– А что мешает?
– Люди. Люди тянут ко дну.
– Кто? – Я думал, он скажет про учителей, про гадов типа мисс Саймонс, возжелавшую новую юбку, или про братца Глаза, или, может, даже про родителей.
А он сказал:
– Друзья тянут на дно, Горди. Ты не знал? – Он кивнул в сторону Тедди и Верна, которые остановились нас подождать. Они над чем-то хохотали, просто заходились в смехе.
– Друзья – это как когда утопающий за тебя хватается. И его не спасешь, и сам утонешь.
– Эй, там, копуши чертовы! – сквозь смех выдавил Верн.
– Да, идем, – сказал Крис и побежал.
Где-то через милю мы решили разбить лагерь. Идти дальше никто не желал. Нас вымотали и сцена на свалке, и история с поездом, но главное – мы были уже у Харлоу. Знали, что где-то впереди лежит мертвый мальчик, возможно, весь изувеченный, и мухи по нему ползают. А может, уже и черви. Никому не хотелось ночевать к нему поближе. В каком-то из рассказов Алджернона Блэквуда я прочел, что когда человек умирает, то дух его так и бродит поблизости от тела, пока его не похоронят, как полагается по-христиански.
Мне, например, совершенно не хотелось, проснувшись среди ночи, увидеть, как светящийся призрак Рэя Брауэра болтается среди темных сосен, и услышать его стоны или бормотание.
Здесь, прикинули мы, от тела нас отделяет миль десять, и, хотя никто из нас в привидения не верил, десять миль – вполне хорошее расстояние на тот случай, если мы все-таки ошибаемся.
Верн, Крис и Тедди набрали дров и стали разводить под самой насыпью костер. Крис на всякий случай очистил вокруг него небольшое пространство: леса были сухие, и рисковать не стоило.
Я же тем временем заточил несколько веточек и сделал сооружение, которое мой брат называл «ужин путника» – кусочки котлет, нанизанные на обструганные палочки. Остальные со смехом возились вокруг костра, который не хотел разгораться. (В Касл-Роке был скаутский отряд, но ребята, болтавшиеся в нашем домике на ничейной земле, считали, что такие вещи – для слюнтяев.) Они выясняли, как лучше готовить – над огнем или на углях (пустой спор: все слишком проголодались, чтобы ждать углей), можно ли использовать для растопки сухой мох, как быть, если кончатся спички, а костер так и не разгорится. Тедди уверял, что умеет добывать огонь трением. Крис – что слышит, как у Тедди скрипят мозги. Добывать огонь им не пришлось: Верн со второй попытки поджег щепотку мха и несколько веточек.
Погода была безветренная, и мы по очереди раздували маленький огонек, пока не занялись толстые ветки, добытые в куче валежника рядом с лагерем. Когда дрова отчасти прогорели, я повтыкал в землю палочки – под таким углом, чтобы нанизанные на них котлеты были как раз над огнем. Мы сидели вокруг костра и смотрели, как они шипят и поджариваются. Наши желудки завели предобеденную беседу.
Не в силах дождаться, пока котлеты испекутся, мы сдергивали их с веток и вкладывали в булочки. Фарш был снаружи подгорелый, внутри сырой – просто объеденье. Мы пожирали гамбургеры и вытирали руками жирные губы. Крис открыл рюкзак и вынул коробочку из-под пластыря. (Пистолет был на самом дне; Верну и Тедди он о нем не сказал, и я решил, что это наша тайна.) Он открыл коробочку и протянул каждому помятую сигаретку. Мы прикурили их от тлеющих дров, откинулись назад – ну прямо завсегдатаи светской гостиной! – и любовались, как дымок растворяется в легких сумерках. Никто не затягивался: не дай бог, закашляешься, а остальные потом будут дня два над тобой потешаться. Да нам и так было приятно выпускать дымок, поплевывать в костер и слушать его шипение. (Именно тем летом я и понял, как узнать начинающего курильщика: он то и дело сплевывает.) Нам было хорошо. Докурив сигареты до самого фильтра, мы бросили окурки в огонь.
– Покурить после обеда – ничего нет приятнее, – заявил Тедди.
– Чертовски точно, – поддакнул Верн.
В зеленом сумраке начинали петь сверчки. Рельсы прорезали лес до самого горизонта; небо там, вдали, из голубого стало темно-синим. Этот знак наступающей ночи меня и успокаивал, и тревожил.
Выбрав у насыпи площадку поровнее, мы расстелили одеяла. Примерно час мы еще подкладывали в костер ветки и болтали о всякой ерунде – о какой говорят мальчишки, пока им нет пятнадцати, и они не замечают, что на свете существуют девушки. Обсудили, кто в Касл-Роке лучший гонщик, шансы «Бостон ред сокс» на этот год и впечатления от прошедшего лета. Тедди рассказал, как ездил в Брансуик и там на пляже один мальчишка, ныряя, ударился головой и чуть не утонул. Потом разобрали наших учителей. Согласились, что мистер Брукс – самый настоящий слюнтяй: если кто с ним пререкается, он чуть не плачет. Зато миссис Коди… небо не знает другой такой злобной суки. По словам Верна, два года назад она так врезала одному мальчику, что тот едва не ослеп. Я смотрел на Криса – расскажет про мисс Саймонс или нет? – но он вообще молчал и не замечал моего взгляда, смотрел только на Верна и сдержанно кивал.
