Новые начала и новые веяние нарождались постепенно в северо-восточной Руси, и первым выразителем их из князей был сын Юрия Андрей. Он родился в глуши и вырос вдали от беспокойной, полной смятения жизни юга. Первый город, который он получил в управление, был маленький, недавно возникший пригород Владимир. На глазах Андрея вырастали в княжение его отца новые города, оживлялись пустынные поля и заселялся малолюдный до сих пор край гонимыми судьбой пришельцами. Он видел заботы отца об этих пришельцах, заботился о них сам, привык думать, что они не обойдутся без помощи его или его отца, привык надеяться, что эта зависимость от князя создавала и почти безусловное подчинение ему в этих новых поселениях.
Не то видел Андрей в старых русских городах. Княжение его отца как раз совпало с возрастанием силы и значения веча, накладывавшего узду на властолюбие князей. Постоянные распри князей между собой подорвали княжескую власть и доверие к ней, выдвинули на первый план значение народного управления. Народ видел, что ему нужно самому заботиться о себе, самому охранять себя, насколько возможно, от полного разорения. Принявший по воле отца участие в княжеских войнах, Андрей ясно увидал всю непрочность положения князя при таких условиях и возненавидел жизнь, полную беспокойства, тревожных смут и волнений. Он не мог понять страстного влечения отца к киевскому столу, старался настраивать его на примирение с князьями соперниками, тянул его скорее домой, в спокойную глушь Залесья, когда борьба кончалась успехом противников.
Летописец указывает на пылкую храбрость Андрея в битвах и на способность его быстро остывать и быть спокойным и рассудительным, когда требует этого дело. Он утешал отца, когда старик плакал горькими слезами, расставаясь второй раз с мечтой о киевском княжении, которое доставалось Изяславу. «Нам теперь делать здесь нечего, батюшка, — говорил Андрей, — уйдем-ка домой затепло».
Получив, наконец, киевский стол, Юрий все-таки не мог чувствовать себя спокойным, потому не хотел отпускать от себя Андрея, на которого надеялся больше, чем на других сыновей. Он посадил его поблизости от себя в Вышгороде. Но Андрей не чувствовал себя здесь дома и тосковал о своем захолустье на севере. Неуютно жилось здесь, вероятно, и его приближенным суздальцам. Может быть, уступая и своему желанию, и их уговорам, Андрей покинул Вышгород ночью, тайком от отца. Вероятно, и не одна забота о личном спокойствии побудила его к этому поступку. Надо полагать, что в его голове созревал уже в это время план возвысить землю, которую он считал созданием своим и своего отца. Киев привлекал к себе, между прочим, своими святынями и чудотворными иконами. Андрей хотел придать своему родному краю этот религиозный ореол.
В вышгородском монастыре была икона Богородицы, привезенная из Царьграда и, согласно преданию, писанная евангелистом Лукой. Народ считал эту икону чудотворной. Рассказывали, что она меняла место в храме по своему желанию, уходя со старого сама. С помощью церковных служителей Андрей похитил икону и тотчас же скрылся из города вместе с женой и приближенными. Во время путешествия икона проявила свои чудесные свойства, указав, как говорит летопись, место, где желала находиться. Желание это совпало с намерениями князя возвысить Владимир над старыми городами Ростовом и Суздалем. На некотором расстоянии от Владимира остановились вдруг лошади обоза и, несмотря на все усилие возниц, не повезли дальше икону. Был сделан привал, и заснувший Андрей увидел сон, подтвердивший желание иконы быть во Владимире. Богородица явилась ему с хартией в руке и объявила свою волю. Согласно Ее же велению был выстроен здесь, на месте остановки, храм во имя Рождества Богородицы и основан монастырь. С течением времени здесь основалось и село, названное Андреем Боголюбовым, которое было любимым местопребыванием этого князя и от которого он получил свое прозвание Боголюбского. В память видения была написана икона, изображавшая Богородицу в том виде, как видел ее Андрей, с хартией в руке. Церковь, выстроенная им здесь, отличалась поразительной роскошью, она блистала золотом и драгоценными камнями. Так же драгоценен был золотой оклад иконы, украшенный жемчугом и разными каменьями, сделанный князем для вышгородской иконы, которую он временно поместил в этой церкви.
