Они думают, что уже поймали его, а он ускользнет у них прямо из-под носа, и «поминай как звали»!
Вопреки всякому здравому смыслу Дюссандеру вдруг ужасно захотелось написать записку мальчику. Пожелать ему никогда не терять осторожности. Послушать старика, который попался по своей неосмотрительности. Ему хотелось добавить, что в конце концов мальчик заслужил его, Дюссандера, уважение. И хотя старик никогда не смог бы полюбить его, их беседы были намного лучше одиночества с одними и теми же вечными мыслями. Но любая записка, даже самого невинного содержания, могла вызвать ненужные подозрения и поставить мальчика под удар, а этого Дюссандер не хотел допустить ни в коем случае. Само собой, парнишке предстоит провести пару непростых месяцев в ожидании визита какого-нибудь правительственного агента с вопросами о документе, найденном в депозитной ячейке, абонированной Куртом Дюссандером на имя Артура Денкера… Но со временем он убедится, что старик говорил правду и никакой ячейки не было. Мальчишке ничего не угрожало, если он сам себя чем-нибудь не выдаст.
Дюссандер протянул руку, которая, казалось, стала необыкновенно длинной, взял стакан и проглотил еще три таблетки. Потом поставил стакан, закрыл глаза и устроился на мягкой подушке поудобнее. Никогда прежде он не чувствовал такой сонливости. Его сон будет долгим. И принесет долгожданное успокоение.
Если, конечно, в нем не будет кошмаров.
Эта мысль привела его в ужас. Кошмары? Господи, только не это! Только не сводившие его с ума кошмары! Ведь проснуться уже будет нельзя! Ни за…
Охваченный ужасом, он попытался сбросить оковы сна. Со всех сторон прямо из кровати к нему уже тянулись худые руки с жадно хватавшими воздух пальцами.
Нет!
Клубок рвавшихся в разные стороны мыслей вдруг провалился в темную шахту и полетел, постоянно ускоряясь и раскручиваясь по спирали, вниз, в чернеющую пустоту неизвестности…
Отравление от передозировки обнаружили в 1:35 ночи, и через пятнадцать минут констатировали смерть. Дежурная медсестра была молодой, и Дюссандер ей даже нравился своей неизменной обходительностью с налетом иронии. Не в силах сдержать слезы, она расплакалась. Будучи католичкой, девушка никак не могла понять, почему такой приятный старик, уже шедший на поправку, вдруг решился на столь ужасный поступок и обрек свою бессмертную душу на вечные муки в аду.
В субботу утром Боудены встали около девяти часов. В половине десятого семья собралась на кухне. Моника, так до конца и не проснувшаяся, молча готовила на завтрак омлет, сок и кофе, а Тодд с отцом читали каждый свое: сын – научно-фантастический роман, а отец – журнал по архитектуре. За дверью послышался шлепок – доставили газету.
– Хочешь, я принесу, пап?
– Я сам.
Дик сходил за газетой, сделал глоток из кружки с кофе и, взглянув на первую полосу, поперхнулся.
– Дик, что с тобой? – встревожилась Моника.
Закашлявшись, Дик показал, что кофе попал не в то горло. Тодд снисходительно на него посмотрел поверх раскрытой книги, а Моника принялась стучать мужу по спине. После третьего удара ее взгляд упал на газету, и она застыла на месте, как в игре «замри-отомри». Глаза ее округлились, и казалось, вот-вот выскочат из орбит.
– Боже милостивый! – наконец с трудом выдавил Дик Боуден.
– Но ведь это… Не может быть… – начала Моника и осеклась, бросив взгляд на Тодда. – Милый…
Дик Боуден тоже смотрел на сына.
Тодд, встревожившись, поднялся и сделал шаг к отцу.
– Да что случилось?
– Мистер Денкер, – ответил отец и замолчал, не зная, что добавить.
Тодд увидел заголовок и все сразу понял. Огромные буквы кричали: «БЕГЛЫЙ НАЦИСТ ПОКОНЧИЛ С СОБОЙ В БОЛЬНИЦЕ». Внизу две фотографии – обе Тодд видел раньше. Одна была сделана шесть лет назад уличным фотографом, и Артур Денкер на всякий случай ее выкупил, чтобы она никому не попала на глаза. На другой был снят Курт Дюссандер в эсэсовской форме: фуражка щегольски сдвинута набок, под локтем – офицерская тросточка.
Если нашли снимок уличного фотографа, значит, побывали у него дома.
Тодд быстро пробежал глазами статью, лихорадочно соображая. Об убитых бродягах пока ни слова! Но их тела обязательно найдут, и газеты тогда взорвутся заголовками: «КОМЕНДАНТ ПАТЭНА ОСТАЛСЯ ВЕРЕН СЕБЕ!», «УЖАСНАЯ НАХОДКА В ПОДВАЛЕ НАЦИСТА! ОН ПРОДОЛЖАЛ УБИВАТЬ!»
Тодд покачнулся – земля уходила у него из-под ног.
Откуда-то издалека донесся отчаянный крик матери:
– Держи его, Дик! Он падает!
Падает! Падает! Падает!
Это слово закрутилось в голове, будто на нем заело пластинку. Тодд смутно почувствовал, как отец подхватил его. Перед глазами все поплыло, и он потерял сознание.
Эд Френч откусил от плюшки и развернул газету. Увидев первую полосу, он едва ли не подавился.
– Эдди! – встревожилась Сондра Френч. – С тобой все в порядке?