Про Рэя Брауэра мы не говорили, однако я про него все время думал. Лесная темнота и пугает, и завораживает – она не разбавлена светом фар, окон и витрин, ей не предшествуют крики матерей, требующих «немедленно бежать домой, а то уже поздно». Если вы привыкли к городу, то в лесу ночь воспринимается не как природное явление, а как стихийное бедствие. Темнота не просто наступает, она неожиданно затопляет все вокруг, словно река, вышедшая из берегов.
И когда при этом свете – точнее, в его отсутствии – я думал о теле Рэя Брауэра, мной владели не беспокойство и страх, что он вдруг возьмет и появится – зеленоватый такой – и застонет, словно призрак, предвещающий беду, и попытается нас прогнать, дабы мы не потревожили его покой… Нет, я пережил неожиданный прилив жалости: он так одинок и беззащитен во тьме, накрывшей нашу сторону земного шара! Его может съесть какой-нибудь зверь. И нет здесь ни его мамы, чтобы этому помешать, ни отца, ни Иисуса со всеми его святыми. Он мертв и совсем один – брошен с дороги в канаву. Я вдруг понял, что если не перестану про него думать, то разревусь. И решил поведать очередную историю про Ле-Дио – состряпал ее там же и не очень удачно. Кончалась она, как большинство этих историй: некий американский солдат произносит предсмертную речь, пронизанную мотивами патриотизма и любви к девушке, что ждет его дома, и ему внимает мудрый командир, – только вместо их лиц я видел другое: совсем юное, мертвое, глаза закрыты, черты смазаны, из левого уголка рта тянется струйка крови. А за ним виделись не улицы и дома Ле-Дио, а темный лес и железнодорожная насыпь, уходящая в звездное небо, словно длинный могильный холм.
Я проснулся среди ночи и не мог понять, почему в моей спальне вдруг стало так прохладно. Может, Дэнни открыл окно? Он мне как раз снился – что-то про занятия бодисерфингом. На самом деле это с нами было четыре года назад.
Оказалось, я не в своей комнате, а в каком-то другом месте. И кто-то сжимает меня в медвежьих объятиях. За моей спиной кто-то трясется, а рядом скрючился еще и третий и к чему-то внимательно прислушивается.
– Что за черт? – спросил я, искренне удивленный.
В ответ – какой-то долгий стон. Похоже на Верна.
Я окончательно проснулся и вспомнил, где нахожусь. Только почему среди ночи никто не спит? Или же я сам прикорнул лишь на минутку? Нет, в самой середине чернильно-черного неба висел тоненький серп луны.
– Пусть оно меня не трогает, – молил Верн. – Клянусь, я буду хорошим, ничего плохого делать не буду. Даже сиденье на унитазе буду поднимать, перед тем как пописать. Я… я…
В некотором изумлении я понял, что слышу молитву. Или что там у Верна Тессио шло за молитву.
Я испугался и сел.
– Крис?
– Верн, умолкни, – сказал Крис. Это он лежал, прислушиваясь. – Ничего нет.
– Еще как есть, – зловеще произнес Тедди. – Есть.
– Да в чем дело-то? – Я, видно, не до конца проснулся, как будто выпал сюда из другого места и времени. И мне стало страшно – я что-то пропустил и теперь беззащитен.
Тут, словно в ответ на мой вопрос, в лесу раздался долгий и гулкий крик, почти визг; такой могла бы издать женщина, умирающая от страха и боли.
– Боже всемилостивый, – слезно скулил Верн.
Он вцепился в меня с удвоенной энергией – оказывается, это его объятия меня разбудили, а теперь не давали дышать и к тому же усиливали мой собственный страх. Я с усилием высвободился.
– Это он, Брауэр, – хрипло прошептал Тедди. – Его призрак бродит по лесу.
– Господи! – Верн, кажется, ничуть в том не усомнился. – Клянусь, не буду больше тырить в лавке похабные книжки, обещаю больше не скармливать морковку собаке… Я… я…
Он запинался, готовый наобещать Богу что угодно, но от страха ничего путного придумать не мог.
– Не буду больше курить сигареты без фильтра! Не буду божиться. Не буду класть жвачку на тарелку для пожертвований. Не буду…
– Верн, заткнись! – бросил Крис.
За его обычным командным тоном чувствовался нарастающий страх. Возможно, у него, как и у меня, спина и плечи покрылись гусиной кожей, а волосы на затылке поднялись.
Верн понизил голос и стал шепотом перечислять, как он еще исправится, если Господь даст ему пережить сегодняшнюю ночь.
– Это разве не птица? – спросил я у Криса.
– Нет, вряд ли. По-моему, это дикая кошка. Отец говорит, когда они ищут партнера, вопят как оглашенные. На женский крик похоже, да?
– Да.
На этом коротком слове голос у меня сел, как будто я подавился кубиком льда.
– Женщина не может кричать так громко, – заметил Крис. И беспомощно добавил: – Или может? А, Горди?
– Призрак, – снова прошептал Тедди. На его очках плясали смазанные блики лунного света. – Пойду проверю, – заявил он.
Вряд ли Тедди говорил серьезно, но рисковать нам не хотелось. Когда он стал подниматься, мы с Крисом дернули его вниз. Наверное, получилось слишком резко – мышцы у нас от страха стали как канаты.