Все вместе они выбежали во двор, подставляя лица под прохладный, сладкий дождь.
Ливень быстро вымочил их до нитки, превратил землю под ногами в грязь.
– Спасение, Розальба! – сказал Тони.
Элса крепко прижала к себе детей. Вода стекала по их лицам, скользила по спинам прохладными струйками.
– Наше спасение.
Вечером они устроили настоящий пир: домашние феттуччине с обжаренной панчеттой в густом сливочном соусе. Потом Тони играл на скрипке под ритм дождя, а Элса принесла в гостиную кассату из рикотты. На золотистой макушке торта, украшенной блестящими консервированными персиками, горела свеча.
Роуз вытащила из бархатного мешочка на шее одноцентовую монетку, которую она носила с собой уже больше трех десятков лет. Элса знала каждое слово этого семейного предания. Тони нашел американский цент на улице в Сицилии и принес его Роуз. Они оба согласились, что это знак. Надежда на будущее. Монетка стала семейным талисманом.
Каждый год монетку передавали по кругу утром первого января, и каждый член семьи, держа ее в руках, говорил, на что он надеется в новом году. Мартинелли передавали монетку из рук в руки и перед началом весенних работ, и на дни рождения. На реверсе были выгравированы колоски пшеницы. Неудивительно, что Тони поверил: эта монетка указала Мартинелли их судьбу.
Роуз передала монетку Лореде, девочка серьезно уставилась на нее.
– Загадай желание, cara.
– Я в нее больше не верю, – сказала Лореда, возвращая монетку бабушке. – Она не сохранила нашу семью.
Эти слова сильно задели Роуз, не сразу она смогла улыбнуться.
Тони перестал играть.
Лореда посмотрела на Элсу, едва сдерживая слезы:
– Он обещал научить меня водить машину, когда мне исполнится тринадцать.
– Вот как, – ответила Элса, чувствуя боль дочери как свою. – Я тебя научу.
– Это не то же самое.
Наступило неловкое молчание. Нарушила его Роуз:
– Ты снова в нее поверишь. Говори что угодно, но у монетки есть сила.
– Я загадаю желание за нее, – встрял Энт. – Дай мне монетку.
Даже Лореда засмеялась и смахнула слезы.
Тони заиграл Happy Birthday, и все запели.
В дни после прекрасной грозы Элса, воодушевленная надеждой, каждое утро просыпалась рано и выходила на улицу. Она глубоко вдыхала плодородный запах влажной земли и, опустившись на колени, возилась на грядках. Она помогала овощам расти, как детям: осторожными движениями, тихими словами. Земля снова была живой, а не потрескавшейся пересохшей коркой, тут и там хрупкие зеленые ростки уже выглядывали наружу, тянулись к солнцу.
В то утро Элса увидела Тони на краю поля с озимыми. Элса не стала надевать шляпу от солнца – солнце было теплое и доброе, как старый приятель. Она прошла мимо курятника, где оживленно кудахтали куры. Старый петух прогуливался вдоль забора, охраняя свою паству. Ветряная мельница глухо стучала на легком ветру, качая воду.
Элса подошла к краю поля и остановилась.
– Посмотри, – сказал Тони хрипло.
Зелень.
Ровные ряды ростков, тянущиеся до горизонта. Вот она, концентрированная надежда. Цвет будущего. Сейчас пшеница зеленая и нежная, но благодаря солнцу и дождю она станет крепкой, как семья, сильной, как сама земля, и превратится в море колышущегося золота, которое даст им всем еду.
По крайней мере, будет зерно для животных. После четырех лет засухи уже это – благословение.
Элса оставила Тони у алтаря земли и вернулась к дому. Встала на колени у своей клумбы под окном кухни. Ее астра зазеленела.
– Привет, – сказала Элса. – Я знала, что ты вернешься.
Глава четырнадцатая
В день, когда пришла жара, Элса сказала себе, что это ничего не значит. Они все так сказали.
Она проснулась рано, чувствуя беспокойство. Ночью она спала плохо, сама не зная почему. Элса встала, побрызгала водой на лицо и вдруг поняла, что не так: ей жарко.
Она заплела косу, прикрыла ее платком и вышла на кухню, где Роуз стояла у окна.
Элса знала, что они обе думают об одном и том же: уже жарко. А еще нет и семи утра.
– Что значит один жаркий день? – сказала Элса, подходя к свекрови.
– Я раньше любила жару, – ответила Роуз.
Элса кивнула.
Они смотрели на ослепительно-желтое солнце.
Стоградусная жара[24] восемь дней подряд. В середине марта.
Они снова принялись усиленно сберегать воду, еду, керосин. Зашторили окна и носили воду ведрами, экономно поливали сад и виноградник, экономно наливали воду в корыта животным, но этого было недостаточно – при такой безжалостной жаре молодая поросль неумолимо чахла. На четвертый день вся пшеница погибла. Сотни акров без намека на зеленый цвет. Элса видела, что настроение ее свекра неуклонно падает. Он просыпался рано, выпивал чашку горького черного кофе и читал газету. Но стоило открыть дверь на улицу, как он опускал плечи, понуро поникал. Каждый день вид земли заново разрушал Тони. В некоторые дни он долгими часами просто стоял и смотрел на мертвое пшеничное поле. Когда он входил в дом, от него пахло потом и отчаянием, он садился в гостиной и молчал. Роуз пробовала все, чтобы поднять мужу настроение, но надежда оставила и ее.
