Дверцы открылись, и вышли Туз и Пушок.
– Дешевка, значит, да? – спросил Туз, ласково улыбаясь. – А моя мать раздвигает ноги, да?
– Сейчас мы за тебя возьмемся, – сообщил Пушок.
Я бросил портфель и побежал. Работал ногами изо всех сил, однако не успел пробежать и квартала, как меня догнали. Туз дал мне подножку, и я растянулся на тротуаре. Ударился подбородком так, что не искры из глаз посыпались, а целые фейерверки. Когда меня схватили, я уже ревел – не из-за разбитых в кровь локтей и коленок, и даже не от страха. Я ревел от дикой бессильной ярости. И думал о Крисе.
Резко крутанувшись, я едва не вырвался. И тогда Пушок двинул меня коленом в пах. Боль была невероятная, ослепляющая, ни с чем не сравнимая. Мне открылись такие ее горизонты, о каких я и не подозревал. Я закричал. Это был мой единственный шанс на спасение.
Туз нанес мне два сильных, сокрушительных удара в лицо. От первого у меня отключился левый глаз; я потом четыре дня им не видел. Вторым ударом он сломал мне нос, хруст был такой, что куда там самым хрустящим чипсам.
И тут вышла из дома старенькая миссис Чалмерс: в костлявой руке тросточка, во рту – сигаретка. И сразу закричала:
– Эй! Эй, вы! А ну прекратите! Отпустите его! Хулиганы! Двое на одного! Полиция! Полиция!
– Чтоб я тебя больше не видел, засранец, – с улыбочкой сказал Туз.
Меня отпустили; я сел и завалился набок, держась за свои бедные яички. Я не сомневался: вот сейчас меня вырвет, а потом я сразу умру. И я все еще плакал. Но когда Пушок стал топтаться вокруг меня, вид его подвернутых джинсов и черных сапог снова разбудил мою злость. Я вцепился ему в ногу и укусил прямо сквозь ткань. Изо всех сил. Теперь уж Пушок завопил от боли. Он крутился на одной ноге, пытаясь освободиться, и – невероятно! – ругал меня за «грязный прием». Именно тогда Туз припечатал каблуком мою левую ладонь и сломал два пальца. Хруст был уже не как у чипсов, а как если бы сломали большой коржик. Потом они пошли к машине: Туз – неспешно, сунув руки в карманы, Пушок – прыгая на одной ноге и вопя в мой адрес ругательства. Я скрючился на тротуаре и ревел. Тетушка Иви – миссис Чалмерс – подошла, сердито стуча тросточкой. Спросила, не нужен ли мне врач. Я сел и попытался унять слезы. Сказал, что врача не нужно.
– Негодяи! – возмущалась она. Тетушка Иви была глуховата и всегда кричала. – Я видела, как они тебя промеж ног! Бедняга, твои шарики теперь раздуются, вроде мячей станут.
Миссис Чалмерс завела меня к себе домой, дала влажную тряпочку – вытереть нос (он стал похож на спелую сливу) и налила чашку кофе со странным лекарственным запахом – и успокаивающим эффектом. Она все уговаривала меня вызвать доктора, а я отказывался. Наконец тетушка Иви уступила, и я побрел домой. Очень-очень медленно. Мои шарики пока не раздулись до размеров мячей, но были к тому близки.
Родители, увидев меня, сразу всполошились. Честно говоря, я даже удивился, что они обратили внимание.
Кто на меня напал? Смогу ли я их опознать? Это папа спрашивал, он не пропускал детективных сериалов. Я сказал, что опознать вряд ли смогу. И вообще устал.
Наверное, у меня наступил шок. И опьянение – от кофе, который тетушка Иви, кажется, больше чем наполовину развела бренди.
– Может, эти парни не из нашего города, – предположил я.
Меня отвезли к доктору Кларксону. Он и теперь жив, но уже тогда был достаточно стар, чтобы на равных беседовать с Богом. Доктор поправил мне нос и пальцы, выписал рецепт на обезболивающее. Потом под каким-то предлогом выпроводил родителей в коридор и подошел ко мне – зловеще шаркая и вытянув шею, словно актер в фильме ужасов.
– Гордон, кто это сделал?
– Не знаю, доктор Кла…
– Неправда.
– Правда, сэр. Понятия не имею.
Его бледные щеки покрылись румянцем.
– Почему ты защищаешь этих мерзавцев? Думаешь, они тебя будут уважать? Только посмеются и дураком тебя назовут. Скажут – вон идет придурок, которого мы так здорово отделали, ха-ха-ха!
– Я их не знаю. Правда.
Доктору явно хотелось схватить меня и хорошенько встряхнуть, но он, разумеется, этого не сделал. Только покачал седой головой и пробормотал что-то про малолетних преступников. А вечером, наверное, высказал все своему приятелю Богу за рюмкой хереса и сигарой.
Плевал я на уважение Туза, Пушка и прочих козлов, однако следовало подумать о Крисе. Его братец Глаз сломал ему руку в двух местах, а лицо превратил в нечто фиолетовое, как южная ночь. Крису пришлось фиксировать кость стальным стержнем. Миссис Макджинн, жившая на той же улице, что и Крис, увидела, как он бредет по обочине, а из ушей у него течет кровь. Она отвезла его в отделение неотложной помощи, и там Крис сообщил доктору, что спускался в подвал и оступился на лестнице из-за темноты.
– Ясно, – сказал доктор, которому поведение Криса понравилось не больше, чем доктору Кларксону – мое. И пошел звонить шерифу Баннерману. За это время Крис добрался до холла, прижимая к груди временно наложенный гипс, и сделал телефонный звонок за счет другого абонента. Он страшно боялся, что миссис Макджинн не захочет ответить, но она ответила.
