– То есть ты провисишь вот так, если в поезде будет двести вагонов? – поинтересовался Крис. – Будешь висеть на руках пять или десять минут?
– Трусишь?! – завопил Тедди.
– Просто спрашиваю, что ты думаешь делать. – Крис улыбнулся. – Не кипятись.
– Ну и шагайте в обход, – храбрился Тедди. – Мне плевать! Я вас подожду. Посплю немного.
– Один-то поезд уже прошел, – заметил я без энтузиазма. – И, вероятно, в день их проходит не больше двух. Вот, смотрите.
Я ткнул мыском кеда в кустик травы, проросший из-под рельс. На путях между Касл-Роком и Льюистоном никакой травы не было.
– Вот! Я же говорю! – ликовал Тедди.
– Но всякое возможно, – добавил я.
– Да. – Крис внимательно посмотрел на меня, глаза у него блестели. – Слабо тебе, Лашанс?
– Кто «слабо» сказал – первым пошагал.
– Отлично! – Крис оглянулся на Тедди и Верна. – Трусов нет?
– Нет! – крикнул Тедди.
Верн прокашлялся, что-то пискнул, снова прокашлялся и тоненько произнес:
– Нету.
И криво так улыбнулся.
– Ладненько, – одобрил Крис.
Однако мы колебались, даже Тедди. Я встал на колени и крепко взялся рукой за рельс, рискуя заработать ожог, – так он раскалился на солнце. Рельс молчал.
– Порядок.
В эту секунду у меня в животе словно кто-то затеял прыжки с шестом. Уперся им прямо в пузырь – и прыгнул до самого горла.
Мы двинулись цепочкой: первым Крис, затем Тедди, потом Верн и я – последним, поскольку вовремя придумал, что «кто „слабо“ сказал – первым пошагал». Мы шли по шпалам, и волей-неволей приходилось смотреть вниз. Шагнешь мимо – провалишься всей ногой, да еще лодыжку можно сломать.
Берег уходил вниз, и с каждым шагом росла у нас решимость… и понимание того, что это чистый идиотизм. Посмотрев на кромку воды, я остановился и задрал голову. Крис и Тедди уже ушли далеко, почти за середину моста, а Верн медленно тащился следом, пялясь себе под ноги. Он был похож на старушку на ходулях: голова опущена, спина согнута, руки для равновесия расставлены. Я оглянулся. Поздно, приятель, сказал я себе, нужно идти, и не только из-за поезда. Не пойду – буду трус на всю жизнь.
И я пошел. От мелькающих перед глазами шпал (а под ними – бегущая вода) мне стало плохо и затошнило. Всякий раз, как я ставил ногу, мне чудилось, что она вот-вот провалится, хотя я видел, куда ее ставлю.
Я вдруг стал слышать абсолютно все звуки – и в моем организме, и в окружающем мире. Как будто настраивался перед выступлением какой-то безумный оркестр. Непрерывное биение сердца, шум крови в ушах (словно по барабану стучат щетками), поскрипывание сухожилий, ровный шорох реки, стрекот саранчи, монотонный синичий писк и далекий лай собаки. Может, даже Киллера. Сильно ощущался неприятный запах реки. Ноги у меня начали подрагивать. Мне все казалось, что намного спокойнее – и быстрее – было бы двигаться на четвереньках. Только я не стал бы, и никто из нас не стал бы. Если, сидя по субботам на утренних сеансах, мы чему-то и научились, так это тому, что ползают лишь слабаки. Важнейший догмат Евангелия от Голливуда: хорошие парни ходят, расправив плечи! И если из-за прилива адреналина твои сухожилия поскрипывают, а мышцы ног по той же причине подрагивают – какого черта, терпи!
Дурнота усилилась, шпалы будто двоились и поднимались к самому моему носу. Потом это прошло, и мне стало лучше. Я почти догнал Верна, который едва ковылял. Крис и Тедди подходили к берегу.
С тех пор я написал целых семь книг о людях, обладающих необычными способностями: читать мысли, видеть будущее, но именно в тот раз – первый и единственный – у меня было настоящее озарение. А как иначе объяснить мой поступок? Я сел на корточки и положил левую руку на рельсы. Рельсы дрожали! Словно металлическая змея, готовая к броску.
Есть выражение «Ни жив ни мертв от страха». Я-то понимаю, что это означает – буквально то, что сказано. Точнейшая фигура речи. С тех пор я не раз пугался, и очень сильно, однако никогда не испытывал такого страха, как тогда, сидя на мосту и держа руку на горячих, дрожащих рельсах. Ощущение было, словно все внутренности у меня вдруг растворились. По ноге потекла тонкая струйка. Рот открылся – сам, я его не открывал! – просто отвалилась нижняя челюсть, как люк, если убрать подпорку. Язык намертво прилип к нёбу. А хуже всего, что я не мог двинуться с места: у меня совершенно одеревенели мышцы. Всего на миг, но тогда он показался вечностью. Восприятие внешних сигналов резко усилилось, словно кто-то переключил напряжение у меня в мозгу со ста десяти на двести двадцать. Я слышал, как где-то далеко пролетает самолет, и даже успел подумать: хорошо было бы сидеть в мягком кресле у иллюминатора, попивать колу и смотреть вниз, на блестящую ленту неизвестной мне реки. Глядя на шпалу, я четко видел в ней все трещинки и древесные волокна. А боковым зрением видел рельс, на котором лежала моя рука, и он неестественно ярко блестел. И рука, когда я ее отнял, некоторое время хранила вибрацию. В ней даже началось покалывание, какое ощущаешь, когда начнешь двигать затекшей после долгой неподвижности конечностью. Слюна стала вязкой и кислой. Самое ужасное было, что поезда я не слышал и не знал, с какой стороны он появится и насколько он близко. Опасность-невидимка, ничем себя не проявляющая, кроме вибрации рельсов – единственного признака грядущей неизбежности.
