Будто издалека слышится голос диктующего Дюссандера:
– Эксперимент восемьдесят четыре. Электричество, сексуальная стимуляция, обмен веществ. Проверка теории Тиссена
об «отрицательном подкреплении»[14]. Испытуемая – молодая еврейка, на вид – примерно шестнадцати лет, здоровая, без особых примет, кожа чистая…
Почувствовав касание металлического конца протеза, девушка издает душераздирающий крик. Тодду крик нравится, как и ее безуспешные попытки освободиться или по крайней мере сдвинуть ноги.
Вот чего не показывают в журналах о войне, подумал он, но такое там точно происходило.
Он резким толчком безжалостно в нее входит, будто раздирая надвое. Она захлебывается криком.
Поняв бессмысленность сопротивления и попыток вытолкнуть его из своего тела, она, смирившись, безучастно затихает. Тодд чувствует, как смазанная внутренняя поверхность фалло-протеза приятно скользит по восставшей плоти. Восхитительно! Божественно! Левой рукой он подкачивает воздух в протез с помощью груши.
По-прежнему издалека слышится голос Дюссандера, методично фиксирующего пульс, давление, дыхание, альфа-волны, бета-волны, темп совокупления.
Почувствовав приближение оргазма, Тодд замирает и изо всех сил сдавливает резиновую грушу. Ее глаза, до этого закрытые, широко распахиваются и стекленеют. В полураскрытых губах трепещет розовый кончик языка. По рукам и ногам пробегает мелкая дрожь. Но особенно бурно реагирует торс: таз конвульсивно дергается, и каждая мышца вибрирует в неимоверном напряжении. Кажется, ее лоно втягивает Тодда в себя, сжимается и жадно глотает его бурное извержение…
Он проснулся и услышал стук дождевых капель. Сжавшись, он лежал на боку, а сердце словно хотело выскочить из груди. Пах был залит теплой липкой жидкостью. Тодд жутко испугался, что он истекает кровью… но потом, сообразив, в чем дело, ощутил невыразимое омерзение. Семя. Сперма. Он вспомнил
о словах, которые пишут на заборах, в раздевалках и туалетах на бензоколонках. Он не хотел иметь с этим ничего общего.
Тодд со злостью сжал кулаки, вспомнив постыдные и пугающие подробности сновидения. Его нервы еще не успели успокоиться после пережитого напряжения. А самым ужасным было то, что последняя сцена, при всей ее омерзительности, самым противоестественным образом казалась притягательной. Как будто он попробовал какой-то вкусный тропический фрукт и тут же сообразил, что необыкновенная сладость объясняется тем, что плод гнилой. И тут Тодда осенило! Он понял, что надо сделать. Только так он мог снова стать самим собой. Дюссандер должен умереть! Другого пути не было. Время игр прошло, и время рассказов тоже. Речь шла о выживании.
– Убить его, и все кончится! – прошептал он в темноте под стук дождевых капель. Сперма на животе начала подсыхать. Произнесенные вслух слова придали мысли реальность.
Дюссандер всегда держал запас виски на полке, висевшей над ступеньками, ведущими в подвал. Старик подходил к двери, за которой находилась лестница, открывал ее (обычно она и была приоткрыта) и спускался на две ступеньки. Потом наклонялся, опирался одной рукой на полку, а второй доставал за горлышко бутылку. Пол в подвале был не бетонным, а земляным, но все равно очень твердым, и раз в два месяца Дюссандер обрызгивал его жидкостью от тараканов, проявляя завидную педантичность, которая в глазах Тодда выглядела скорее прусской, чем просто немецкой. Старые кости легко ломаются, а старые люди часто падают. Вскрытие покажет, что при падении в крови «мистера Денкера» было много алкоголя.
Что тут случилось, Тодд?
Он не открыл мне дверь, и я отпер замок запасным ключом, который получил от него. Мистер Денкер часто засыпал. Я прошел на кухню и увидел, что дверь в подвал открыта. Я спустился вниз, а он… а он…
Затем, конечно, слезы.
Это должно сработать.
И он снова станет самим собой.
Тодд долго лежал, прислушиваясь к далеким раскатам грозы, удалявшейся на запад, и тихому шелесту дождя. Он не со-
мневался, что больше не заснет и будет до утра прокручивать в голове хитроумный план, но вскоре глаза сомкнулись, он, сунув руку под щеку, погрузился в крепкий сон без всяких сновидений. Первого мая он впервые за долгие месяцы проснулся отдохнувшим.
11
Май 1975 года
Та пятница в середине месяца показалась Тодду самой длинной в жизни. Он сидел на уроках, тянувшихся бесконечно долго, и ничего не замечал вокруг в ожидании последних пяти минут, когда учитель должен вручать промежуточные табели двоечникам по своему предмету. Видя, как Сторрман приближается к парте со стопкой табелей в руках, Тодд замирал от страха, а когда учитель проходил мимо, едва не терял сознание от волнения и был близок к истерике.
Хуже всего вышло на алгебре. Сторрман подошел к его парте… чуть помедлил… а когда Тодд уже решил, что он двинется дальше, положил ему табель на парту лицом вниз. Тодд, ничего не чувствуя, бесстрастно посмотрел на листок бумаги. Все кончено, подумал он. Подача, удар, очко, партия. Если, конечно, Дюссандер ничего не придумает. Но это вряд ли.
