка.
– Нет-нет, вы не ошиблись, мы действительно находим для них хозяев, – подтвердил Дэйв. – А если новых хозяев не найдется, нам приходится их умерщвлять. Штат выделяет день ги на содержание собак в течение шестидесяти дней, и все. Ужасно! Давайте пройдем в кабинет – там тише и не так сильно пахнет.
В кабинете Дэйв выслушал самую обычную трогательную историю, похожую на многие другие. Артуру Денкеру было за семьдесят, и он приехал в Калифорнию после смерти жены. Он не был богат, но жил по средствам и особенно ни в чем не нуждался. Старик страдал от одиночества – его единственным другом был мальчик, который иногда приходил почитать ему книги вслух. В Германии у него был чудесный сенбернар. Здесь, в Санта-Донато, он живет в доме с большим задним двором, который огорожен забором. И он прочитал в газете… Может…
– У нас сейчас нет сенбернаров, – сказал Дэйв. – Им легко найти новых хозяев, потому что они очень любят детей…
– Да, конечно. Я вовсе не имел в виду…
– …но зато у нас есть подросший щенок овчарки. Что скажете?
Глаза мистера Денкера блеснули, будто наполнились слезами.
– Отлично! – сказал он. – Просто отлично!
– Сама собака ничего не стоит, но нужно заплатить за прививки от бешенства и чумки и регистрационное свидетельство. Для большинства новых хозяев это составляет двадцать пять долларов, но штат компенсирует половину этой суммы для тех,
кто старше шестидесяти пяти. В рамках программы «Почтенный возраст».
– «Почтенный возраст»… Выходит, она для таких, как я? – спросил мистер Денкер и засмеялся.
Дэйв не понял почему, но при этих словах у него по спине пробежали мурашки.