Странности за ним водились уже больше года – он стрелял по кошкам, поджигал почтовые ящики, а когда так по-зверски обошелся с собственным сыном, его наконец обследовали и отправили в больницу в Тогусе – там содержат уволенных из армии по профнепригодности. Тедди любил напоминать, что его отец воевал в Нормандии. Своим стариком он гордился – несмотря на то что тот с ним сотворил – и каждую неделю вместе с матерью его навещал.
Тедди у нас был самый тупой, и, наверное, чокнутый. Откалывал сумасшедшие номера, и ему сходило с рук. Больше всего любил фокус, который называл «Увернись от грузовика». Тедди выскакивал перед ним на дорогу, и часто от смерти его отделяли считаные дюймы. Неизвестно, сколько на его совести сердечных приступов, а он смеялся, когда ветер от пронесшейся машины трепал его одежду. Мы за него боялись, потому что видел он паршиво, даром что стекла в очках были толстенные. Все понимали: рано или поздно Тедди ошибется. С ним и разговаривать-то следовало осторожно, на «слабо» он сделал бы что угодно.
– Горди вылетел, и-и-и!
– Заткнись, – бросил я и взялся за журнал – почитать детектив о студентке, насмерть затоптанной в лифте.
Тедди взглянул на свои карты и заявил:
– Раскрываюсь.
– Ах ты, дерьмо четырехглазое! – воскликнул Крис.
– У дерьма – тысяча глаз, – сказал Тедди так серьезно, что мы с Крисом чуть не лопнули со смеху. Тедди хмурился, словно не понимал, чего это мы веселимся, – еще одно его качество: выдаст какую-нибудь чушь вроде «У дерьма – тысяча глаз», и не поймешь, то ли он сострил, то ли просто так ляпнул. А сам смотрит, как люди смеются, хмурится, и на физиономии написано: «Ну чего смешного?»
Тедди набрал три трефы – короля, даму и валета. У Криса было шестнадцать, и он не решился повышать ставку.
Тедди принялся неуклюже тасовать карты, а я уже добрался до самого крутого поворота в детективе – чокнутый моряк из Нового Орлеана начал исполнять на девушке-студентке чечетку, потому что не выносил замкнутого пространства. Тут лесенка под домиком заскрипела, и в люк стукнули кулаком.
– Кто идет? – вопросил Крис.
– Это я, Верн! – Он задыхался и явно был возбужден.
Я открыл задвижку. Дверца распахнулась, и к нам влез Верн Тессио, тоже из нашей компашки. Он страшно вспотел, и волосы, которые он обычно зачесывал в точности как его рок-кумир Бобби Райделл, теперь липли неровными прядями к круглой голове.
– Ух, ребята! – выдохнул он. – Чего я расскажу!
– Чего? – спросил я.
– Ща, дух переведу. Всю дорогу от дома бежал.
– «Я бежал всю дорогу[30], – заблеял Тедди жутким фальцетом, изображая Литтла Энтони. – Я хотел извиниться…»
– Кончай свой бред, Фред, – перебил его Верн.
– Прикуси язык, Ник, – мигом нашелся Тедди.
– Прямо всю дорогу бежал? – не поверил Крис. (До дома Верна было мили две.) – Да ты спятил, на улице жара дикая.
– Ничего, оно того стоило. Матерь Божья! Вы не поверите. Честно. – Он пошлепал себя по мокрому лбу, чтобы подчеркнуть важность своих слов.
– Да ладно, чего там? – спросил Крис.
– Ребята, вы сегодня можете не ночевать дома? – Верн смотрел на нас очень серьезно и взволнованно. По лицу у него катился пот, глаза были похожи на изюминки в тесте. – Ну, то есть можете наврать предкам, что мы ночуем в палатке у нас на лугу?
– Думаю, да. – Крис поднял свои карты, посмотрел.
– Уж придется, – сказал Верн. – Правда. Нет, вы не поверите. А ты сможешь, Горди?
– Да.
Я мог что угодно. Я все лето был практически невидимкой. В апреле Дэннис, мой старший брат, погиб в автомобильной аварии. Случилось это в Джорджии, в Форт-Беннинге, где он проходил военную учебу. Он и другой парень поехали в магазин, и в них врезался армейский грузовик. Дэннис погиб сразу, а второй еще лежал в коме. Дэннису до двадцати лет оставалось меньше недели. Я уже и открытку для него купил в Касл-Грин.
Я плакал, когда узнал о его смерти, и на похоронах тоже плакал; я поверить не мог, что Дэнниса нет, что нет больше человека, который давал мне щелбаны, пугал до рева резиновым пауком, а когда я падал и разбивал в кровь коленки, целовал меня и говорил: «Ну-ка, не плачь, малыш», – нет больше человека, который ко мне прикасался.
Мне было и больно, и страшно оттого, что он мертв, однако у моих родителей его смерть, казалось, вообще отняла душу. Мы с братом общались не очень часто. Почти на десять лет старше меня, он имел собственных друзей, собственных одноклассников. Много лет мы ели за одним столом, и порой я видел в нем друга, порой – мучителя, но, в общем, просто парня. Он почти год перед смертью не жил дома, если не считать коротеньких отпусков. Мы даже похожи не были. Я довольно долго не мог понять, что плакал не столько по брату, сколько жалел родителей. Ни черта пользы от моих слез им не было, да и мне тоже.
– Так чего ты там изводишься, Верни? – спросил Тедди.
