На другой стороне стоял солдат с сумкой на груди. Ствол автомата торчал за плечом.
— Пакет. — Связной протянул конверт и книгу для расписки. — Повар отдал богу душу, — сообщил он.
— Да, мы видели, — по-немецки ответил Густлик.
Связной сел на велосипед и укатил, а Елень закрыл окошко и задвинул засов.
— Этот Томаш, черт бы его побрал, ничего не видит, — ворчал он, отдавая пакет Косу. — Прочитай-ка, что там Гитлер пишет.
— Надо лампу зажечь.
Вернувшись в сени, они закрыли двери, опустили занавески на окна. Саакашвили зажег карбидную лампу — электрическое освещение было только в бункере. Елень поднялся на несколько ступенек и спросил:
— Томаш, ослеп ты, что ли?
— Я видел, но подумал, что проедет мимо.
— Много будешь думать, быстро состаришься. Докладывай…
— Все идет неплохо, ребята, — оживился Кос. — Штаб нашего отдельного специального саперного батальона сообщает, чтобы мы были в готовности, потому что завтра на подступах к Ритцену можно ожидать появления польских большевистских частей, то есть нашей армии… Вытащи у него кляп и развяжи руки.
Саакашвили выполнил приказание и пододвинул немцу табуретку.
— Садись.
— Теперь можем вернуться к прерванному разговору, — усмехнулся Кос.
— Значит, ты предложил обер-лейтенанту не выполнять приказ, а он посадил тебя под арест на баржу, стоящую в заминированном шлюзе…
Несколько минут тянулось молчание. Где-то недалеко раздались залпы тяжелой артиллерии. Показались языки пламени. Немец встрепенулся.
— Это наши, — успокоил его Густлик и добавил: — Можешь меня поблагодарить, что твои не отправили тебя к богу в рай.
Опять молчание. Немец сидел с опущенной головой.
— Где фугасы и откуда их должны были подорвать? — спросил Кос.
Немец поднял голову и, окинув танкистов недоброжелательным взглядом, произнес:
— Ни слова больше.
— Ни слова? А почему?
— Фронт еще не прорван. Я не хочу, чтобы город был затоплен. Ни обер-лейтенантом, ни вами.
Кос так и подскочил.
— Ты думал, что фронт уже позади? Тебе людей не жалко, а только розы! Посади его, Гжесь, в подвал, только отдельно от тех.
Саакашвили кивнул очкарику головой и первый стал спускаться по лестнице. Елень стоял задумавшись, Кос ходил взад-вперед.
— Сидит, — сказал Григорий и бросил ключ на стол, на котором лежало оружие.
— Отмокает, — сказал Густлик.
— А мы-то собрались пригласить его в нашу компанию. Обер-ефрейтор Кугель, спаситель роз и городков… — продолжал Кос с хмурым задумчивым видом, меряя сени шагами. — Чуть-чуть и мы бы сделали такую же ошибку…
— Застрелили бы пуделя, — поправил Елень.
6. Жребий
Кос быстрыми шагами ходил взад-вперед по сеням. Елень то и дело заслонял лампу ладонью, чтобы не погасла от движения ветра, посматривал на командира экипажа и наконец не выдержал:
— Далеко тебе еще?
— Докуда?
— Не знаю докуда, но ты все ходишь и ходишь…
— Отцепись, — буркнул Янек. — Хожу, потому что думаю…
— О чем? Может, нам скажешь?
— Скажу.
Он присел на табурет между Еленем и Саакашвили, посмотрел внимательно им в глаза.
— Ребята… — Янек быстро вывернул нагрудные карманы, вынул мокрый сверток, нашел толстый карандаш и, отодвинув оружие, начал чертить. — Здесь мы, здесь озеро и шлюз… Дальше канал, а внизу Ритцен. Город, конечно, укреплен, в стенах бойницы, в подвалах окна с автоматами. Все это можно затопить.
Все трое еще ниже склонились над столом.
— Под шарнирами ворот заложен тротил, а провода ведут в бункер, — подсказал Густлик. — Только проверить, в порядке ли взрывная машинка, и взорвать.
— Прямо сейчас?
— А чего ждать?
— Наших. Город должен быть затоплен, когда пехота пойдет в атаку. Не позже и не раньше. Оборона будет прорвана, дивизии выйдут на Зееловские высоты и… на Берлин.
— А как узнать время наступления? — спросил Саакашвили и, машинально развернув вынутый Косом сверток, увидел ордена, тигриное ухо и две фотографии.
Янек взял фотографию и принялся так внимательно ее рассматривать, будто увидел впервые. Улыбка озарила его лицо.
— Надо сообщить обо всем нашим, и по сигналу взорвем.
Замигала лампа, пламя немного ослабло, потом снова вспыхнуло. На стене заколыхались большие тени.
— Надо перейти линию фронта.
— Я могу, — предложил Григорий.
— Я пойду, — решил Кос, касаясь уха тигра. — У меня большой опыт — по тайге ходил. Могу передвигаться бесшумно, как Шарик.
— Нет, командир, тебе нельзя идти. Ты должен командовать, — возразил Григорий.
— Правильно. Ты должен командовать, — поддержал его Елень. — Если немцы что-нибудь пронюхали, придется защищать шлюз, а тогда надо уметь командовать.
— Это не танк.
— Да, не танк, «Рыжего» больше нет, — печально сказал Саакашвили.
— Все равно: командир ты, и никуда тебе нельзя идти.
— Пусть жребий все решит. — Янек взял со стола коробку, вынул три спички.
