С десяток раз он был близок к тому, чтобы бросить учебу. Особенно его достал папаша, не перестававший брюзжать, что «этот сопляк возомнил себя умнее отца», что «нужно деньги зарабатывать, а не заниматься ерундой», ну и так далее. Однажды, в сильном подпитии, он треснул Криса бутылкой «Рейнголда» по голове, после чего Крис оказался у доктора, своего старого знакомого, которому пришлось наложить на его скальп четыре шва. Его старые дружки (большинство из которых сейчас сидит, а остальные либо уже отсидели, либо скоро сядут) устроили за ним настоящую охоту на улицах. Ответственный за профориентацию убеждал его пройти хотя бы краткий курс профессионального обучения, чтобы впоследствии не оказаться у разбитого корыта. Но хуже всего было то, что в младшей школе Крис изрядно запустил учебу, и теперь ему приходилось нагонять.
Чуть ли не каждый вечер мы с ним занимались вместе, иногда по шесть часов кряду. Меня эти занятия просто выматывали, а временами и пугали: пугало какое-то остервенение Криса по отношению к учебе. Тем не менее отставание его казалось непреодолимым: прежде чем приступить к введению в алгебру, ему пришлось повторять дроби, потому что, когда их проходили в пятом классе, они с Тедди и Верном учились играть в покер. Прежде чем выучить по-латыни «Отче наш, иже еси на небесех», Крис должен был уяснить, что такое существительное, предлог и дополнение. На первой странице его учебника английской грамматики красовалась аккуратно выведенная надпись: Е…Л Я ГЕРУНДИИ. Содержание его сочинений было неплохим, мысли отличались оригинальностью, но в правописании он был, мягко говоря, не силен, а уж пунктуация вообще казалась ему темным лесом. Учебник Уорринера стал для него настольной книгой, а когда один экземпляр истрепался до того, что стало невозможно его раскрыть, он тут же приобрел другой, в твердой обложке.
И тем не менее дела его шли в гору. Я тоже не блистал: по успеваемости в классе был седьмым, а Крис поднялся до девятнадцатого места, но нас обоих приняли в университет штата Мэн, только я получил место в кампусе[33] Ороно, а Крис – в Портленде. Представляете, он пошел на юридический, туда, где вообще сплошная латынь!
Ни я, ни он практически не общались с девочками, не назначали свиданий. Очевидно, большинство наших знакомых, включая и Тедди с Верном, считали нас гомиками, однако наши с Крисом отношения были, по-моему, гораздо ближе. Нас тянуло друг к другу словно магнитом. Что касается Криса, причину этого, по-моему, объяснять не надо, со мной же все было несколько сложнее. Его жгучее желание вырваться из Касл-Рока, из болота, что его затягивало, стало для меня частицей моего собственного «я», причем лучшей частицей. Я просто-напросто не мог оставить Криса в этом болоте, иначе вместе с ним в нем бы погибла вот эта самая, лучшая, часть моего естества.
Шел к концу 1971 год. Крис вышел из общежития перекусить в гриль-баре. В очереди, прямо перед ним, стояли двое, между ними вспыхнула ссора по поводу того, который из них первый. Один из спорщиков вытащил нож. Крис, этот вечный миротворец, стал их разнимать и получил удар в горло. Умер он практически моментально. Позднее выяснилось, что его убийца имел четыре судимости и лишь за неделю до того был освобожден из тюрьмы по истечении срока заключения.
Я прочел об этом в газетах. Крис к тому времени только что поступил в аспирантуру, я же преподавал английский в средней школе, был уже в течение полутора лет женат, супруга вскоре должна была родить, и я тоже пытался родить свою первую книгу. Когда мне на глаза попался заголовок СТУДЕНТ ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБ В РЕСТОРАНЕ ПОРТЛЕНДА, я сказал жене, что сбегаю ей за молочным коктейлем, а сам сел в машину, выехал на окраину города, припарковался и проплакал навзрыд, наверное, с полчаса. Я очень люблю свою жену, но рыдать при ней, конечно, было невозможно. Уж слишком это дело интимное…
34
Теперь, наверное, нужно сказать немного о себе. Как вы уже знаете, я стал писателем. Многие критики считают, что все мои писания – дерьмо, и иногда мне кажется, что они правы, однако мне все же доставляет удовольствие вписывать «свободный литератор» в графу «род занятий» многочисленных анкет, которые приходится заполнять, скажем, при получении кредита в банке или в конторе медицинского страхования.
Как это началось? Вполне обычная история: моя первая книга неплохо разошлась, по ней сняли фильм, который неожиданно стал суперхитом, к тому же получил неплохие отзывы критики. Тогда мне было только двадцать шесть. Затем последовала вторая книга и фильм по ней, потом третья и еще один фильм. Маразм, короче… В то же время жена вполне довольна моими успехами, у нас свой дом и трое детишек, все они – отличные ребята, в общем, я могу считать, что жизнь удалась и что, пожалуй, у меня есть все для счастья.
