– У меня предчувствие, доктор Маккэррон, иногда весьма сильное предчувствие, что я обречена.
Глупое, мелодраматичное слово! И тем не менее, джентльмены, я едва не ответил: Да, я тоже это чувствую. Разумеется, я прикусил язык; врач, сказавший подобное пациенту, должен немедленно выставить свои инструменты и медицинские книги на продажу и заняться водопроводным или столярным делом.
Я сказал, что она не первая беременная женщина, которую посещают подобные предчувствия, и не последняя. Сказал, что такое случается настолько часто, что врачи даже придумали этому явлению шуточное название: синдром долины смертной тени. Полагаю, я уже упоминал его сегодня.
Мисс Стэнсфилд серьезно кивала, и я помню, какой юной она выглядела в тот день и каким большим казался ее живот.
– Мне это известно, – сказала она. – Я это ощущала. Но то другое чувство с ним не связано. Оно похоже на… как будто что-то надвигается. Лучшего описания я придумать не могу. Это глупо, но мне не удается от него избавиться.
– Надо постараться. Это вредно для…
Однако она уже меня не слушала. Она вновь смотрела на фотографию.
– Кто это?
– Эмлин Маккэррон, – попытался пошутить я. Шутка получилась очень слабой. – Еще до Гражданской войны, когда он был молод.
– Нет, вас я, конечно, узнала, – сказала она. – Женщина. Кто эта женщина?
– Ее зовут Хэрриет Уайт, – ответил я и подумал: И ее лицо будет первым, что вы увидите, когда приедете рожать. Озноб вернулся – жуткий, текучий, бесформенный озноб. Ее каменное лицо.
– А что написано у подножия статуи? – спросила она. Ее глаза по-прежнему были мечтательными, словно в трансе.
– Не знаю, – солгал я. – Моя разговорная латынь не настолько хороша.
Той ночью мне приснился самый жуткий кошмар в моей жизни – я проснулся, не помня себя от ужаса, и будь у меня супруга, я бы, вероятно, напугал ее до смерти.
В том кошмаре я открыл дверь в свой врачебный кабинет – и увидел Сандру Стэнсфилд. На ней были коричневые лодочки, элегантное белое льняное платье с коричневым кантом и слегка старомодная шляпка-клош. Вот только шляпка находилась между ее грудями, потому что она держала в руках собственную голову. Белый лен был забрызган кровью. Кровь била из ее шеи и пачкала потолок.
Потом ее глаза распахнулись – чудесные карие глаза – и уставились на меня.
– Обречена, – сообщила мне говорящая голова. – Обречена. Я обречена. Путь к спасению лежит через страдания. Это дешевая магия, но другой у нас нет.
Тут я с криком проснулся.
Настала и минула предположительная дата ее родов, десятое декабря. Я осмотрел ее семнадцатого декабря и предположил, что, хотя ребенок почти наверняка родится в тысяча девятьсот тридцать пятом, вряд ли это произойдет раньше Рождества. Мисс Стэнсфилд приняла новость достойно. Казалось, она избавилась от тени, висевшей над ней всю осень. Она произвела большое впечатление на миссис Гиббс, слепую женщину, нанявшую ее читать вслух и делать легкую работу по дому, – настолько большое, что та рассказала подругам о смелой молодой вдове, которая, несмотря на недавнюю утрату и деликатное положение, целеустремленно и радостно смотрит в будущее. Несколько подруг выразили желание нанять мисс Стэнсфилд после родов.
– И я поймаю их на слове, – сказала она мне. – Ради ребенка. Но лишь до тех пор, пока вновь не встану на ноги и не смогу найти что-то постоянное. Иногда мне кажется, что самое плохое в этом – во всем, что случилось, – то, как изменилось мое отношение к людям. Иногда я думаю: Как ты можешь спать по ночам, зная, что обманываешь милую старушку? – а потом думаю: Знай она правду, выставила бы тебя за дверь, как все прочие. В любом случае это ложь, и иногда я ощущаю ее груз на своем сердце.
Прежде чем уйти в тот день, она достала из сумочки маленький сверток в веселой обертке и застенчиво подтолкнула его по столу ко мне.
– Веселого Рождества, доктор Маккэррон.
– Вам не следовало этого делать, – сказал я, открывая ящик и доставая собственный сверток. – Но поскольку я сделал то же самое…
Секунду она изумленно смотрела на меня… потом мы хором рассмеялись. Она подарила мне серебряный зажим для галстука с медицинским символом. Я ей – альбом для фотографий ребенка. Зажим по-прежнему у меня. Что случилось с альбомом, я не знаю.
Я проводил ее до двери. На пороге она обернулась, положила руки мне на плечи, встала на цыпочки и поцеловала меня в губы. Ее губы были прохладными и упругими. Этот поцелуй нельзя было назвать страстным, джентльмены, однако нельзя было назвать и сестринским или родственным.
– Еще раз спасибо, доктор Маккэррон, – произнесла она, чуть запыхавшись. Ее щеки раскраснелись, карие глаза сияли. – Спасибо за все.
Я рассмеялся, немного смущенно.
– Вы говорите так, Сандра, словно мы больше никогда не увидимся. – Полагаю, это был второй и последний раз, когда я назвал ее по имени.
– Конечно, увидимся, – ответила она. – Я в этом нисколько не сомневаюсь.
Она не ошиблась – хотя никто из нас и представить не мог, при сколь ужасных обстоятельствах произойдет наша последняя встреча.