Перед моим мысленным взором замаячил образ Рэя Брауэра – валяется покалеченный, измятый, словно старое тряпье в какой-то канаве. Скоро и мы будем вроде него, во всяком случае, мы с Верном… или только я. Мы сами отправились навстречу погибели.
Эта мысль вдруг прогнала оцепенение, и я вскочил. Постороннему зрителю я показался бы чертиком из табакерки, но у меня складывалось впечатление, будто все происходит в замедленном кино, будто я еле-еле прорываюсь через огромную толщу воды, и вода не хочет меня выпускать.
Все же я вырвался на поверхность.
И заорал:
– ПОЕЗД!
Меня окончательно отпустило, и я побежал.
Верн оглянулся, и лицо его вытянулось от удивления, а глаза стали комически огромными, как буквы в букваре. Он увидел, как я лихорадочно скачу по шпалам, и понял: это не шутка. И тоже побежал.
Далеко впереди Крис уже ступил на землю, и я возненавидел его лютой ненавистью – мощной и яркой, как весенняя листва. Ему-то ничего не грозит. Этот паршивец в безопасности.
Крис рухнул на колени и стал щупать рельсы.
Тут у меня нога соскользнула в проем между шпалами. Глаза чуть не выскочили из орбит; я замахал руками и удержался.
Почти на середине моста я нагнал Верна – и услышал поезд. Он был сзади, шел со стороны Касл-Рока. Негромкий рокочущий шум приближался и вскоре разделился на фырканье локомотива и другой, более зловещий звук – тяжелый стук колес по рельсам.
– Ч-чер-рт! – завопил Верн.
– Беги, болван! – крикнул я и подтолкнул его в спину.
– Не могу! Я упаду!
– Бы-ы-ы-стре-е-е-е!
Он прибавил скорости… неуклюжий, похожий на чучело: плечи обгорели, рубашка болталась на заднице, мешая бежать. На облезлой коже аккуратными бусинками выступил пот. Его мышцы опускались и поднимались, опускались и поднимались… На спине выступили позвонки, отбрасывая серповидную тень, чем выше, тем чаще.
Он еще и свое скатанное одеяло тащил. Я тоже.
Верн бежал, шлепая кедами по шпалам. Он едва не промахнулся ногой, шарахнулся, а я дал ему по спине, чтобы бежал быстрее.
– Го-о-о-рди, я не-е-могу!
– БЫСТРЕЕ, ИДИОТ! – проревел я… и мне стало весело!
Да, это было странное, нездоровое – но веселье; такое я потом пережил лишь однажды, надравшись в стельку. Я гнал Верна Тессио, словно загонщик – корову. Быть может, и он наслаждался своим страхом и мычал, вроде пресловутой коровы. Ребра у него ходуном ходили, поднимались и опадали, как кузнечные мехи.
Поезд шумел уже очень громко. На разъезде, где мы кидались камнями по флажку, он засвистел. Я закусил удила и готовился ощутить, как дрожит под ногами мост. Это будет означать, что поезд совсем рядом.
– БЫСТРЕЕ, ВЕРН! БЫСТРЕЕ!
– Господи, Горди, господи, Горди, чччч-е-е-р-р-р-т!
Воздух разорвался в клочья от единственного исторгнутого поездом долгого гудка. В такой момент и понимаешь: все, что видел в кино или читал в книжке, – ерунда. И героев, и трусов смерть призывает одинаково:
УУУУУУУУУУУУУУУУУУУ!
Крис и Тедди, блестевший очками, стояли рядом и оба вопили одно и то же слово: Прыгай! но рев поезда раздавил это слово, выбил из него весь звук, оставил только оболочку.
Мост затрясся под мчащимся поездом. И мы прыгнули.
Верн первый растянулся в пыли, а я упал рядом, чуть не на него. Поезда я даже не видел и не знаю, видел ли нас машинист. Года два спустя я как-то сказал Крису, что нас, скорее всего, и не заметили, а он ответил: «Вряд ли они гудели просто для развлечения! Хотя, может, и не видели, а гудели именно просто так».
Я закрыл руками уши, вжался лицом в пыль, а поезд проносился мимо, стучал металлом по металлу – и обдавал нас горячим ветром. Состав был грузовой и очень длинный, но я так и не поднял головы. Вскоре я почувствовал на спине чью-то теплую ладонь и, конечно, понял, что это Крис.
Когда поезд отгрохотал, я наконец поднял голову – ну прямо солдат в окопе после целого дня артобстрела. Верн лежал и трясся. А Крис сидел между нами, скрестив ноги, и держал ладони у меня на спине и у него.
Когда Верн сел, по-прежнему дрожа, и судорожно облизнул губы, Крис сказал:
– Я вот надумал выпить колы. Еще кто-нибудь хочет?
Хотели все.
Примерно через четверть мили дорога на стороне Харлоу углубилась в лес, а лес спускался в низину, к болотистой местности. Там роились комары размером с небольшой истребитель, зато было прохладно. Блаженная прохлада.
Все присели в тени выпить колы. Мы с Верном набросили на плечи рубашки – хоть чуть-чуть защититься от комарья, – а Крис и Тедди так и сидели голые до пояса, такие невозмутимые: ни дать ни взять два эскимоса в снежном домике. На несколько минут каждый погрузился в свои мысли, но потом Верну понадобилось отойти за кустики, и сразу начались шуточки и подначки.