Заручившись согласием ростовцев, суздальцев, переяславцев и владимирцев, Юрий еще при жизни закрепил Ростово-Суздальское княжество за своими меньшими сыновьями. Но после его смерти города изменили его решение, избрав единогласно своим князем Андрея. Последний, как мы уже видели, предпочитал старым городам созданный его заботами Владимир. По некоторым сохранившимся известиям, он не решился только сразу нарушить обычай и поселился на некоторое время в Суздале: «Андрей Юрьевич великий князь ни о чем более как о строении Владимира и других градов, якоже и о земском распорядке прилеже, распространял Владимир, его же вельми полюбил и положил намерение всегда тут пребывать, к тому и митрополию учинить. Но ростовцам и суздальцам, яко старым городам и княжеским престолам, весьма то было противно, и сколько могли препятствовали, представляя, что сии города издревле престольные, и Владимир есть новый пригород Суздальский. Он же, не хотя народ озлоблять, жил в Суздале, а во Владимир часто ездил на охоту и пребывал по нескольку дней».
Андрей продолжал украшать и обстраивать Владимир, в который перебрался, в конце концов, на постоянное жительство. Здесь он чувствовал себя более хозяином, чем в старых городах, а к этому он стремился всем существом своей властной натуры. Разнообразное по составу, население Владимира не успело еще образовать цельного жизненного уклада и более подчинялось князю, от которого зависело его благосостояние. Отвечая требованиям времени, Андрей был религиозен сам и обращал очень много внимания на религиозную сторону местной жизни. Церкви, монастыри и духовенство были предметом его неусыпных забот. Это прославляло его имя и содействовало осуществлению его заветного желания возвысить Владимир и дать ему первенство во всей Руси. Нелюбимый им Киев все-таки служил ему образцом для внешнего вида Владимира. Киевские переселенцы помогали ему в этом, давая киевские названия местностям и речкам своей новой отчизны. В городе были выстроены Золотые ворота наподобие киевских. Андрей хотел порадовать ими владимирцев и неожиданно открыть их к городскому празднику Успения Божией Матери. Но при открытии случилось происшествие, сильно напугавшее князя. Известка не успела высохнуть и укрепиться, ворота упали во время собрания и накрыли двенадцать человек. Андрей обратился с мольбой к Пресвятой Богородице: «Если Ты не спасешь этих людей, я буду повинен в их смерти», — говорил он. Люди были извлечены невредимыми из-под обломков, как сообщает летописец.
Оградив город новыми валами и укреплениями, Андрей устроил на средних валах деревянные стены, а между насыпями устроил еще четверо ворот, кроме Золотых: Серебряные, Медные, Иринины и Волжские. Укрепив таким образом город, князь приступил к построению в нем храма во имя Успения Богородицы, который своим великолепием должен был превзойти Софийский собор в Киеве. По сказанию летописца, были вызваны мастера золотых и серебряных дел, каменщики и иконописцы из всех земель, и храм вышел «якового не бысть на Руси и никогда же не будетъ». «Христолюбивый князь Андрей, — повествует летописец, — уподобился царю Соломону и доспе в Володимире церков камену соборную святыя Богородицы, пречудну вельми, и всеми различными виды украси ю от злата и сребра и пять верхов ея позолоти, двери же церковныя трое золотом устрой, каменьем дорогим и жемчугом украси ю многоценным и всякими узорочьи удиви ю и всеми виды и устроеньем подобно бысть удивлению Соломонови святая святых». Собор блистал золотом и разными украшениями снаружи и внутри. Стены его были расписаны удивительными фресками, часть которых сохранилась до сих пор. Он был снабжен громадным количеством икон в ценных окладах, золотыми паникадилами, золотыми и серебряными сосудами и рипидами, множеством шитых золотом и жемчугом богослужебных облачений и пелен под иконы. Последними в большие праздники увешивался весь путь («в две верви чудных») от собора до Золотых ворот и до епископского дома.
