ать книгу на любой вкус. А если бы чего-то не нашлось, Энди почти наверняка достал бы эту вещь на стороне.
Вы, верно, задаете себе вопрос: явилось ли все это результатом услуги, которую Энди оказал Байрону Хэдли в связи со свалившимся на него наследством? И да, и нет. О том, как дальше развивались события, вы и сами могли догадаться.
Шоушенк облетел слух, что в тюрьме сидит финансовый гений. Весной и летом пятидесятого Энди помог открыть счета на предъявителя двум охранникам, желавшим дать своим детям высшее образование, еще двум подсказал, какие приобрести акции на фондовой бирже (дела у обоих пошли в гору, один даже смог себе позволить через два года досрочно выйти на пенсию), и, чтоб мне сдохнуть, если не он подучил нашего дорогого начальничка Джорджа Данэхи, больше известного по прозвищу Куриная Жопка за его манеру поджимать губы, как обойти различные налоговые ловушки. Правда, вскоре после этого его все равно поперли с теплого местечка, а он, поди, уже размечтался о миллионах, которые получит за свою дурацкую книжку. К апрелю пятьдесят первого Энди составлял налоговые декларации для половины персонала, к началу пятьдесят второго его услугами пользовались практически все. Платили ему, пожалуй, самой ценной для заключенного монетой: человеческим отношением.
Позже, когда кабинет начальника тюрьмы занял Грег Стаммас, статус Энди поднялся еще выше – с чем это связано, я вам не скажу. Есть вещи, которые я знаю, а о других приходится догадываться. Я знаю, например, что кое-кто из заключенных время от времени получает разного рода привилегии – вроде радиоприемника в камере или тайных свиданий, и замешаны в этом люди с воли. Мы их называем «ангелами». Вдруг кому-то разрешили не работать по субботам в производственных мастерских, и сразу всем ясно: у него там свой ангел, который кой-кого подмазал. Обычно взятку суют среднему персоналу, а те уже делятся с остальными – как выше, так и нижестоящими.
Прибыльным делом были авторемонтные мастерские, на которых погорел Данэхи Куриная Жопка. На какое-то время они ушли в подполье, зато в конце пятидесятых развернулись пуще прежнего. Добавим сюда вольняшек, работавших в тюрьме по контракту и отстегивавших что положено администрации. Наверняка что-то ей перепадало и от компаний, поставляющих оборудование для прачечной, производственных мастерских и штамповочного цеха, построенного в шестьдесят третьем. Ну а в конце шестидесятых уже вовсю торговали «колесами», на чем администрация тоже хорошо погрела руки.
Словом, золотой ручеек никогда не пересыхал. Конечно, не сравнить с бурным потоком левых доходов в таких тюрьмах, как Аттика или Сан-Квентин, но и не мелочовка. Деньги же со временем превращаются в проблему. Их просто так не затолкаешь в бумажник, чтобы потом, когда ты захочешь соорудить бассейн за домом или каменную пристройку, расплачиваться с рабочими скомканными двадцатками и рваными десятками. С какого-то момента приходится объяснять, откуда у тебя денежки… а не сумеешь толково объяснить, сам наденешь робу с номером на спине.
В общем, без Энди им было не обойтись. Они вытащили его из прачечной и дали место библиотекаря, но, если взглянуть иначе, он так и остался в прачечной. Только вместо грязного белья его поставили отмывать грязные деньги. Он обращал их в акции, облигации, ценные бумаги и т. д. и т. п.
Он мне признался однажды, спустя лет десять после того дня на крыше, что он вполне отдавал себе отчет в происходящем, однако совесть его была относительно спокойна. С ним ли, без него ли, вымогательства все равно бы продолжались. В Шоушенк он попал не по своей воле. Он стал жертвой фантастического невезения и в тюрьме вел себя как невинно осужденный, не как миссионер или чей-то благодетель.
– К тому же, Ред, – сказал он мне со своей полуулыбкой, – то, чем я занимаюсь здесь, мало чем отличается от того, чем я занимался на свободе. Вот тебе совершенно циничная аксиома: потребность индивидуума или компании в квалифицированных советах по финансовым вопросам возрастает прямо пропорционально количеству людей, которых этот индивидуум или компания рассчитывают облапошить. Во главе данного заведения, – продолжал он, – стоят тупые и жестокие монстры. Во главе того мира тоже стоят жестокие монстры, только не такие тупые, потому что уровень компетентности чуть выше.
– Ну а «колеса»? – сказал я. – Ты не думай, что я вмешиваюсь в твои дела, но они не идут у меня из головы. Психотропные, стимуляторы, депрессанты, нембутал… теперь еще эти – «фаза четыре». Чтобы я их когда-нибудь попробовал! Не баловался этим делом и не собираюсь.
– Ты прав, – согласился Энди. – Я тоже не пробовал и не собираюсь. Правда, я и по части сигарет или выпивки, как ты знаешь, не любитель. Что касается «колес», то я их не толкаю. Не достаю и сбытом не занимаюсь. Это дело рук охраны.
– Да, но…
– Знаю, тут грань тонкая. На это я тебе, Ред, так скажу: есть люди, у которых совесть останется чистой при любых обстоятельствах. Это святые. Они позволяют, чтобы на них садились голуби, и готовы ходить с ног до головы в помете. На другом полюсе те, кто рад не вылезать из грязи, кто готов зашибать деньгу на чем угодно: пистолеты, финки, мокрое дело – все едино. Тебе предлагали когда-нибудь контракт?