И все же, пусть пшеница умирала, и поля пересыхали, и кожа сгорала, жизнь продолжалась.
Сегодня Элса и Роуз собирались устроить стирку. В этой ослепляющей жаре, от которой болела голова.
Элса с радостью позволила бы детям ходить в грязной одежде, сказала бы: «Кому какое дело?» Сейчас все ходили грязные, но что за мать так скажет, чему она научит детей? Что, если один из немногих оставшихся соседей увидит ее детей в нестираной одежде?
Поэтому она вымыла тазы, наполнила их водой и несколько часов стирала полотенца, постельное белье и одежду, потея и страдая от зноя. Для начала вынести белье на улицу и как следует выбить. Цистерна в такую небывалую для этого времени года жару быстро опустела, поэтому воду приходилось таскать из колодца ведрами. Слава богу, Лореда помогала – в последние дни и она настолько пала духом, что не пыталась протестовать.
Когда Элса закончила со стиркой, уже давно миновал полдень, температура поднялась выше ста пяти градусов[25]. Простыни трепетали на ветру. Элса с трудом могла поднять голову, тело ломило, все суставы ныли. И все ведь напрасно – поднимется пыль, налетит неизвестно откуда и оставит грязные следы на всем только что выстиранном.
Элса вернулась в темную душную кухню и принялась замешивать тесто на воде из-под картошки, оставшейся после ужина, добавила сахар, дрожжи. В два часа на кухню заглянула Лореда.
– Хорошо, – сказала Элса, накрыв тесто полотенцем. – Ты как раз вовремя, поможешь мне занести белье в дом.
– Радость-то какая, – пробормотала Лореда и потащилась за Элсой на улицу.
В первый день весны – еще один знойный день – мама решила, что пора делать мыло. Мыло. Лореде уже надоело возмущаться, да и что толку. Мама с бабушкой – женщины-воительницы. Если уж они чего решили, их не остановить.
Лореда с бабушкой пошли в амбар, выкатили из него котел, взгромоздили на треногу. Стоя на коленях, мама развела огонь.
Когда языки пламени начали лизать котел, мама велела:
– Натаскай воды.
Лореда молча ухватила пару ведер и двинулась к колодцу. Когда она вернулась, бабушка вместе с мамой смотрели на огонь.
– Надо было трубу проложить, – сказала бабушка. – В хорошие времена.
– Говорят, задним умом все крепки, – ответила мама.
– А мы купили еще участок, новый грузовик, молотилку. Неудивительно, что Бог нас наказывает. Дураки мы, – сказала бабушка.
– Чешите, чешите языками, – встряла Лореда. – Я и одна воду натаскаю.
Бабушка дала ей легкий подзатыльник:
– Basta[26]. Иди.
Когда котел наполнился водой, у Лореды ломило руки-ноги, да и голова разболелась от чертовой жары. Она развязала бандану и утерла пот с лица.
Вода закипела, и бабушка натерла в котел сало, а потом осторожно налила щелочь. Горячий влажный воздух тут же наполнился отвратительным запахом. Мама закашлялась и закрыла рот и нос.
От мерзкого запаха у Лореды еще сильнее разболелась голова, глаза слезились. Трудно было смотреть на голубой горизонт, не моргая. Лореда перевела взгляд на поле мертвой картошки, потом на площадку ветряной мельницы и ощутила острую тоску по отцу, но тут же заглушила в себе это чувство. Хватит с нее тоски. «Ушел, и слава богу», – подумала она (или попыталась убедить себя в этом).
Мама помешивала смесь щелочи, жира и воды длинной палкой, пока варево не достигло нужной консистенции.
Мыло на продажу. Как будто мыло их спасет, как будто продажей мыла они заработают достаточно денег, чтобы прокормиться всю зиму.
Мама разлила мыло по деревянным формочкам, а бабушка засыпала огонь песком.
– Лореда, помоги мне отнести лотки в погреб, – попросила мама.
Бабушка вытерла руки о фартук и пошла в дом.
Лореда знала, что как только котел остынет, им придется откатить его обратно в амбар, и при мысли об этом ей захотелось кричать. Но она молча взяла лоток с незастывшим мылом и вслед за матерью спустилась в темный, относительно прохладный погреб.
Почти пустые полки.
Уже несколько лет не родилась пшеница, сад давал мало плодов, и они питались остатками былой роскоши, но запасы быстро подходили к концу.
Они с мамой молча переглянулись. Какой толк говорить, что еда на исходе.
Обе вышли на жару. Лореда хотела сказать, что хочет пить, как вдруг уловила странный звук. Она остановилась, прислушалась.
– Ты слышишь?
Звуки доносились из амбара.
Мама рывком распахнула скрипучую деревянную дверь.
Лореда вошла внутрь вслед за ней.
Мило лежал на боку и, задыхаясь, хрипел, его впалый живот тяжело поднимался и опускался. Из ноздрей бежала грязная слизь, собираясь в лужу на земле.