Роды у Сандры Стэнсфилд начались в сочельник, сразу после шести вечера. К тому времени снег, который шел весь день, сменился изморосью. И к тому моменту как мисс Стэнсфилд перешла на стадию потуг – меньше двух часов спустя, – городские улицы покрылись опасной ледяной коркой.
Миссис Гиббс, слепая дама, жила в большой, просторной квартире на первом этаже. В половину седьмого мисс Стэнсфилд осторожно спустилась по лестнице, постучала в дверь миссис Гиббс и, когда ей открыли, спросила, можно ли воспользоваться телефоном, чтобы вызвать такси.
– Это ребенок, моя дорогая? – спросила миссис Гиббс, уже взволнованная.
– Да. Роды только начались, но я не могу рисковать в такую погоду. Такси будет ехать долго.
Она вызвала такси, а потом позвонила мне. В тот момент, в шесть сорок, боли возникали с интервалами примерно в двадцать пять минут. Мне она тоже сказала, что делает все заранее по причине плохой погоды. «Мне бы не хотелось родить ребенка на заднем сиденье такси», – сказала она. Голос у нее был на удивление спокойный.
Такси опаздывало, а роды у мисс Стэнсфилд проходили быстрее, чем я ожидал, но, как я уже говорил, у всех родов есть свои особенности. Водитель, увидев, что пассажирка вот-вот родит, помог ей спуститься по скользким ступеням, постоянно приговаривая: «Осторожнее, леди». Испытывавшая очередную схватку мисс Стэнсфилд только кивала, поглощенная глубокими вдохами-выдохами. Ледяной дождь стучал по уличным фонарям и крышам машин, таял крупными, похожими на лупы каплями на желтом плафоне такси. Впоследствии миссис Гиббс рассказала мне, что молодой таксист нервничал сильнее ее «бедной милой Сандры» – и что это, возможно, сыграло свою роль в аварии.
Другую роль, без сомнения, сыграл собственно метод дыхания.
Водитель пробирался по скользким улицам, медленно объезжая легкие аварии и протискиваясь сквозь забитые перекрестки, постепенно приближаясь к цели. Он не получил серьезных повреждений, и я разговаривал с ним в больнице. Он сказал, что размеренное глубокое дыхание, доносившееся с заднего сиденья, заставляло его нервничать; он постоянно смотрел в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, «не кончается ли она». Он сказал, что нервничал бы меньше, если бы она испустила несколько громких стонов, как положено рожающей женщине. Пару раз он спросил, все ли с ней в порядке, а она в ответ лишь кивнула, продолжая с глубокими вдохами и выдохами «кататься на волне».
За два или три квартала до больницы она, должно быть, почувствовала, что роды перешли в заключительную стадию. Минул час с того момента, как она села в такси – машины едва ползли, – но все равно это были чрезвычайно стремительные роды для женщины, рожающей первого ребенка. Водитель заметил, как изменилось ее дыхание. «Док, она принялась пыхтеть, как собака в жаркий день», – сказал он мне. Она начала дышать «паровозиком».
Почти в тот же момент таксист увидел просвет в ползущем поперечном потоке и ринулся в него. Путь к Мемориальной больнице Уайт был открыт. До нее оставалось меньше трех кварталов. «Я видел статую той тетки», – сказал он. Спеша избавиться от пыхтящей беременной пассажирки, он вновь поддал газу, и такси прыгнуло вперед, заскользив прокручивающимися колесами по льду.
Я добирался до больницы пешком, и мой приход совпал с прибытием такси лишь потому, что я недооценил то, насколько плохими будут дорожные условия. Я думал, что найду мисс Стэнсфилд наверху, официально зарегистрированной, со всеми подписанными бумагами, уверенно справляющейся со стадией потуг. Я поднимался по ступеням, когда заметил, как лучи двух пар фар внезапно пересеклись, отразившись в обледенелом участке, который дворники не успели посыпать золой. Я обернулся – и увидел, как это случилось.
«Скорая» съезжала по пандусу реанимационного отделения, когда такси мисс Стэнсфилд пересекло площадь и направилось к больнице. Оно двигалось слишком быстро, чтобы успеть затормозить. Таксист запаниковал и ударил по педали тормоза, вместо того чтобы несколько раз прерывисто нажать на нее. Такси занесло и начало разворачивать. Пульсирующая мигалка «скорой» озаряла сцену движущимися полосами и пятнами кровавого света, и по воле случая одно из пятен осветило лицо Сандры Стэнсфилд. На мгновение оно превратилось в лицо из моего кошмара, окровавленное лицо с распахнутыми глазами, которое я видел на ее отрезанной голове.
Я выкрикнул ее имя, спустился на две ступеньки, поскользнулся и упал. Локоть пронзила невыносимая боль, но я чудом умудрился не выпустить свою черную сумку. Финал сцены я наблюдал лежа, со звенящей головой и раскалывающимся локтем.
«Скорая» затормозила – и ее тоже занесло. Она задом врезалась в основание статуи. Погрузочные дверцы распахнулись. Носилки, к счастью, пустые, вылетели наружу, как язык, и, перевернувшись, рухнули на дорогу с вращающимися в воздухе колесиками. Молодая женщина на тротуаре взвизгнула, когда две машины начали сближаться, и попыталась отскочить. Сделав два шага, она подвернула ногу и растянулась на животе. Сумочка вылетела у нее из руки и понеслась по обледеневшему тротуару, словно шар для боулинга.