Ах, душа моя — тельняшка
В сорок полос, семь прорех.
Но послал Господь удачу, —
Заработал свечку оц,
Увидав, как горько плачу,
Он сказал: «Валяй на Вачу,
Торопись, пока сезон».
Что такое эта Вача,
Разузнал я у бича —
Он на Вачу ехал плача,
Возвращался — хохоча.
Вача — это речка с мелью
В глубине сибирских руд.
Вача — это дом с постелью,
Там стараются артелью,
Много золота берут.
Как вербованный ишачу,
Не ханыжу, не торчу.
Взял билет, лечу на Вачу,
Прилечу — похохочу.
Нету золота богаче —
Люди знают, им видней!..
В общем, так или иначе,
Заработал я на Ваче
Сто семнадцать трудодней.
Подсчитали — отобрали
За еду, туда-сюда,
Но четыре тыщи дали
Под расчет — вот это да!
Рассовал я их в карманы,
Где и руль не ночевал,
И поехал в жарки страны,
Где кафе да рестораны, —
Позабыть, как бичевал.
Выпью — там такая чача! —
За советчика-бича.
Я на Вачу ехал плача,
Возвращаюсь хохоча.
Проводник в преддверье пьянки
Извертелся на пупе,
То же и официантки,
А на первом полустанке
Села женщина в купе.
Может, вам она — как кляча,
Мне — так просто в самый раз!
Я на Вачу ехал плача,
Возвращаюсь веселясь.
То да се, да трали-вали, —
Как узнала про рубли,
Слово по слову у Вали —
Сотни по столу шныряли,
С Валей вместе и сошли.
С нею вышла незадача,
Я и это залечу,
Я на Вачу ехал плача,
Возвращаюсь — хохочу.
Суток пять как просквозило.
Море вот оно — стоит.
У меня что было — сплыло,
Проводник воротит рыло
И за водкой не бежит.
Руль последний в Сочи трачу—
Телеграмму накатал:
«Шлите денег — отбатрачу,
Я их все прохохотал».
Где вы, где вы рассыпные?
Хоть ругайся, хоть кричи.
Снова ваш я, дорогие —
Магаданские, родные —
Незабвенные бичи!
Мимо носа носят чачу,
Мимо рота — алычу…
Я на Вачу еду — плачу,
Над собою хохочу.
Рязанов. Как проходили его выступления у вас на прииске?
Туманов. Между Бодайбо и Иркутском авиационные рейсы. И вот ребята узнали, что приехал Высоцкий.
Летчики, командиры самолетов взяли и отложили рейсы.
Можете представить, что там потом их ожидало? Три самолета вылетели с опозданием на три часа.
Рязанов. Уже после концерта?
Туманов. После. Рейсы отложили! Самолеты, правда, небольшие — «Ан-24». Но все-таки… Вот его популярность…
Тем временем подошли Всеволод Абдулов и Станислав Говорухин. Расположились на знакомой им кухне, в той же обстановке, только хозяина не было среди них.
Говорухин. Для Володи общение с людьми было как форточка в мир. Он с жадностью слушал все новое, что приносили сюда люди. Вот, скажем, Вадим Иванович Туманов, человек исключительно сложной, редкой судьбы. Так Володя, используя его жизненные наблюдения, «выжимал» у него сведения в течение нескольких лет.
Рязанов. Володя, значит, очень много времени проводил в разговорах?
Говорухин. Практически каждый день. Он бежал, торопился, спешил… Как бы он ни был занят — спектакль вечерний, может быть, после него где-то концерт, может быть, даже на выезде, — все равно здесь всегда уже ночью шея разговор, без выпивки, просто разговор обо всем, ну обо всем. Просто так собирались, и тот, кто мог сюда зайти без приглашения, и тот, кто был приглашен; и начинался разговор, который, как правило, заканчивался в четыре, а то там и в пять часов утра. И после того, когда все расходились, он все-таки шел к своему письменному столу… Стол, который когда-то принадлежал Таирову, чем он очень гордился… Он шея к столу и на рассвете, как бы рано завтра ни надо было вставать, все-таки садился и сочинял стихи. Будучи сам удивительно интересным рассказчиком, мог часами слушать.
У него было поразительное умение слушать так, что люди раскрепощались, самые разные, от академика до последнего алкаша. Каждый хотел выложить ему все самое главное. Мне бы хотелось, чтобы у телезрителей не сложилось впечатление, что вот говорят о покойном замечательном поэте, что это был ангел такой. Володя был прекрасен тем, что он наряду с огромным количеством достоинств все-таки обладал и всеми теми очаровательными недостатками, без которых…
Абдулов. Не всеми.