С другой стороны, как мне уже приходилось отмечать, писательский труд перестал приносить мне прежнюю радость. Эти бесконечные звонки, визиты… Иногда у меня жутко болит голова, и тогда приходится запираться в темной комнате, ложиться ничком и ждать, пока боль стихнет. Врачи утверждают, что это не классическая мигрень, а результат постоянного стресса, и уговаривают меня сменить образ жизни, работать менее напряженно, и все такое прочее. Какая глупость… Как будто это от меня зависит. Впрочем, время от времени я сам за себя беспокоюсь, но, что гораздо хуже, начинаю сомневаться, а нужно ли кому-нибудь то, что я делаю.
Забавно, но я не так давно вновь повстречался с Тузом Меррилом. Вот ведь как вышло: друзья мои мертвы, а Туз жив-здоров. Я видел, как он отъезжал с фабричной стоянки по окончании трехчасовой смены, когда в последний раз мы с ребятами навещали дедушку, то есть моего старика.
У него и сейчас был «форд», только не 1952-го, а 1977 года, с наклейкой РЕЙГАН/БУШ-1980 на заднем бампере. Он сильно располнел и полысел, его некогда красивое, с тонкими чертами лицо превратилось в упитанную харю. Он равнодушно скользнул по мне взглядом, не узнавая в тридцатидвухлетнем мужчине мальчишку, которому когда-то сломал нос.
Я решил понаблюдать за ним. «Форд» подкатил к замусоренной стоянке рядом с «Похмельным тигром», Меррил вылез из машины и, подтягивая на ходу брюки, заковылял к бару. Дальнейшее я вполне мог себе представить: вот он открывает дверь и под приветственные крики остальных завсегдатаев усаживается на табурет, который протирает ежедневно, кроме воскресений, по меньшей мере часа по три кряду с тех пор, как ему исполнился двадцать один год; вот залпом выпивает первую кружку…
Так вот ты каким стал, Туз, подумал я, трогаясь с места.
Слева, за фабрикой, виднелась Касл-Ривер, не такая широкая, как тогда, но и не такая грязная. Железнодорожного моста уже не было, а река осталась. Как и я сам.
Зимняя сказка«Метод дыхания»
Питеру и Сьюзан Страуб
1. Клуб
Возможно, в этот снежный и ветреный вечер 23 декабря 197… года я оделся чуть быстрее, чем обычно. Подозреваю также, что и другие члены клуба сделали то же самое. В ненастные вечера в Нью-Йорке очень трудно поймать такси, и я заказал машину по телефону. Я сделал заказ в пять тридцать на восемь часов, и моя жена удивленно подняла брови, но ничего не сказала. Без четверти восемь я уже стоял под козырьком подъезда нашего дома на Восточной Пятьдесят восьмой улице, где мы жили с Эллен с 1946 года. В пять минут девятого такси еще не было, и я поймал себя на том, что в нетерпении мечусь вверх-вниз по ступенькам.
Машина приехала в десять минут девятого. Я влез в такси, довольный, что наконец укрылся от ветра, но в то же время злясь на водителя, как, по-видимому, он того заслуживал. Этот ветер, пришедший накануне вместе с фронтом холодного воздуха из Канады, свистел и завывал вокруг машины, заглушая шум водительского радио и раскачивая антенну. Большинство магазинов было еще открыто, однако на тротуарах почти не попадалось запоздалых покупателей. Те же, кто решился выбраться из дому, выглядели как-то неприкаянно или даже болезненно.
Весь день непогодилось, и теперь снова повалил снег – сначала тонкой завесой, а затем плотными вихревыми потоками, кружившимися впереди нас. Возвратясь домой, я наверняка буду вспоминать об этом сочетании снегопада, такси и Нью-Йорка с еще большим чувством дискомфорта. Впрочем, никто не знает заранее, что будет потом.
На углу Второй и Сороковой улиц над перекрестком, словно привидение, пролетел большой рождественский колокольчик из фольги.
– Жуткий вечер, – сказал водитель. – Завтра в морге окажется еще пара десятков трупов. Алкашей да нескольких грязных шлюх.
– Вполне возможно.
Таксист задумался.
– Ну что ж, это даже к лучшему, – сказал он наконец. – Меньше расходов на пособия, разве нет?
– Ваше рождественское милосердие, – ответил я, – просто поразительно.
Таксист задумался.
– Вы что, один из этих слюнявых либералов? – спросил он через некоторое время.
– Я отказываюсь отвечать на том основании, что мой ответ может быть использован против меня, – сказал я.
Таксист фыркнул, что должно было означать: «Ну почему мне всегда везет на всяких умников?» – но больше ничего не добавил.
Я вышел на пересечении Второй и Тридцать пятой и прошел полквартала вниз до клуба, навстречу завывающему ветру, нагнувшись и придерживая шляпу затянутой в перчатку рукой. Как никогда раньше, моя жизненная сила сжалась где-то в глубине тела до размеров маленького дрожащего огонька в газовой колонке. В семьдесят три человек ощущает холод быстрее и глубже. В таком возрасте лучше сидеть дома перед камином или по крайней мере у электрического обогревателя. В семьдесят три воспоминания о горячей крови – это скорее не воспоминания, а академический отчет.
Снегопад утихал, но сухой, как песок, снег все еще хлестал меня по лицу. Я обрадовался, увидев, что ступени, ведущие наверх к двери 249Б, посыпаны песком. Конечно, работа Стивенса – он достаточно хорошо знал древнюю алхимию: кости превращаются не в золото, а в стекло.