– Нет. Я сам себя перехитрил. Если я протяну отсюда руку, чтобы взять что-то со счетов Питера Стивенса, я потеряю все до последнего цента. Джим, тот мог бы это устроить, но Джима давно нет в живых. Ясно?
Яснее не бывает. Деньги как бы принадлежали ему и одновременно не принадлежали. Собственно, так оно и было. Если бы дело, в которое их вложили, лопнуло, Энди оставалось бы только наблюдать издалека, как денежки его тают, о чем день за днем его бы извещали колонки цифр в «Пресс-геральд». Тут нужны крепкие нервы, ничего не скажешь.
– Теперь, Ред, идем дальше. К городку Бакстон примыкает большой луг под покос. Где находится Бакстон, знаешь?
– Знаю, – сказал я. – Рядом со Скарборо.
– Верно. Так вот, на севере этот луг упирается в каменную стену, словно воссозданную из стихотворения Роберта Фроста. У основания стены лежит камень, не имеющий никакого отношения к лугу в штате Мэн. Это кусок вулканического стекла, которым до сорок седьмого года я придавливал бумаги на своем рабочем столе. У стены он появился благодаря стараниям Джима. Под камнем лежит ключ. Этим ключом можно открыть депозитную ячейку в портлендском отделении банка «Каско».
– Боюсь, тебе не повезло, – сказал я. – После смерти Джима налоговое управление, вероятно, открыло все его депозитные ячейки. Как это положено, в присутствии душеприказчика.
Энди с улыбкой постучал пальцем по моей голове.
– А ты молодец. Котелок варит. Но мы предусмотрели вариант, что Джим может умереть раньше, чем я выйду из этого заведения. Депозитная ячейка оформлена на имя Питера Стивенса, и раз в год адвокатская фирма, взявшая на себя роль душеприказчика Джима, посылает в банк «Каско» чек за пользование ячейкой. – Он помолчал. – Питер Стивенс только и ждет, когда его выпустят из этой ячейки – со свидетельством о рождении, с карточкой социального страхования, с водительскими правами. Водительские права, кстати, шесть лет как просрочены, именно столько лет прошло со дня смерти Джима, но их легко восстановить, пять долларов все удовольствие. Еще там лежат квитанции об оплате коммунальных услуг. А еще – восемнадцать контрольных акций, каждая на сумму десять тысяч долларов.
Я присвистнул.
– Питер Стивенс заперт в депозитной ячейке банка «Каско», а Энди Дюфрен заперт в депозитной ячейке тюрьмы Шоушенк, – продолжал он. – Баш на баш. А ключ к ячейке с деньгами и новой жизнью спрятан под камнем из вулканического стекла на бакстонском лугу. К тому, что я тебе рассказал, Ред, могу добавить: последние лет двадцать я с особым интересом просматриваю колонку новостей – не затевается ли в Бакстоне какое-нибудь строительство? Боюсь, что в один прекрасный день я открою газету и прочитаю, что там решили проложить железнодорожную ветку, или построить муниципальную больницу, или отгрохать современный торговый центр. И моя новая жизнь окажется похороненной под толщей бетона или сваленной вместе с кучей мусора в болото.
– Как это ты еще не сбрендил? – вырвалось у меня.
Он улыбнулся.
– Пока на западном фронте без перемен.
– Но ведь могут пройти годы…
– Да. Хотя, надеюсь, меньше, чем думают местные власти и Сэм Нортон. У меня просто не хватит терпения ждать так долго. Сиуатанехо и этот маленький отель не идут у меня из головы. Больше мне от жизни ничего не надо, Ред, и разве я этого не заслужил? Я не убивал Гленна Квентина, я не убивал свою жену, а отель… я не хочу чего-то особенного. Поплавать в океане, позагорать, пожить в просторной комнате с открытыми окнами. Простые человеческие желания. – Он выбросил камешки. – Знаешь, Ред, – обронил он как бы между прочим, – если удастся осуществить задуманное… мне понадобится человек, который может все достать.
Я надолго задумался. Меня смутило не только то, что мы строим воздушные замки, сидя в вонючем тюремном дворе под перекрестными взглядами вооруженных охранников на вышках.
– Я не гожусь для этой роли, – сказал я. – Там, на воле, мне не притереться. Я теперь, как говорится, человек режимный. Здесь я могу достать все, согласен. А там с этим нет проблем. Там, если тебе нужен плакат, или молоток, или какая-то пластинка, или кораблик в бутылке, под рукой всегда найдется хренов справочник. Здесь такой справочник – я. А на воле… на воле я не буду знать, к чему и с какого боку подступиться.
– Ты себя недооцениваешь. Ты до всего дошел своим умом, всего сам добился. Для этого надо быть незаурядным человеком.
– О чем ты! У меня даже нет школьного аттестата.
– Знаю. Не бумажка делает человека человеком. Так же как не тюрьма лишает его человеческого облика.
– Энди, на воле я не протяну. Поверь мне.
– Подумай, – бросил он, вставая, и тут как раз дали сигнал об окончании прогулки.
Он уходил, как свободный человек, который только что предложил работу другому свободному человеку. И одного этого оказалось достаточно, чтобы на какое-то время я себя таким почувствовал. Вот что мог с тобой сделать Энди. С ним ты вдруг забывал, что у вас обоих пожизненное, что ваши судьбы находятся в руках говнюков из комиссии по досрочному освобождению и псалмопевца – начальника тюрьмы, которого вполне устраивает нынешний статус Энди Дюфрена. Чем плохо иметь ручную собачку, умеющую подсчитывать налоги, – чудеса в решете!