Выстроен был собор из белого камня, привозимого из Волжской Болгарии. Привозился камень реками и выгружался на берегу Нерли, при впадении ее в Клязьму. Остатки камня пошли на церковь Покрова Пресвятой Богородицы, выстроенной Андреем на месте выгрузки. Церковь должна была изображать Успенский собор в малом виде.
Для поддержания благолепия собора князь оделил его богатыми имениями, многими слободами и селами, кроме того, отделил десятую часть от своих княжеских доходов. По окончании храма, Андрей внес в него 21 сентября 1164 года вышгородскую икону Богоматери; «и в ней постави чудный образ Богоматери его же Лука евангелист написа, и обложи златом и камением многоценным с драгим жемчугом великим, и возложи на ню злата вящще тридца гривенок, и оттоле прозвася икона та Владимирская».
Борьба с иноверцами болгарами утверждала за Андреем его репутацию благочестивого князя. В один из таких походов он взял с собой вышгородскую икону, и ее чудотворному содействию приписывалась потом одержанная над врагами победа. В память этого события было установлено празднество, с разрешения цареградского патриарха, от которого зависела в то время Русская церковь. Стремясь еще больше возвысить Владимир, Андрей хотел перенести в него митрополию, но патриарх отказался исполнить его просьбу об этом. Он не решался нарушить старый обычай и обидеть ростовского митрополита назначением при его жизни другого, которому покровительствовал князь.
Желая оградить себя от возможных распрей с братьями, Андрей распорядился с ними очень решительно. Он прогнал их из Ростовской земли вместе с племянниками и даже боярами, которых не считал преданными себе. Летописец объясняет эти поступки суздальского князя тем, что он «желал быть самовластием всей Суздальской земли». Андрей вообще мало считался со старыми русскими обычаями. Он не ладил ни с вечем, ни с дружинниками-боярами. С последними он не делил даже своих развлечений, не брал их с собой на охоту и велел им, как говорит летопись, «особно утеху творити, где им годно», сам же ездил на охоту с немногими отроками, т. е. младшими дружинниками. Весь этот образ действий князя вел к укреплению его власти и вместе с тем отдалял от него людей, создавал ему врагов.
Во всяком случае, огражденная естественными преградами от вражеских вторжений со стороны степи и стоявшая временно вне княжеских междоусобий Суздальская земля крепла и утверждалась в своем значении сильнейшей земли в Руси. Но Андрею мало было властвовать в своем княжестве, он хотел распространить свою власть и свое влияние на всю Русскую землю. Княжеские распри он думал разбирать по своему произволу и сообразно с ним распределять князей по русским областям. Унизить окончательно Киев и подчинить себе богатый и вольный Новгород стало его твердым и определенным решением. В том и другом городе должны были сидеть князья из-под его руки, согласные подчиниться его воле и признать его старейшинство над собой и другими князьями. И вот он вмешивается в неурядицу, несколько лет продолжающуюся в Новгороде, возобновляет борьбу, начавшуюся еще при его отце. Зависимость Новгородской области от суздальского хлеба содействует его замыслам, которые поддерживались на вечах суздальской партией богачей. Воспользовавшись ссорой новгородцев с его братом, княжившим в Новгороде еще при Юрии, Андрей объявил им войну следующими словами: «Да будет вам ведомо, хочу искать Новгорода добром или лихом, чтобы вы целовали мне крест иметь меня своим князем, а мне вам добра хотеть». Начавшаяся после этого борьба продолжалась 14 лет. Несколько князей сменилось за это время в Новгороде. Андрей добивался, чтобы князь новгородский княжил там «на всей его воле», а не «на всей воле новгородской», как велось издавна в городе. Не ограничиваясь открытыми выступлениями, он сжигал и разорял новгородские пригороды и отбивал дань у подчиненных Новгороду областей на севере.