Говорухин. Ну не всеми, может быть. Но тем не менее недостатки у него были, этим он был прекрасен. Он был живой и запомнившийся на всю жизнь человек. Он курил в день три пачки «Винстона», любил женщин, жизнь…
Абдулов. «Я любил и женщин и проказы…»
Говорухин. Да, он был хулиган и вместе с тем прекрасный товарищ, умница, замечательный парень, наша совесть, честь и, вообще, долго говорить…
Абдулов. Сейчас читаешь каждый день газеты и слушаешь телевизор и радио — и говорят, каким же должен быть настоящий советский человек. Да Господи Боже мой! Да вот такой человек и жил среди нас. Мне посчастливилось, я благодарен судьбе, которая позволила мне двадцать лет не расставаться с Володей. Такой предельной откровенности, удивительной любви к Родине, к своему народу, удивительной работоспособности, удивительной честности и удивительной требовательности…
Говорухин. Прежде всего по отношению к себе. Да, такой человек жил среди нас. И как же ему было сложно жить так, как, теперь оказывается, и надо жить!
Абдулов. Очень жаль, что он не дожил до сегодняшнего дня, потому что, конечно, он бы теперь очень порадовался.
Говорухин. Чему-то порадовался, чему-то нет… Абдулов. И перестройке! Хоть слово уже немного затаскано. Эту перестройку подготовили такие, как Высоцкий, как Шукшин. В том, что происходит сейчас в стране, подготовительной Володиной работы, конечно, немало.
Я из дела ушел, из такого хорошего дела!
Ничего не унес — отвалился в чем мать родила.
Не за тем, что приспичило мне, — просто время приспело,
Из-за синей горы понагнало другие дела.
Мы многое из книжек узнаем,
А истины передают изустно:
«Пророков нет в отечестве своем»,
Но и в других отечествах — не густо…
Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю
Получили лишь те, кому я б ее отдал и так.
Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю,
Подымаюсь по лестнице и прохожу на чердак.
Пророков нет — не сыщешь днем с огнем:
Ушли и Магомет, и Заратустра.
Пророков нет в отечестве своем,
Но и в других отечествах — не густо…
А внизу говорят — от добра ли, от зла ли, не знаю:
«Хорошо, что ушел, без него стало дело верней».
Паутину в углу с образов я ногтями сдираю, —
Тороплюсь, потому что за домом седлают коней.
Открылся лик — я встал к нему лицом,
И он поведал мне светло и грустно:
«Пророков нет в отечестве твоем,
Но и в других отечествах — не густо…»
Я влетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело,—
Конь падет подо вшой — я уже закусил удила.
Я из дела ушел, из такого хорошего дела!
Из-за синей горы понагнало другие дела.
Скачу, хрустят колосья под конем,
Но ясно различаю из-за хруста:
«Пророков нет в отечестве своем,
Но и в других отечествах — не густо…»
Абдулов. Я помню этот страшный день — 28 июля его хоронили, Слава, да?
Говорухин. Да, да.
Абдулов. И вот, вы знаете, мне стало немножко, чуть-чуть не по себе. Смотрю, говорят люди, которых Володя, ну, мягко говоря, не любил… Из тех, кто выступал…
Туманов. Выступали люди, которых я семь лет не видел у Володи дома. Уже когда мы сидели в катафалке, цветов, действительно, было что-то страшное. Наверное, в этот момент многие прозрели на этой площади. Потому что цветов было столько, что казалось, этот катафалк засы-пят. И тронуться с места не могли. Помню, лобовое стекло засыпано цветами… Рев милицейских машин… Крики, свистки, испуганные все… Испуганная Марина, уцепившись мне за локоть, говорит: «Я видела, как хоронили принцев, королей: я ничего подобного представить не могла». Я к чему это говорю? Потом, уже шутя, Трифонов скажет: «Как умирать после Высоцкого?» Смерть Володина как-то расшевелила многих, растолкала, понимаете, заставила многих перестроиться. В тот день, ты помнишь, Слава, когда хоронили, ты еще мне сказал: «Он и мертвый не дает покоя».
Говорухин. Он очень хотел быть напечатанным, Володя. Он-то ощущал себя в первую очередь поэтом.
И, конечно, как всякий поэт он хотел видеть свои стихи напечатанными. И вот мне кажется, что тут на его пути, я бы не сказал, что общество отвергло поэта или какие-то там начальники не давали его печатать. Нет. Тут, пожалуй, братья-поэты виноваты, они взялись таким плотным кольцом, они так взялись за руки, чтобы не пропустить его в литературу, что это, конечно, было просто поразительно наблюдать.
Туманов. Думаю, это главная его боль при жизни.
Говорухин. За всю свою титаническую двадцатилетнюю работу он увидел единственное стихотворение напечатанным. С купюрами, помню…
Рязанов. Сколько стихотворений у него всего?
Говорухин. Всего поэтических произведений около 750, а вообще есть произведения незаконченные…
Туманов. Володя был легкоранимый человек, он очень переживал какие-нибудь неудачи, когда что-то не получалось. Я помню, однажды мы ночью как раз заговорили о поэзии. И я коснулся, наверное, самого больного для Володи: «А что думают поэты?» Он так улыбнулся, улыбка была болезненной, говорит: «Знаешь, Вадим, меня они все считают чистильщиком». — Я не стал дальше спрашивать, я видел его болезненное лицо, его улыбку, и я специально перешел на другую тему.
Я бодрствую, но вещий сон мне снится.