Но в камере, когда наступила ночь, я снова почувствовал себя зэком. Сама идея показалась мне абсурдной, а созданные воображением картины – голубая вода и белый пляж – не столько глупыми, сколько жестокими. Они терзали мой мозг, как рыболовный крючок живую плоть. Нет, я был не способен носить невидимую одежду по примеру Энди. В эту ночь мне приснился огромный камень из вулканического стекла в центре зеленого луга, камень в форме наковальни. Я пытался сдвинуть его, чтобы достать спрятанный под ним ключ. Какое там, такую махину разве сдвинешь. А за спиной, все ближе и ближе, доносился захлебывающийся лай ищеек.
Ну вот, кажется, самое время поговорить о побегах.
Что ж, и такое случается в нашем дружном семействе. Правда, не через стену; через стену такой тюрьмы, как Шоушенк, только дурак полезет – прожектора всю ночь обшаривают поля с трех сторон и гнилую топь с четвертой. Те же, кто изредка рискуют перемахнуть через стену, попадают в луч прожектора или их задерживают позже, когда они голосуют на шоссе. А если удается избежать оживленных магистралей, легко попасть на глаза какому-нибудь фермеру, который не преминет позвонить в тюрьму. Через стену сигают те, у кого одна извилина – и та прямая. Шоушенк, конечно, не Кэньон-Сити, но в глубинке тоже не все так просто: арестант в серой робе, ковыляющий по чисту полю, весь на виду, как таракан на свадебном торте.
Как показывает опыт, удачливее оказались те – уж не знаю, удивляться этому или нет, – кто воспользовался счастливой случайностью. Некоторые, например, успешно выехали за ворота под грудой грязного белья; вот вам тюремный вариант «женщины в белом». Когда я угодил в это заведение, такие побеги были в моде, однако с годами эту форточку надежно прикрыли.
Программа «Право бесправных» увеличила число побегов. Бежали те, кому в этой замечательной нортоновской формуле первое слово казалось заманчивее второго. И опять-таки обычно помогал случай. Охранник отошел к грузовику попить воды или, скажем, заспорил со своим дружком о достоинствах «Бостонских патриотов», а кто-то бросил грабли – и в кусты.
В шестьдесят девятом заключенные работали на картофельном поле в Саббатусе. Дело было третьего ноября, урожай почти весь убрали. Охранник Генри Пью – бывший охранник, как не трудно догадаться, – сидя на заднем бампере грузовика, груженного картофелем, и положив карабин на колени, уплетал свой завтрак, когда из холодного утреннего тумана вышел красавец олень со сказочными рогами (так это звучало в пересказе, элемент преувеличения не исключается). Пью сорвался за оленем, мысленно уже видя ветвистые рога на стене своего дома, а тем временем трое его подопечных тихо слиняли. Двоих потом задержали в кегельбане в Лисбон-Фоллзе. Третьего не нашли по сей день.
Пожалуй, самым дерзким можно считать побег Сида Нидоу. Он совершил это в пятьдесят восьмом году, и вряд ли кому-нибудь удастся его переплюнуть. Сид, переключая рычаги дорожной машины, размечал во внутреннем дворе бейсбольную площадку перед предстоящим субботним матчем. В три часа раздался сигнал, оповестивший о том, что у охраны пересменка. Внутренний двор от автостоянки отделяют главные ворота, которые открываются автоматически. В три часа дня они распахиваются, и происходит встреча отдежурившей команды и заступающей. Тут не обходится без похлопывания по спинам, обмена результатами последних игр и анекдотами с бородой про белых и негров.
Сид преспокойненько выехал на своем драндулете из ворот, и белая полоса разметки шириной в три дюйма протянулась от бейсбольной площадки до канавы в самом конце дороги номер 6, где его драндулет потом нашли лежащим на груде извести. Как ему это удалось при росте сто восемьдесят восемь сантиметра и в арестантском облачении – не спрашивайте. Одно могу предположить: случилось это в пятницу, повеселевшим охранникам, уже отработавшим смену, все было до лампочки, а угрюмым охранникам, заступающим в новую смену, было еще не до чего, и получалось, наверно, так, что первые смотрели поверх известковой пыли, поднятой дорожной машиной, а последние смотрели себе под ноги… вот Сид Нидоу и проскочил.
Насколько мне известно, он до сих пор в бегах. За эти годы мы с Энди не раз хохмили по поводу грандиозного побега Сида, и, когда до нас докатилась нашумевшая история о захваченном самолете, из которого угонщик, открыв задний люк, сиганул с парашютом, Энди готов был поспорить с каждым, что под именем Ди Би Купера скрывался не кто иной, как Сид Нидоу.
– И карман у него, скорее всего, был набит сухой известкой, – говорил Энди. – На счастье. Видать, сукин сын в сорочке родился.
Но, сами понимаете, случай с Сидом Нидоу или с тем парнем, который дал деру с картофельного поля в Саббатусе, создают Шоушенку репутацию ирландской лотереи. Шесть выигрышей подряд. Бывает. А у другого, того же Энди, за девяносто лет такое ни разу не выгорит.