– Мне хватит, – сказал Крис.
– Что?! – завопил Тедди, мгновенно забыв про Верна. – Трепло ты чертово! Не может тебе хватать. Я тебе столько еще не дал!
Крис ухмыльнулся.
– Тащи себе, паршивец.
Тедди потянулся за картой, Крис – за сигаретой, а я опять взялся за журнал.
Верн Тессио спросил:
– Ребята, хотите посмотреть на мертвое тело?
И все застыли.
Эту новость мы, конечно, слышали по радио. Старый приемник с треснутым корпусом, как и многое здесь, спасенный со свалки, работал у нас, не переставая. Он ловил льюистонскую музыкальную станцию, крутившую сплошь суперхиты и что получше из старого: «What in the World’s Come Over You» Джека Скотта, «This Time» Троя Шонделла, «King Creole» Элвиса, «Only the Lonely» Роя Орбисона. Когда передавали новости, уши у нас автоматически отключались. В новостях была всякая муть про Кеннеди и Никсона, про тайваньский кризис, про ракетное оружие и про то, каким гадом оказался Кастро. Историю Рэя Брауэра мы слушали с некоторым вниманием, поскольку он был наш ровесник.
Рэй Брауэр жил в Чемберлене, городке в сорока милях от Касл-Рока. За три дня до того, как Верн Тессио, пробежав две мили по Гранд-стрит, ворвался в домик, Рэй взял у матери ведерко и пошел собирать голубику. Когда стемнело, а он еще не вернулся, Брауэры известили шерифа, и начались поиски – сначала в окрестностях, потом у ближайших городков – Моттона, Дарема, Паунала. Искали все – копы, помощники шерифа, егеря, просто желающие. Прошло три дня, а мальчика так и не нашли. Было ясно, что живым бедняга не отыщется и поиски постепенно заглохнут. Может, он попал в оползень и лежит, задохнувшись, на дне карьера, или утонул в ручье, и лет через десять какой-нибудь охотник набредет на его останки. Уже спустили и прочесали пруд в Чемберлене.
В наши дни на юго-западе Мэна заблудиться невозможно: пригороды разрастались, спальные районы вокруг Портленда и Льюистона вытянулись, словно щупальца гигантского кальмара. Лес никуда не делся, а на восток, в сторону Белых гор, даже гуще стал, но если у вас хватит сил пройти миль пять, не меняя направления, обязательно рано или поздно упретесь в асфальтовую дорогу. Однако в 1960-м местность между Чемберленом и Касл-Роком лежала совершенно дикая, а карты в последний раз обновлялись не позже Второй мировой. И было очень легко, углубившись в лес, сбиться с дороги и погибнуть.
Верн Тессио в то утро копал под террасой землю. Мы-то знали зачем, но я потрачу минутку, чтобы объяснить все как следует. У Тедди Дюшампа голова работала лишь наполовину, но и Верна Тессио на конкурс вундеркиндов точно не взяли бы. А его брат Билли был еще тупее, сами увидите. Только сначала я объясню, зачем Верн копал.
В восемь лет, то есть четыре года назад, наш друг зарыл под террасой дома банку с мелкими монетами. Это место он называл своей пещерой. Играл в пиратов, а монетки изображали зарытые сокровища (Верн требовал, чтобы их называли добычей). Закопал он, значит, банку поглубже и присыпал землей и старыми листьями, которых там за многие годы накопилось немало. Нанес место на карту, а хранил ее у себя в комнате с разным прочим барахлом. Где-то на месяц он про нее позабыл, а потом как-то ему не хватало денег – на кино, что ли, – и он вспомнил про карту и стал ее искать. За это время его мама раза два-три делала у него уборку – выгребала и черновики, и обертки от конфет, и старые журналы, и сборники анекдотов. Все его добро она использовала для растопки, и карта с кладом вылетела в кухонную трубу. Так, во всяком случае, думал Верн. Он пытался найти место по памяти и стал копать. Без толку. Потом копал правее и левее. Опять без толку. Он бросил искать, потом снова начал и с тех пор не прекращал. Четыре года, подумать только. Нет, ну каков? То ли плакать, то ли смеяться над ним.
У нашего друга открылась своего рода одержимость. Терраса тянулась вдоль всего дома, футов на сорок в длину и на семь в ширину. Верн перекопал чуть не каждый дюйм по два, а то и по три раза – денег так и не нашел. Причем в его воображении их количество все время росло. В самый первый раз он сказал нам с Крисом, что там примерно доллара три. Через год сумма выросла до пяти, а потом и до десяти – иногда чуть меньше, иногда больше, в зависимости от того, насколько он был на мели.
Мы твердили то, что поняли сразу: Билли узнал про банку и выкопал ее. Верн не желал в это верить, хотя и ненавидел братика, как арабы евреев, и, имей такую возможность, с радостью проголосовал бы за его смертную казнь. Прямо спросить у Билли он тоже не хотел. Видно, боялся, что тот рассмеется и скажет: да, чертов придурок, конечно, я их взял, там было двадцать долларов, и я все до последнего цента истратил. И вот Верн шел копать всякий раз, как накатывало вдохновение (и когда Билли не ошивался дома). Из-под террасы он выползал в грязнющих джинсах, с пыльными волосами – и пустыми руками. Мы его вечно за это изводили и даже прозвали Грошиком. Грошик Тессио. По-моему, он так сильно торопился к нам не столько ради новости, сколько желая показать, что от его поисков все-таки вышла польза.