В борьбу Суздальского княжества с Новгородом вмешался киевский князь Мстислав Изяславич, сын упорного врага Юрия Долгорукого. Андрей воспользовался враждебными отношениями к нему других князей, вошел в союз с ними и в 1169 году послал сына своего Мстислава с громадной ратью к стенам Киева. В войне приняли участие 11 князей. Во время битвы киевлян подвели, по обыкновению, их союзники инородцы, торки и берендеи, которые начали быстро отступать, чем произвели смешение в киевских полках. Мстислав увидал, что городу не устоять, и скрылся. Киев был взят «копьем и на щит» и разорен своими же русскими так, как не разоряли его и поганые[20]. Суздальцы беспощадно избивали киевских жителей, мстя, вероятно, за многих родичей, погибших после смерти Юрия. Андрей хотел окончательно унизить и раздавить своим презрением лежавшую в прахе у его ног древнюю столицу. Будучи в то время фактически великим и самым могущественным князем на Руси, он не пошел княжить в Киев, а остался в юном, едва подрастающем Владимире. В Киев он посадил покорного себе брата Глеба, с намерением и впредь распоряжаться Киевским столом и сажать на него князя, какого будет ему угодно.
Разделавшись с Киевом, Андрей хотел свести на такое же положение и Новгород. Здесь, однако, когда дело дошло до открытой войны, ему не повезло. В следующем же году после поражения Киева, к Новгороду подошло еще более многочисленное войско, собранное чуть не со всей Руси. Три дня стояли союзные войска под стенами города, но были, в конце концов, отбиты. Новгородцы приписывали свою победу заступничеству чудотворной иконы Божьей Матери, вынесенной на стены кремля[21]. Новгородцы ожесточенно преследовали бежавших врагов и столько забрали в плен суздальцев, что продавали их дешевле мелкого скота. Но ссора с суздальским князем скоро должна была прекратиться. Неурожай обострил зависимость области от суздальского рынка, который мог прекратить подвоз хлеба. Андрею тоже пришлось пойти на некоторые уступки и признать древние права города. Он посылал князей из-под своей руки, но княжили они, как прежде, на всей воле новгородской.
Заносчивое обращение Андрея с князьями-родичами повело его к новому столкновению с ними. 1леб умер через два года после взятия Киева. Кто-то донес суздальскому князю, что брат его умер не своей смертью, указывали и на убийц — нескольких бояр, приближенных князей — племянников князя. Андрей потребовал выдачи указанных убийц, но получил отказ. Раздраженный неповиновением, Андрей хотел разогнать князей из Киевского княжества, а заклятого своего врага Мстислава Изяславича и совсем выгонял из Русской земли. Последний менее всех других склонен был подчиняться чьей-либо воле, «он, по словам летописца, от юности своей не привык никого бояться, кроме единого Бога». В старшем князе он привык признавать первого между равными, но не полновластного господина над всеми. Он остриг голову и бороду послу Андрея и сказал ему: «Поди к своему князю и скажи ему: до сих пор мы почитали тебя, как отца, но если ты прислал с такими речами не как к князю, а как к подручнику и простому человеку, то делай, что замыслил, а Бог нас рассудит».
Громадная союзная рать, под предводительством 20 князей, была ответом на кровное оскорбление Мстислава суздальскому князю. Но эта сборность и разнокалиберность войска, в которое входили ополчения многих городов, и привела его к поражению. Страх перед могущественным князем собрал этих людей под его стяги, но он не придал им единодушие и не воодушевил их интересом к победе. Мстислав, с несколькими союзными князьями и с меньшим количеством войска, одолел в битве и обратил в бегство несметные рати. Эта победа прославила его и дала ему прозвище Храброго. Андрею же летописец ставит в упрек его гордость, высокомерное обращение с князьями-родичами: «Так-то князь Андрей какой был умник во всех делах, а погубил смысл свой невоздержанием: распалился гневом, возгордился и напрасно похвалился; а похвалу и гордость диавол вселяет в сердце человеку».