– Крис, ты как там?
– Нормально, спасибо.
– Ты извини, что я с тобой не осталась, у меня тут духовка…
– Да все в порядке, миссис Макджинн. Посмотрите, пожалуйста, перед нашим домом «бьюик» стоит?
На «бьюике» ездила мать Криса. Машина была старая, и когда ее заводили, всем казалось, что где-то подгорели оладьи.
– Стоит, – осторожно ответила соседка. Связываться с Чемберсами ей не хотелось. Белая шваль, ну их совсем.
– А вы можете пойти и сказать маме, чтобы выкрутила лампочку в погребе?
– Крис, я тут с пирогами…
– Скажите ей, – настойчиво повторил Крис, – пусть прямо сейчас выкрутит. А то мой брат сядет.
Нашим друзьям тоже досталось, хотя и не так здорово, как нам с Крисом. Билли встретил Верна дома и отлупил поленом. После четырех-пяти ударов тот отключился, Билли испугался, что избил его насмерть, и ушел. А Тедди подкараулили на улице втроем, сшибли с ног и разбили ему очки. Бедняга рвался в бой, но без очков лишь тыкался туда-сюда, как слепой котенок, – и им стало неинтересно.
В школе мы держались вместе, вчетвером, словно уцелевшие бойцы из разбитого отряда. Хотя никто не знал, что с нами произошло, народ догадывался: у нас была какая-то стычка со старшими, и мы держались молодцом. Ходили всякие слухи, совершенно далекие от истины.
Потом переломы зажили, синяки сошли, а Верн и Тедди от нас отдалились. Завели себе кучку поклонников и командовали ими. В основном то были мелкие засранцы-пятиклашки; Верн и Тедди таскали их в домик на дереве, помыкали ими и держались важно, словно немецкие генералы. Мы с Крисом бывали в домике все реже. Я как-то забрел туда на следующий год, весной, – там стоял запах пота и спермы. Больше я туда не ходил. Тедди и Верн стали для нас просто знакомыми. Мы виделись только на переменках, кивали друг другу: привет-привет! Что ж, так бывает. Друзья приходят в нашу жизнь и уходят – как официанты в ресторане. Когда я вспоминаю тот свой сон, о трупах, тянущих меня в глубину, я думаю, что оно и к лучшему. Некоторые люди идут ко дну, вот и все. Это плохо, несправедливо, но это так. Кто-то идет ко дну.
Верн Тессио погиб в шестьдесят шестом во время пожара. Пожар случился в Льюистоне, в неблагополучном районе – в Бронксе и Бруклине такие называются попросту трущобами. По сообщению пожарной службы, дом загорелся где-то около двух ночи, а к утру от него осталось пепелище. Вечером там веселилась пьяная компания, и кто-то уснул с непогашенной сигаретой. Может, даже как раз Верн. Уснул, думая о своей банке с медяками. И его, и остальных четверых опознавали по зубам.
Тедди погиб в совершенно дурацкой аварии. Как мы тогда говорили – «Когда ты один, ты герой – и срань, если кто-то с тобой». Тедди всегда хотел в армию, с тех пор, как вообще научился что-то хотеть. Служить в ВВС его не взяли – признали полностью негодным для военной службы. Всякий, кто его хоть раз видел – в очках и со слуховым аппаратом, – ничего другого и не ждал бы – всякий, но не Тедди. В старшем классе его даже отстранили на три дня от занятий за то, что он обозвал инструктора по профориентации лживым говнюком. Тот предложил ему подумать о другой карьере, не военной, – и Тедди сорвался. За неуспеваемость и частые пропуски занятий его оставили на второй год, и все же школу он окончил. Обзавелся древним «шевроле» и болтался по тем же местам, где раньше Туз и Пушок и их дружки: бильярдная, танцзал, таверна «У Сьюки», который теперь закрыт, и «Пьяный тигр», который до сих пор не закрыли. Департамент трудоустройства иногда подкидывал ему работу – латать выбоины в асфальте.
Авария случилась в Харлоу. В машину набилось полно приятелей Тедди (двое были из той самой компании, которой они с Верном обзавелись летом шестидесятого года). По кругу пустили несколько косячков и бутылок водки. Машина сшибла столб и шесть раз перевернулась. Одна девушка, можно сказать, выжила. Полгода пролежала на «овощном складе» (так в главной больнице штата Мэн зовется отделение для коматозников), а потом какая-то добрая душа отключила наконец ее аппарат искусственного дыхания. А Тедди Дюшамп заработал посмертно звание Первого засранца года.
Крис еще в восьмом классе записался на подготовку к колледжу. Мы с ним оба понимали: отложи он это дело хоть ненадолго – не догонит. Все кругом нудели, что Крис только зря время тратит, – родители, считавшие, что он просто решил выпендриться, приятели, которые от него отвернулись – «маменькин сынок!». Инструктор по профориентации не верил в способности Криса, а большинству учителей не нравилось, что вот такое – прическа «под Элвиса», косуха и черные сапоги – неожиданно нарисовалось у них в классе. Ни сапоги, ни косуха с многочисленными молниями никак не сочетались в их глазах со столь высокими предметами, как алгебра, латынь или география; подобный прикид был годен скорее для ремесленного направления. И сидел Крис среди чистеньких и веселых мальчиков и девочек из благополучных семей, словно сказочное мрачное чудище – вот-вот встрепенется, зарычит и сожрет этих аккуратистов в ботиночках, скромных воротничках и нарядных рубашечках.