— Подожди. Жалко ломать, — удержал его Елень, достал три патрона и поставил в ряд на столе. — Кому достанется зажигательный, тот и идет, — показал он на патрон с черной головкой.
Кос посмотрел на него и ничего не сказал. Одно дело — тащить спички, это похоже на забаву. Совсем иначе выглядели патроны с золотистыми, сверкающими медными гильзами, несущие в себе смерть. Он почувствовал на миг холодок в груди.
— Согласен, — сказал Григорий, поднимая шлемофон. — Кому черный — тому в путь.
— Хорошо, — согласился и Янек.
— Нет, — неожиданно услышали они решительный голос с лестницы.
Черешняк подошел к столу, положил еще один патрон.
— Хочешь идти через фронт? — спросил Густлик.
— Если мне достанется… — ответил Томаш.
Кос протянул руку, взял положенный Томашем патрон и с минуту вертел его в руках.
— Ты ушел с поста?
— Сверху плохо видно.
— А ты знаешь, о чем идет речь?
— Знаю. Уши у меня не заложены ватой, слышал, — усмехнулся солдат.
Янек внимательно посмотрел ему в глаза и молча поставил четвертый патрон рядом с тремя. На стене застыли огромные тени членов экипажа.
Григорий глубоко вздохнул и одним движением смахнул все патроны в шлемофон.
— Кому? — спросил он.
— Сам бери, — сказал Кос и почти одновременно с ним протянул руку.
Саакашвили быстрым движением достал патрон, пододвинулся к лампе и отложил — не тот.
Кос не спеша разжимал пальцы. Увидев головку патрона, он с досадой бросил его на стол. Теперь они оба с Григорием внимательно смотрели на оставшихся.
Густлик как будто оттягивал время, но, когда Томаш незаметно перекрестился и протянул руку, он задержал его.
— Забыл, что говорил вахмистр Калита? Поперед батьки в пекло не лезь. Сейчас я… — Елень достал патрон и поставил его на стол.
Три пары глаз пристально смотрели на Томаша. Он поднял руку, но тут же отдернул ее. И так было ясно: в шлемофоне остался зажигательный.
— Пан плютоновый, позаботьтесь о вещмешке, — тихо произнес он.
— Хватит тебе с этим плютоновым! Не знаешь, как меня зовут?
— Густлик.
— Ну вот, — хлопнул он Томаша по плечу и на миг притянул к себе.
— В немецком обмундировании пойдешь? — спросил Кос.
— Нет, в своем.
— Почти высохло. — Янек потрогал висящее на веслах обмундирование.
— А портянки мокрые. Возьми мои.
— Я сажи наскребу, — предложил Григорий. — Ее надо растереть с маслом, намазать лицо и руки, чтобы быть совсем незаметным.
— Туч сегодня нет. Полярная звезда будет с левой стороны, — сказал Янек.
— Я умею ориентироваться по звездам. Приходилось ночью пробираться по лесу, — ответил Томаш.
Сбросив немецкие брюки, он надел свои. И теперь старательно наматывал портянки, расправляя их; натягивал грязные сапоги.
— Месяц скоро спрячется, тогда и пойдешь, — решил командир экипажа.
Томаш прикрыл веки, точно его слепил свет.
— Пойду до темноты, чтобы глаза привыкли.
Он повернулся кругом и вышел в соседнюю комнату. Сел на стул, спиной к окну, сдвинул фуражку на глаза…
Через минуту скрипнула дверь и вошел Кос.
— Не разговаривай ниже чем с командиром полка. Все объяснишь так, как слышал. Они могут взять этот город без потерь. Пусть дадут с исходных позиций три длинные красные очереди в направлении шлюза. Как пойдет вода, у них будет четверть часа, чтобы без огня ворваться в Ритцен.
— Три длинные очереди, четверть часа, — повторил Томаш. — Не забуду. Лучше ничего не записывать.
— Вот, если хочешь, кисленькие конфеты, — сказал Янек и вышел.
Черешняк на ощупь открыл жестяную коробку, положил леденец в рот.
В открытое окно заглянул Густлик.
— Томек…
— Что?
— Давай я пойду.
— Нет, пан плютоновый… Густлик… В танке гармошка осталась…
— Найдешь другую. Давай я пойду, а?
— Нет. Конфет хочешь?
— Какие конфеты? Ты что, рехнулся?
Томаш остался один. Издалека с порывом ночного ветерка донеслось эхо автоматных очередей и разрывов мин.
Едва узкий месяц скрылся за темными тучами на горизонте, под стеной шлюза замаячили четыре фигуры.
— Готов? — тихо спросил Кос.
— Готов, — глухим голосом ответил Черешняк.
Заскрипели засовы калитки. Саакашвили обнял Томаша, отыскал в темноте его ладонь и вложил в нее эфес сабли.
— Подержи в руке. Она придает смелость.
— Будешь возвращаться, захвати пива, — пробасил Густлик.
Открылась дверь, и на фоне ясного неба они увидели фигуру Черешняка в полевой пилотке, с автоматом на груди. На вымазанном сажей лице сверкали только белки глаз. Тень закрыла выход, и он исчез.
— В добрый путь! — сказал Кос, закрывая дверь.
Все трое вернулись в сени. Саакашвили снова зажег лампу.
— Закончим с оружием — и спать.
— Я первый заступлю на дежурство, — вызвался Григорий.
Янек в знак согласия кивнул головой. Помолчали. Некоторое время слышно было только