– Папа подавился! Папа подавился! – торжественно пропела маленькая Норма и с удовольствием стала помогать матери стучать Эду по спине. Тот не обращал на них внимания, не в силах отвести изумленный взгляд от газеты.
– Да что с тобой? – снова спросила Сондра.
– Это он! Он! – закричал Эд, с силой тыча пальцем в фотографию. – Тот самый человек! Лорд Питер!
– Да о чем ты…
– Это дед Тодда Боудена!
– Что? Военный преступник? Да ты с ума сошел!
– Это точно он! – почти простонал Эд. – Господи Боже, никаких сомнений!
Сондра Френч долго разглядывала фотографию.
– На Питера Уимзи совсем не похож! – пришла она к выводу.
Тодд, бледный как мел, сидел на диване между родителями.
Напротив располагался вежливый седовласый полицейский по имени Риклер. Дик предложил позвонить в полицию, но Тодд сказал, что сделал это сам, и его голос, когда он говорил, был ломающимся, как у подростка.
Теперь же Тодд говорил безучастно и монотонно, чем до смерти пугал Монику. Ему должно было скоро исполниться восемнадцать, но во многих отношениях он оставался еще совсем мальчишкой. Такой шок не мог не сказаться на мальчике.
– Я читал ему… даже не знаю… «Тома Джонса» Филдинга. «Мельницу на Флоссе» Джордж Элиот. Меня книга не впечатлила. Рассказы Готорна. Я помню, ему особенно понравились «Каменный лик» и «Молодой Браун». Начали «Записки Пиквикского клуба», но потом бросили. Он сказал, что Диккенс смешнее всего, когда рассуждает серьезно, а Пиквик вообще похож на котенка. Он так и выразился. Наверное, самой лучшей книгой был «Том Джонс». Она нам обоим понравилась.
– И это было четыре года назад, – уточнил Риклер.
– Да, я заезжал к нему, когда было время, а потом стал учиться в школе в другом конце города. Нас туда возили на автобусе… тренировки… стали больше задавать на дом… в общем… всяких дел прибавилось.
– И свободного времени стало меньше.
– Да, верно. В старших классах заниматься приходится больше… надо набирать баллы для колледжа.
– Тодд – очень способный ученик, – почти автоматически добавила Моника. – По успеваемости он второй в классе. Мы им очень гордимся.
– Еще бы! – заметил Риклер с понимающей улыбкой. – У меня в школе «Фэрвью», что в конце долины, учатся два сына. Так к ним претензий нет только по физкультуре. – Он повернулся к Тодду: – А когда стал учиться в другой школе, ты уже больше не читал ему?
– Нет. Только иногда – газету. Он спрашивал меня, что в заголовках. Очень следил за скандалом с «Уотергейтом». И всегда интересовался котировками фондовой биржи, а там все напечатано так мелко, что он просто опупевал. Извини, мам.
Она молча погладила его по руке.
– Не знаю, зачем ему нужны были котировки, но он следил за ними.
– У него имелись кое-какие акции, – пояснил Риклер. – И проценты помогали ему сводить концы с концами. Хотите, я вас удивлю? Человек, который помог ему купить акции на чужое имя, был осужден за убийство в конце сороковых! Бывают же совпадения! У Дюссандера в доме нашли пять комплектов удостоверений личности на разные имена. Надо отдать ему должное: заметать следы он умел.
– Наверное, акции он хранил где-нибудь в банке, – заметил Тодд.
– Прошу прощения? – Риклер удивленно приподнял брови.
– Акции, – повторил Тодд, и отец, который сначала тоже удивился, согласно кивнул.
– Сертификаты акций были в ящике под кроватью, – ответил Риклер, – вместе с фотографией, где он снят как Денкер. А у него что – была абонирована депозитная ячейка в банке, сынок? Он говорил об этом?
Тодд, подумав, покачал головой.
– Просто я подумал, что акции должны храниться там. Не знаю… вся эта история… понимаете… у меня просто крыша от нее едет! – Он удрученно покачал головой. Он действительно был потрясен, но постепенно приходил в себя и чувствовал, как напоминает о себе инстинкт самосохранения. Реакция обострилась, и одновременно к нему вернулась способность соображать. Если Дюссандер действительно снял ячейку в банке для хранения своего письма, то не разумно ли было держать в ней и акции тоже? Вместе с фотографией?
– Мы работаем над этим делом вместе с израильтянами, – сказал Риклер. – Неофициально. И попрошу вас не упоминать об этом журналистам, если надумаете с ними разговаривать. Они – настоящие шакалы и умеют вытягивать нужную информацию. С тобой хочет встретиться человек по имени Вайскопф, Тодд. Если ты сам не против, и с согласия родителей, разумеется.
– Я не против, – ответил Тодд, но невольно поежился при мысли, что его будут обнюхивать те же ищейки, что выслеживали Дюссандера последнюю треть его жизни. Дюссандер был о них исключительно высокого мнения, и Тодд напомнил себе, что расслабляться нельзя ни на минуту.
– Мистер и миссис Боуден, вы не возражаете против встречи вашего сына с мистером Вайскопфом?
– Нет, если Тодд согласен, – ответил Дик Боуден. – Но я хотел бы при этом присутствовать. Я читал про то, как действуют агенты МОССАДа…
– Вайскопф – не агент МОССАДа. Он – специальный сотрудник, как их называют израильтяне. Вообще-то он преподает грамматику идиша и – вы не поверите! – английскую литературу. И даже написал два романа, – улыбнулся Риклер.