Некоторое время мы посидели под деревом, потрепались о всякой всячине – какая команда сильнее (конечно, «Янкиз», ведь за них играют Мэнтл и Мэрис); какая машина круче («тандерберд» пятьдесят пятого; только Тедди уперся и стоял за «корветт» пятьдесят восьмого); кто из ребят, не считая нашей компании, самый смелый (единогласно: Джейми Гэллант, который показал миссис Ивинг средний палец и неспешно вышел из класса, когда она его отчитывала); какой сериал самый интересный («Неприкасаемые» и «Питер Ганн») и прочее в том же роде.
Что тень ясеня удлинилась, первым заметил Тедди и спросил, который час. К моему удивлению, была уже четверть третьего.
– Ребята, – сказал Верн, – кому-то нужно идти за едой. В четыре свалка откроется, явятся Майло и Киллер, а мне как-то не хочется с ними встречаться…
С этим согласился даже Тедди. Самого Майло – пузана лет за сорок – он не боялся, зато стоило упомянуть Киллера, как любой парень из Касл-Рока машинально прикрывал ширинку.
– Подкинем – кому идти? – Я раздал монетки.
Четыре монеты блеснули на солнце. Четыре руки их перехватили и шлепнули на грязные запястья. Два орла, две решки.
Мы подкинули снова, вышли все решки.
– Господи, хана! – воскликнул Верн, хотя мы и без него знали. Четыре орла – луна – к невиданной удаче. Четыре решки – хана. Полная невезуха.
– Да к черту! – бросил Крис. – Фигня все это. Кидай опять.
– Нет, парни, – серьезно сказал Верн, – дело плохо. Помните, как Клинт Бракен с ребятами в Дареме сковырнулись? Билли говорил, они перед тем кидали монетки, кому идти за пивом, – и вышло четыре решки. И – хана! Все вдребезги. Не нравится мне это, серьезно.
– Никто уже в такую чушь не верит, – нетерпеливо сказал Тедди. – Детские байки. Верн, ты будешь бросать или нет?
Верн бросил монетку, но очень неохотно. У него, Криса и Тедди выпали решки. А у меня – портрет Томаса Джефферсона. И мне вдруг стало страшно. Словно какая-то тень наплыла на солнце. У них у всех опять решка, как будто злой рок отметил их по второму разу. Я вдруг вспомнил слова Криса: В руке у меня клок волос – а Тедди летит вниз и орет. Жуть, правда?
Три решки, один орел.
Потом Тедди засмеялся своим сумасшедшим визгливым смехом, и меня отпустило.
– Слыхал я, что так только гомики смеются, – заявил я.
– И-и-и-и! И-и-и-и! Иди уже за едой… гемарфодит!
– Это тебя так мамочка кличет?
На самом деле я не возражал пройтись до магазина, я успел отдохнуть.
– И-и-и-и! И-и-и-и! Ну ты и задница!
– Шагай, Горди, – сказал Крис. – Будем ждать тебя у дороги.
– Лучше не идите без меня.
Верн засмеялся.
– Ну, куда уж нам, Горди. Идти без тебя – все равно что пиво пить теплым.
– Ладно, заткнитесь.
Они все вместе проорали:
– Не заткнусь, а заткну, тебя увижу – блевану!
– А потом ваша мамочка придет – все подлижет! – Я двинул прочь, показывая им через плечо средний палец.
Больше никогда, никогда в жизни не было у меня таких друзей, как в двенадцать лет. А у вас?
Вот говорят же – у каждого свои радости и свои гадости, и так оно и есть. Скажем, слово «лето» вызовет у вас в голове ряд одних образов, а у меня – других. Для меня лето – это шагать по дороге в магазин «Флорида», бренча мелочью в карманах. Жара за тридцать, на ногах кеды. А под ногами – бегущие вдаль рельсы, которые сходятся где-то вдалеке, и они так сверкают, что если закрыть глаза, все равно будешь их видеть – только синие на темном фоне.
Конечно, в то лето случилось и много чего другого, кроме наших поисков Рэя Брауэра. Просто это было важнее всего прочего. А еще были песни – «Come Softly Darling» группы «The Fleetwoods», «Susiе Darlin’» Робина Люка, «Ran All the Way Home» Литтла Энтони… Сплошь хиты? И да, и нет, по большей части – да. В долгие сиреневые сумерки звуки рок-н-ролла смешивались с трансляцией бейсбольных матчей, и время как-то смещалось, словно несколько лет подряд слились в одно долгое лето, застыли в волшебной паутине звуков и образов: пение сверчков, пулеметный треск тасуемых карт, мелькание спиц в велосипедных колесах (какой-то мальчишка торопится домой ужинать холодными бутербродами и чаем), голос Бадди Нокса, поющего очередной хит, вперемешку с голосом спортивного комментатора и запахом скошенной травы: «…на подаче Уайти Форд… он готовится… подача… Есть! Уильямс отбивает! „Ред сокс“ ведут со счетом три-один!» Играл ли Тед Уильямс в шестидесятые за «Ред сокс»? Ни в коем случае. Но я-то помню! Очень хорошо помню. Бейсболом я стал увлекаться в конце пятидесятых, с того момента, как понял, что спортсмены – такие же люди, как я, из плоти и крови. А понял я это, когда перевернулся на своей машине Рой Кампанелла[33] и страницы газет пестрели страшными сообщениями: его карьера кончена, и остаток жизни он проведет в инвалидном кресле. А не так давно я опять пережил подобный удар: два года назад, сидя за этой самой пишущей машинкой, я включил радио и услышал, что погиб Турман Мансон[34], не сумел посадить самолет.