Он безучастно перевернул табель лицом вверх, собираясь посмотреть, сколько баллов ему не хватило до тройки. Наверняка самой малости, но разве Железного Сторрмана этим проймешь! Табель оказался пустым – в графе «Баллы» и «Оценка» ничего не было. И только внизу в разделе «Примечание» от руки написано: «Я очень рад, что могу не вручать тебе настоящий! Так держать! Сторрман».
Перед глазами все поплыло, в голове громко зашипело, будто надували гелием воздушный шар. Тодд ухватился руками за края парты и чудовищным усилием воли овладел собой. Постепенно пелена перед глазами спала, и теперь он боролся с неимоверным желанием броситься за учителем и выколоть ему глаза остро отточенным карандашом, который вертел в руках. Одна-
ко его лицо оставалось бесстрастным, и только легкий тик века выдавал бушевавшие в душе страсти.
Через пятнадцать минут учеников распустили на выходные, и Тодд медленно побрел к велосипедной стоянке, сунув руки в карманы и зажав учебники правым локтем. Уложив книги в багажную корзину велосипеда, он отстегнул цепь с замком и покатил в сторону дома Дюссандера.
Сегодня, повторял он. Сегодня твой последний день, старик.
– Итак, – произнес Дюссандер, наливая себе виски, когда Тодд вошел на кухню, – подсудимый возвращается из зала суда. И какой вынесли вердикт? Виновен? – На нем были халат и пара ворсистых шерстяных носков, почти закрывавших голени.
Тодд мысленно отметил, что в таких носках легко поскользнуться, и бросил взгляд на бутылку в руках Дюссандера. Виски в ней оставалось всего чуть-чуть.
– Двоек нет, единиц нет, никакого табеля тоже нет, – ответил он. – В июне придется снова подчистить кое-какие оценки за год, чтобы не оказалось троек. Но в этой четверти, если продолжать в том же духе, будут одни пятерки и четверки.
– Ты продолжишь, не сомневайся! – заверил Дюссандер. – Мы за этим проследим. – Он сделал глоток и плеснул в чашку еще виски. – Это надо отметить! – Он говорил, чуть растягивая слова. Тодд уже достаточно хорошо знал старика, чтобы понимать – тот был здорово пьян. Да, сегодня! Он должен умереть сегодня!
Однако надо сохранять спокойствие.
– Еще чего! – произнес он.
– Боюсь, посыльный с белугой и трюфелями опаздывает, – продолжил Дюссандер, не обращая внимания на подростка. – В наши дни ни на кого нельзя положиться. А пока мы ждем, не подкрепиться ли галетами с плавленым сыром?
– Ладно, – согласился Тодд. – Без разницы.
Дюссандер поднялся и двинулся к холодильнику. По дороге старик пошатнулся и, ударившись коленом о ножку стола, поморщился от боли. Он достал сыр, взял из буфета нож, тарелку и вытащил из хлебницы пачку галет.
– Все тщательно обработано синильной кислотой, – сообщил старик Тодду, раскладывая сыр и галеты на столе.
Дюссандер улыбнулся, и Тодд заметил, что он опять забыл вставить челюсть. Тем не менее мальчик улыбнулся в ответ.
– Что-то ты сегодня больно тихий! – воскликнул Дюссандер. – Я-то думал, ты будешь скакать от радости. – Он вылил в кружку остатки виски из бутылки, отпил и причмокнул от удовольствия.
– Наверное, еще не до конца осознал, – ответил Тодд и откусил кусок галеты. Он давно перестал бояться перекусывать у Дюссандера. Старик верил, что у друга Тодда хранится письмо, которого на самом деле, конечно, не было. У Тодда были друзья, но никому из них он настолько не доверял. Дюссандер, возможно, об этом догадывался, но вряд ли мог пойти на такой риск, как убийство.
– Так о чем мы поговорим? – поинтересовался Дюссандер, допивая виски. – Сегодня мы устроим выходной – я освобождаю тебя от занятий. Как тебе это? А?
Когда он пил, акцент, сильно раздражавший Тодда, становился особенно заметным. Но сегодня он его словно не замечал. Сегодня его ничего не бесило, и он был совершенно спокоен. Тодд взглянул на свои руки – им предстояло толкнуть старика, а они выглядели как обычно. Не дрожали и не потели.
– Мне все равно, – сказал он. – О чем хотите.
– Может, рассказать об этом мыле, которое мы варили? О гомосексуальных экспериментах? Или о том, как мне удалось бежать из Берлина, когда я по глупости туда вернулся? Меня ведь едва не поймали. – Он провел по шее пальцем, как бритвой, и засмеялся.
– О чем хотите, – снова повторил Тодд. – Мне правда без разницы. – Он молча наблюдал за Дюссандером – тот, убедившись, что в бутылке пусто, выбросил ее в ведро для мусора.
– Ты, похоже, не в настроении, так что об этом я рассказывать не буду. – Старик нерешительно постоял возле ведра и направился к двери в подвал. Шерстяные носки шаркали по неровному линолеуму. – Лучше я тебе расскажу историю про испуганного старика. – Дюссандер повернулся спиной и открыл дверь в подвал. Тодд тихо поднялся. – Он боялся одного ма-
ленького мальчика, который был в некотором роде его другом. Умного мальчика. Мама называла его способным учеником, и старик имел возможность убедиться в ее правоте… хотя и не в том смысле, который она вкладывала в эти слова.