Взрыв ударил в броню, танк подбросило. Черешняк упал на ящики с боеприпасами, на старика навалился Густлик. Мотор заглох, танк остановился. Запахло дымом. Саакашвили больно ударился головой о броню, разбил правое колено. Злость взяла его: ведь он видел через смотровую щель, кто их атакует. Он не выдержал, открыл передний люк и закричал во все горло:
— Дурак, тебе повылазило, что ли? Своих бьешь, машину гробишь!.. — И он добавил еще несколько слов, которые лучше не повторять.
Василий соединил контакты. Электрический ток побежал по проводам к корме танка. Искра подожгла дымовую шашку, укрепленную на броне. Густые клубы рвались в стороны и вверх, окутав танк желтым смердящим облаком.
— Механик, заводи мотор и держи на оборотах. Густлик, давай еще раз попробуй открыть люк.
Елень пододвинул ящики, встал на них и, упершись спиной в металлический круг, стал разгибаться, все ниже опуская голову и тяжело дыша при этом. Наконец люк подался. Крышка с треском отскочила вверх.
— Механик и Черешняк — на месте. Остальным покинуть машину.
Трое танкистов по броне соскользнули на землю. Разорванная гусеница лежала, как длинный уж. К счастью, танк шел на малой скорости и не успел съехать с гусеницы. Совсем рядом в густом дыму показались фигуры красноармейцев с автоматами, направленными в грудь танкистам.
— Кто такие? — грозно спросил тот самый, что бросил гранаты. Он стоял ближе всех, держа в руке немецкую снайперскую винтовку.
— К капитану Баранову с пакетом.
Из дыма появился низкого роста мужчина, с перевязанной головой, с офицерскими погонами на выгоревшей, перепачканной землей гимнастерке. Лицо его было черным от пыли, покрасневшие глаза слезились не то от едкого дыма, не то от недосыпания.
— Я Баранов.
— Поручник Семенов из польской танковой бригады. Вот приказ командира. Но если мы так будем стоять и не наденем гусеницу, пока немцы не спохватились, они нас всех перебьют.
Капитан ничего не ответил, взял пакет и рукой подал знак своим бойцам. Те бросились помогать. Когда танк наехал на вытянутую на земле гусеницу, бойцы, кашляя и задыхаясь в дыму, соединили звенья. Машина медленно двинулась за светловолосым снайпером, указывавшим дорогу, и перебралась через линию окопов.
Сброшенная с брони на песок шашка еще продолжала дымить, закрывая бойцов от врага. Танк проехал метров пятьдесят в глубь позиции, затем свернул за развалины сожженной хаты и остановился за грудой кирпичей. Солнце уже скрылось за горизонтом, башня танка почти не различалась в темноте, но немцы все же заметили движение, дали два выстрела наугад. Снаряды разорвались далеко в тылу.
Григорий выключил мотор, и сразу воцарилась звенящая тишина. С севера, откуда танкисты прорвались к окруженным гвардейцам, докатывалось эхо боя, а здесь было спокойно.
— Осмотреть позицию и выйти из машины, — приказал Василий.
Выбирались по одному, не спеша. Сейчас, после проведенного боя, на них навалилась усталость: сказывались перенесенное нервное напряжение и ночь без сна.
Черешняк, не выпуская из правой руки винтовку, лег на живот, а левую руку подложил под голову. Шарик, поджав хвост, улегся рядом с Янеком, тяжело дыша и повизгивая. Танкисты смотрели на стоящий рядом танк, как смотрят на смертельно раненного коня. Броня танка стала шероховатой от клочков обгоревшей, ободранной краски, покрылась царапинами. В таком виде они добрались до места назначения, но ведь выполнено меньше половины задания. Как привести в порядок поврежденную машину? Выберутся ли они отсюда живыми?
Командир советского батальона сидел поодаль на дне бывшего погреба, перекрытие которого развалил снаряд. Капитан, прикрывшись полой накидки, читал приказ, сверяя данные по карте. Молодой длинноносый автоматчик, такой же щуплый, как и его командир, светил карманным фонариком. Огромный светловолосый сибиряк со снайперской винтовкой в руке стоял, опершись на пень срезанной сосны, и молча смотрел на танкистов.
— Ребята! — тихо позвал Василий. — Ребята! — повторил он громче.
Они поднялись и посмотрели на Семенова.
— Докладывайте, у кого что.
— У меня все в порядке, — первым отозвался Елень. — Стукнуло только люком, но теперь ничего.
— Топливный насос отказал, — с сожалением заговорил Саакашвили. — Я еще раньше, перед учениями, просил: «Дайте новый». Дали старый, сказали, что заменят. Не заменили. На ручном сотню-другую, может, немного больше проеду, а дальше не потянет. И колено разбил, болит — сил нет. Хоть бы эта рыжая Маруся тут была…
— Лампы разбились при последнем взрыве, — перебил Григория Янек. — Связи с бригадой нет и не будет.
Все понимали, что теперь они похожи на человека, глухого и хромого, непригодного к бою.
Низенький капитан выбрался из погреба, присел рядом с Василием.
— Досталось вам.
— Досталось.
— Глупо, что от наших, но вы сами понимаете.
— Понимаю. Нам нужно было сигнал ракетами подать, да не удалось: осколком верхний люк заклинило.
— На рассвете будем пробиваться. Не знаю только, продержимся или нет. Немцы лезут без передыху, а у моих людей по десяти патронов осталось.
— Мы прихватили для вас патроны.