Я кивнул. Предлагали, и не раз. К кому же обращаться, как не к посреднику. Многим кажется, что если я могу устроить им батарейки для транзистора, шоколад или сигареты с марихуаной, то почему бы мне не свести их с человеком, который по заказу чиркает кого-то перышком?
– Еще бы, – продолжал Энди. – Но ты на это не идешь. Потому что мы, Ред, понимаем: есть третий путь. Он, конечно, не делает тебя праведником, но и не превращает в свинью, которая не вылезает из грязи и нечистот. Человеку всегда приходится выбирать. По крайней мере, если уж идешь по узенькой доске через выгребную яму, старайся балансировать с помощью благих намерений. Насколько это удается, можно судить хотя бы по тому, крепок ли наш сон… и что при этом снится.
– Благие намерения. – Я рассмеялся. – Про них ты мне не говори. По этой досочке, Энди, можно приковылять прямиком в ад.
– Зря ты так. – Он сразу сделался серьезным. – Вот он ад – Шоушенк. Они торгуют «колесами», а я им подсказываю, как лучше распорядиться выручкой. Но у меня при этом еще есть библиотека, и я знаю по крайней мере два десятка добровольцев, штудировавших книги, чтобы потом сдать экзамены за среднюю школу. Может быть, выйдя отсюда, они сумеют отчиститься от дерьма. Когда в пятьдесят седьмом понадобилась вторая комната для библиотеки, начальство пошло мне навстречу. Им тоже хочется меня ублажить. Срабатывает верняк. Ты им, они тебе.
– К тому же обзавелся собственными апартаментами.
– Да. Лично меня устраивает такой расклад.
В пятидесятых население тюрьмы неуклонно росло, а в шестидесятых едва не разразилась катастрофа: каждый второй школьник в Америке вдруг захотел «попробовать», а закон установил ни с чем не сообразные наказания для тех, кто побаловался марихуаной. Но даже когда жильцов у нас сильно прибавилось, Энди Дюфрен по-прежнему жил в камере один, если не считать короткого эпизода, когда к нему подселили молчаливого крепыша индейца по имени Нормаден, которого, как и остальных индейцев в Шоушенке, величали не иначе как Вождем. Вскоре его отселили. Ветераны отсидки считали Энди трехнутым, а он себе посмеивался. Ему нравилось жить одному, а начальству, как он выразился, хотелось его ублажить. Срабатывал верняк.
В тюрьме время движется медленно, иногда, ей-богу, кажется, что оно остановилось, но это не так. Оно движется. Джордж Данэхи сошел со сцены под дружный крик газетных заголовков: СКАНДАЛ В ШОУШЕНКЕ и ТЮРЕМНОЕ ГНЕЗДЫШКО. Его место занял Стаммас и за шесть лет превратил Шоушенк в сущий ад. В период правления Грега Стаммаса койки в лазарете и камеры для штрафников никогда не пустовали.
В один прекрасный день 1958 года я взглянул на себя в маленькое зеркальце, припрятанное в камере, и увидел сорокалетнего мужчину. В тридцать восьмом ворота тюрьмы открылись перед, можно сказать, мальчишкой с рыжей копной волос, мальчишкой, который был близок к помешательству из-за разыгравшихся мук совести и подумывал о самоубийстве. От того мальчишки осталось одно воспоминание. Волосы поредели, появилась седина. Глаза запали. В тот день я увидел в зеркальце состарившегося мужчину, чей тихий конец уже не за горами. Это меня напугало. Кому охота загнуться в тюрьме?
Стаммас исчез в начале пятьдесят девятого. Сразу несколько репортеров пытались размотать этот клубок; а один даже проработал в Шоушенке четыре месяца под вымышленным именем – ниточки тянулись во все стороны, только успевай дергать. Газеты уже готовы были набрать привычные заголовки: СКАНДАЛ В ШОУШЕНКЕ и ТЮРЕМНОЕ ГНЕЗДЫШКО, но Стаммас сбежал раньше, чем молот успел обрушиться на его голову. Я его понимаю… о, как я его понимаю. Дойди дело до приговора суда, и его могли бы запросто упечь в тот же Шоушенк. А здесь он бы и пяти часов не протянул. Двумя годами ранее избавились мы и от Байрона Хэдли. Этого сукиного сына хватил инфаркт, и он досрочно ушел на заслуженный отдых.
«Дело Стаммаса» никаким боком не задело Энди Дюфрена. В пятьдесят девятом назначили нового начальника тюрьмы, и нового зама, и нового начальника охраны. На ближайшие восемь месяцев Энди превратился в рядового заключенного. Тогда-то к нему и подселили крепыша индейца. А затем все опять вошло в старую колею. Индейца отселили, и Энди мог снова вкушать прелести одиночного заключения. Да, люди наверху меняются, но рэкет процветает вечно.
Как-то раз я спросил индейца про Энди.
– Хороший малый, – ответил Вождь. Разобрать, что он говорил, было непросто: у него заячья губа и расщепленное нёбо, так что слова превращались в сплошную кашу. – В душу не лез. Мне нравилось. Но я ему мешал. Видно же. – Индеец передернул плечищами. – Я бы и сам там не остался. Здорово сифонило. Холодрыга. И трогать ничего не разрешал. А так терпимо. Хороший малый, в душу не лез. Только здорово сифонило.