Так не удалось, в конце концов, Андрею Боголюбскому установить свое безусловное единовластие во всей Руси. Хотя репутация могущественнейшего князя оставалась еще за ним, и более слабые князья продолжали обращаться к нему за покровительством и искали в нем поддержки в своих распрях из-за несчастного Киевского стола. Не удалось также Андрею внушить к себе расположение своих подданных. Народ, о котором он как будто так много заботился, не благоденствовал во время его княжения. Рассылаемые им правители волостей, посадники и тиуны без зазрения совести обирали народ, сам он казнил всякого, кто не умел быть угодным ему. О его любимце, епископе Феодоре, летописи говорят как о жестоком и кровожадном человеке, подвергавшем пыткам духовенство, не признававшее его верховной власти митрополита. И Андрей только тогда отправил епископа для наказания к киевскому митрополиту, когда увидал, что народное волнение возрастает и может иметь плохие последствия. Летописец указывает на нестроение в Суздальском княжестве следующими словами: «Ненавидели князя Андрея свои домашние, и была брань лютая в Ростовской и Суздальской земле».
Большую часть жизни Андрей проводил в любимом своем селе Боголюбове, находящемся в десяти верстах от Владимира. Он обнес его земляными валами и частоколом и выстроил себе дворец в ограде монастыря. Здесь, окруженный небольшим количеством приближенных и слуг, жил он замкнуто и уединенно в промежутки между боевыми походами, здесь был и убит (1174 г.) теми же приближенными. Руководителями заговора были родственники его жены Кучковичи, мстившие за казнь одного из своих. «Сегодня князь казнил одного, завтра казнит другого, — говорили они, — а потом доберется и до нас, разделаемся-ка с ним». Обсудив план действий, заговорщики, в числе которых были ключник князя инородец Амбал и слуга еврей Ефрем Моизич, пробрались ночью в его дворец. По пути они зашли в медушу (винный погреб) и напились там вина для смелости. Подойдя к дверям спальни князя, они стали стучать в дверь. «Господин!» — окликнул один из них князя. «Кто там?» — спросил князь. «Прокопий», — ответил заговорщик, называя любимого слугу князя. «Нет, это не Прокопий», — ответил князь и бросился за мечом, который висел всегда в его спальне. Летописец говорит, что этот меч принадлежал св. Борису, сыну св. Владимира, и Андрей никогда не расставался с ним. Но Амбал позаботился заранее выкрасть меч. Заговорщики выломали дверь и бросились на князя. Он долго и упорно боролся, но, в конце концов, обессилел от полученных ран. Думая, что дело кончено, заговорщики забрали одного из своих, которого ранили, приняв впотьмах за князя, и стали спускаться вниз. В это время Андрей пришел в себя и со стоном выполз в сени, спустился по винтовой каменной лестнице и спрятался в углу за большим каменным столбом. Заговорщики услыхали стоны и испугались. Они знали, что им грозит неминуемая гибель, если князь останется жив. В спальне они не нашли его. Зажгли свечи, обыскали лестницу и по стону пришли в угол. Здесь они быстро прикончили ослабевшего от ран князя, затем разыскали Прокопия, убили его и разграбили княжеские сокровища и оружие. Затем они подобрали и вооружили дружину, опасаясь мести владимирцев.
Не успело остыть тело сурового и властного господина, как разнуздались все, покорявшиеся ему при жизни. Все население Боголюбова, бояре и чернь, бросились грабить княжеский дворец, не вспомнив даже о теле убитого князя. Грабежи и убийства распространились потом и по всем волостям. Грабили и убивали ненавистных княжеских посадников, тиунов и даже мастеров иноземцев, которым покровительствовал князь. Летописец с прискорбием рассказывает об этих событиях: «Где закон, там и обид много», — говорит он, признавая этими словами наличность обид и притеснений, какие терпело население от княжеских правителей и как бы считая это неизбежным. Обнаженный, искалеченный труп князя валялся в огороде, выволоченный туда убийцами. После долгих поисков разыскал, наконец, его там один из более добросовестных и жалостливых слуг князя. По его слезной просьбе Амбал, грабивший дворец, выбросил из окна ковер, в который слуга обернул тело своего господина. Затем он отнес его в церковь и требовал, чтобы отворили божницу. «Брось его тут в притворе, нашел, с чем возиться», — грубо отвечали успевшие уже напиться служители. Кузьма положил тело в притвор и стал причитать над ним: «Уже, господине, тебя твои паробки не знают, а прежде, бывало, гость придет из Царырада или из иных сторон русской земли, а то хоть и латинянин, христианин ли, поганый, ты, бывало, скажешь: поведите его в церковь и на полаты, пусть видят все истинное христианство и крестятся; и болгары и жиды и всякая погань — все, видевшие славу Божию и церковное украшение, плачут о тебе; а эти не велят тебя в церкви положить».
Двое суток лежало тело князя в притворе, духовенство боялось отпереть церковь и служить панихиды, а население продолжало бесчинствовать. Наконец пришел игумен монастыря и настоял на том, чтобы открыли церковь, положили в гроб тело князя и отпели его.
Во Владимире происходило в это время то же, что в Боголюбове и во всех окрестных селениях. Народное волнение было успокоено одним из священников, догадавшимся пройти по городу в полном облачении, с причтом и с чудотворной иконой. Только через шесть дней после смерти князя опомнились владимирцы и решили перевезти его тело из Боголюбова в новую столицу Суздальского княжества и всей Руси Владимир. Они отправили в Боголюбове игумена Богородицкого монастыря и сказали успокоившему их священнику: «Собери всех попов, облачитесь в ризы, станьте с образом Богородицы перед Серебряными воротами и ждите князя».
Серебряные ворота вели на дорогу из Боголюбова. Сюда вышел народ и дожидался погребальной процессии. Накопившееся годами озлобление нашло свой исход в буйстве и грабеже, теперь же заговорила во многих совесть, и вспомнили, что от князя, кроме зла, видели и добро. Погребальное пение растрогало души, и народ стал плакать и причитать: «Уж не в Киев ли ты собрался, господин наш, не в ту церковь ли у Золотых ворот, которую послал ты строить на великом дворе Ярославовом. Ты говорил: хочу построить церковь, такую же, как и ворота эти Золотыя, да будет память всему отечеству моему». Похоронили Андрея в выстроенном им Успенском соборе.
До сих пор сохранилась в Боголюбове часть дворца Андрея Боголюбского. В виде невысокого четырехугольного здания примыкает эта часть к перестроенной церкви Рождества Богородицы, основанной этим же князем. Сени и моленная комната Андрея сохранились в своем первоначальном виде. На это указывает своеобразная архитектура самого здания, окон и украшений наружных стен. Сохранилась и винтовая лестница, с широкими каменными ступенями, по которой Андрей сполз из сеней вниз, и массивный, четырехугольный каменный столб, и темный закоулок, в котором спрятался израненный князь. В небольшом дворике церкви указывают место, где лежало обнаженное тело, когда Амбал выбросил ковер из окна сеней.
Существует предание, что братья Андрея разыскали его убийц и, засмолив их в коробах, бросили в Плавучее озеро, в десяти верстах от Владимира. Мшистые торфяные кочки, плавающие по озеру, народ принимает за короба, в которых мучаются до сих пор убийцы. Рассказывают, что по временам доносятся их стоны с озера, усиливающиеся особенно в ночь на 29 июня, когда совершено было убийство.