— Это здорово. Может, и для орудия тоже немного снарядов дадите? У меня осталась одна семидесятишестимиллиметровка.
— Дадим. Тем более что наш танк здесь останется, с места сможет вести огонь. На ходу хуже. Мы с вами пойдем. Еще два ручных пулемета есть.
Баранов разослал связных. В надвигавшейся темноте к танку начали собираться бойцы. Елень выдавал им ящики с патронами. Снаряды брали но два сразу, уносили под мышкой.
— Противопехотные мины тоже есть.
— Некому устанавливать, люди спят. Перед рассветом, как уходить будем, закопаем их. Сейчас в каждом отделении по одному человеку дежурят и всех будят, как только немцы лезть начинают. — Капитан взглянул на часы и добавил: — У них во всем орднунг — порядок, значит. Воюют по часам. Через пятнадцать минут полезут.
— У вас не на чем снаряды к орудию подвезти? Быстрее дело пошло бы.
— У меня есть две лошади, но я их берегу. А то, боюсь, раненых не вывезем.
Баранов говорил медленно, словно выдавливал каждое слово из себя. На лице было написано безразличие, как у человека, смертельно уставшего. Только когда он встал, оживился немного.
— Я пойду, сейчас начнется. Вы не обижайтесь, глупо получилось. От всего сердца вам спасибо. Теперь мы хоть пробьемся, а так все до одного остались бы в этом песке.
Как и говорил капитан, немцы в назначенный час действительно начали очередную атаку, открыв огонь с дальней дистанции. В темноте по огонькам выстрелов видно было цепь наступающих. Они приближались с каждой секундой. Гитлеровцев поддерживали минометы, обрушившие весь свой смертоносный металл на крохотный клочок, защищаемый советскими бойцами. Гвардейцы не отвечали и, только когда враги приблизились почти вплотную, открыли огонь. Экипаж в это время находился в танке.
— Помогли им наши патроны, — сказал Василий. — Вроде как бы свежей крови влили.
Вскоре заговорило орудие, а следом за ним хлестнули очередями пулеметы. Патронов не жалели: все равно на рассвете их придется расстрелять до последнего.
Когда все стихло, рядом с танком раздалось еще два винтовочных выстрела. Выбрались наружу и увидели: из-за танка, стоя рядом, вели огонь сибиряк и Черешняк.
После блеска выстрелов и грохота боя стало совсем темно и тихо. Вернулся Баранов, сел около Василия. Сказал:
— Как-то глупо вышло…
Он не договорил, уткнулся головой в колени и заснул.
Щуплый автоматчик присел около него на корточки, прижав к груди обеими руками автомат. Боец клевал носом, голова опускалась, он ударялся подбородком о ствол, просыпался и снова начинал дремать.
Танкисты молчали. Янек держал между колен голову Шарика, смотрел ему в глаза, чесал за ушами и что-то тихо шептал.
— Одному бодрствовать, остальным спать, — приказал Семенов. — Я первым заступаю на дежурство.
Густлик и Григорий без разговоров сразу же улеглись. Кос остался.
— Василий…
— Что?
— Напиши генералу донесение, что нам насос нужен.
Поручник не сразу понял. С минуту он молчал, наконец решительно отрезал:
— Никуда ты не пойдешь.
— Может, я, пан поручник?.. — неожиданно вмешался Черешняк. — Хоть спина болит, но я все равно пошел бы. Одному легче пробраться. Винтовка у меня есть, патроны тоже…
— Пойдет другой, не я и не он, — перебил его Кос и, потрепав Шарика, упрямо повторил: — Напиши.
Василий понял. Не верил, что это удастся, но не хотел доставлять огорчения Янеку и, главное, не имел права отказаться ни от одного, даже малейшего шанса спасти танк и экипаж. Шанса поддержать батальон при выходе из окружения. Он пошел к танку и при свете маленькой электрической лампочки, освещавшей прицельное приспособление, набросал несколько слов на листке, вырванном из блокнота донесений.
А Янек тем временем взял из танка свой шарф и шлемофон. Аккуратно сложил шарф, потом долго в темноте вдевал нитку в иголку. Рядом, забравшись под танк и прижавшись друг к другу, спали Елень и Саакашвили.
Подошел Василий и протянул вчетверо сложенный листок. Янек завернул донесение в шарф и, обмотав его в виде узкой полоски вокруг шеи Шарика, несколькими стежками крепко сшил, откусил нитку.
— Шарик, слушай. Ты умный пес, понюхай, хорошо понюхай. — Янек подсунул ему под нос шлемофон, который получил в подарок от генерала перед первым боем. — Ты хороший пес. — Янек погладил Шарика по лбу, по спине, потом легонько оттолкнул его от себя и приказал: — Принеси.
Шарик, обрадовавшись забаве, быстро завертелся на месте и, поняв, чего от него требуют, побежал к танку, прыгнул в открытый люк. Вернулся, держа в зубах обмундирование своего хозяина. Он ждал похвалы и награды, радостно виляя хвостом.
Но хозяин не выразил удовлетворения. Он произнес несколько резких слов, а потом снова заговорил тем мягким, спокойным голосом, который так любил Шарик. Хозяин еще раз дал ему понюхать тот же самый предмет. Теперь Шарик не понимал, чего от него хотят. Запах как запах, обыкновенный, его хозяина. Может, к нему и примешался немного еще другой, тот, которым пах весь стальной дом, в котором они жили. Но ведь не может быть так, чтобы его хозяин, самый умный, самый добрый человек на свете, требовал от Шарика принести весь этот их дом? В чем же дело?