Еще мы ходили в кино – тот кинотеатр давно снесли, – смотрели научную фантастику вроде фильма «Гог» с Ричардом Иганом, и вестерны с Оди Мерфи[35] (наш Тедди каждый фильм с Мерфи смотрел не меньше трех раз и чуть ли на него не молился), и военные фильмы с Джоном Уэйном.
Еще были игры, перекусы на бегу, подстригание лужаек, всякая беготня, была игра в монетки, люди, которые хлопали по спине…
И вот я сижу и, глядя на клавиатуру, пытаюсь увидеть то время, пытаюсь вспомнить все лучшее и худшее из того зелено-коричневого лета, и в моем уже не юном теле оживает тот худенький мальчик, и я слышу все те звуки… Но в первую очередь мне вспоминается, как Гордон Лашанс бежит в магазинчик «Флорида» и в карманах у него звенит мелочь, а по спине струится пот.
Я взял булочек и три фунта котлет для гамбургеров, четыре бутылки кока-колы и открывалку за два цента. Хозяин магазина, Джордж Дассет, стоял, опершись здоровенной лапищей на прилавок, – во рту зубочистка, обтянутое белой футболкой пивное брюхо колыхалось не хуже паруса. Он так и замер, пока я делал покупки: смотрел, чтоб я чего-нибудь не спер. И молчал, покуда не начал взвешивать.
– А я тебя знаю. Ты брат Дэнни Лашанса, верно?
Зубочистка, словно сама собой, переместилась в другой уголок рта. Джордж открыл бутылку лимонада и одним глотком осушил.
– Да, сэр, только Дэнни…
– Знаю. Печально. Как говорится, никто в сем мире не вечен. А знаешь… у меня брат погиб в Корее. Ты – вылитый Дэнни, тебе говорили? Да… Просто копия.
– Говорили, – хмуро сказал я.
– Помню тот год, когда он вошел в число лучших игроков. Полузащитник, да. Как играл! Боже милостивый! Ты-то мал был, не помнишь, наверное.
Дассет посмотрел мне за спину, словно там, на улице, нарисовался вдруг образ моего брата.
– Помню. Э-э… мистер Дассет?
– Да, малыш? – Глаза у него затуманились от воспоминаний, зубочистка подрагивала во рту.
– У вас палец на весах.
– Что? – Он изумленно посмотрел на свой палец, крепко прижатый к белому эмалированному лотку. Не шагни я чуть в сторону, когда Дассет заговорил о Дэнни, я бы и не заметил.
– Гляди-ка, и правда. Просто задумался о твоем брате, земля ему пухом.
Дассет перекрестился, и стрелка скакнула на шесть унций назад. Он добавил котлет и заклеил пакетик.
– Ну вот. Посчитаем. Три фунта котлет – доллар сорок четыре. Булочки – двадцать семь. Четыре колы – сорок. Открывалка – два. Получается… два двадцать девять.
– Тринадцать.
Дассет, нахмурясь, медленно поднял голову.
– А?
– Два тринадцать. Вы ошиблись.
– Малыш, да ты…
– Вы неправильно посчитали. Сначала положили палец на весы, а потом обсчитали. Я хотел взять еще печенья, но теперь не стану.
– Ты чего, малыш, – тихонько произнес он, – больно умный?
– Нет, сэр. Но и надурить себя не позволю. Что сказала бы ваша мама, узнай она, что вы обманываете малышей?
Он буквально зашвырнул бутылки в бумажный пакет и грубо сунул его мне. Я едва успел подхватить. Тупая физиономия Дассета налилась кровью, брови сошлись.
– Ладно, сопляк, забирай. И вали из моего магазина. Явишься сюда еще раз – я тебя вышвырну. Х-хх! Наглый мелкий ублюдок.
– Не явлюсь. – Я распахнул дверь. Снаружи плыла сонная жара, зеленые и коричневые краски, наполненные тихим светом. – И никто из моих друзей – тоже. А у меня их примерно пятьдесят.
– Твой брат был не такой засранец! – заорал Дассет.
– Да пошел ты! – крикнул я и бросился бежать.
Позади, грохнув, как выстрел, распахнулась дверь, и Дассет проревел:
– Если явишься, я тебе рожу расквашу, паршивец!
Я бежал со всех ног, пока не перевалил через холм, мне было и страшно, и смешно, и сердце колотилось как бешеное. Потом я шел быстрым шагом и то и дело оглядывался – вдруг, например, он погнался за мной на машине.
Никто за мной не гнался; довольно скоро я подошел к свалке. Сунул пакет за пазуху, вскарабкался на ворота и спрыгнул с другой стороны. То, что я увидел, пройдя половину площадки, меня не обрадовало: у будки стоял «бьюик» Майло Пресмана. Если он меня заметит, мне мало не покажется. Правда, ни его, ни пресловутого Киллера я пока не видел, и все же задний забор показался мне чертовски далеким. Я уже пожалел, что не обошел свалку и не влез с другой стороны, однако возвращаться не стоило. Увидь Майло, как я перелезаю забор, дома мне придется несладко, но куда больше я боялся услышать от него команду «Киллер, взять!».
В голове у меня заиграла тревожная музыка. Я потихоньку шел, делая вид, будто все нормально, будто мне и положено брести здесь с пакетом еды за пазухой, направляясь к забору, отделяющему свалку от железной дороги.
До забора оставалось шагов двадцать, и я уже думал, что все обойдется, как услышал крики Майло: