дом.
Над головой протяжно скрипела мельница, медленно вращались лопасти.
Они вместе пошли к дому, взметая ногами пыль.
Глава шестнадцатая
– Думаю завтра взять Лореду с собой на охоту, – сказал дедушка за ужином.
– Хорошая мысль, – одобрила бабушка, подбирая хлебом капельку драгоценного оливкового масла. – Компас в моем комоде. В верхнем ящике.
– Мы могли бы убраться в амбаре, – сказала мама. – Старая охотничья палатка Рафа где-то там. И дровяная печь из землянки.
Лореда больше не могла этого терпеть. Взрослые болтали о какой-то чепухе. Они как будто забыли, что Энт лежит в этой ужасной больнице совсем один. Или они думают, она слишком маленькая, чтобы слышать правду? Ее тошнило от этого дурацкого разговора. Больше им делать нечего, только убираться в чертовом амбаре.
Она так резко вскочила, что ножки стула скрежетнули по вытертому линолеуму. Она оттолкнула стул, и он упал.
– Энт умирает, да?
Мама посмотрела на нее.
– Нет, Лореда. Энт не умирает.
– Ты врешь. И посуду я мыть не буду.
Лореда выбежала из дома, хлопнув дверью.
В загоне нет лошадей, в свинарнике нет свиней. Все, что у них осталось, – несколько костлявых куриц, которые от жары и голода даже не закудахтали при ее появлении, и две коровы, едва стоящие на ногах. Скоро коров продадут, правительство их заберет. Тогда и коровник опустеет.
Она взобралась на площадку на ветряной мельнице и уселась под бескрайним, усыпанным звездами небом Великих равнин. Здесь ей казалось – по крайней мере, раньше, – что и она небесное создание. Здесь она воображала себя балериной, оперной певицей, киноактрисой.
Отец поддерживал эти мечты, пока не ушел за собственной фантазией.
Лореда подтянула к груди колени, обхватила лодыжки руками. Ладно, ферма умирает, а взрослые ей врут. Ладно, отец бросил их – ее, – но это…
Энт. Ее братик. Он сворачивался клубочком и сосал большой палец, он бегал, как жеребенок, раскидывая в стороны руки и ноги, по вечерам он просил ее рассказывать сказки и слушал их, почти не дыша.
– Энт, – прошептала она, понимая, что молится. Впервые за долгие годы.
Мельница затряслась. Элса посмотрела вниз: это мать карабкалась по ступеням к ней.
Мама села рядом, свесив ноги.
– Я уже большая, мама. Ты можешь сказать мне правду.
Мама глубоко вдохнула и выдохнула.
– Мы говорили о папиной палатке, потому что… мы уедем из Техаса, как только Энту станет лучше. В Калифорнию.
Лореда повернулась:
– Что?
– Я поговорила с бабушкой и дедушкой. У нас есть немного денег, и грузовик на ходу. Так что поедем на Запад. Тони еще крепкий. Он найдет работу – может быть, на железной дороге. Я надеюсь устроиться прачкой. Говорят, Памела Шрейер работает продавщицей в ювелирном магазине. Представляешь? Ее муж Гэри трудится на винограднике.
– И Энт поедет с нами?
– Конечно. Мы поедем, как только ему станет лучше.
– До Калифорнии тысяча миль. Бензин стоит девятнадцать центов за галлон. Нам хватит денег?
– Откуда ты все это знаешь?
– Когда папа ушел, я, вместо того чтобы учить историю Техаса, изучала карты Калифорнии. Я думала…
– Сбежать из дома и найти его?
– Да. Видишь, я глупая, но не настолько. Калифорния – большой штат. И я даже не уверена, что он поехал на Запад. И остался на Западе.
– Ты права. Мы этого не знаем.
Лореда прислонилась к маме, и Элса обняла ее.
Уехать. Лореда впервые по-настоящему представила это. Уехать. Оставить свой дом.
– Я хотела, чтобы ты выросла на этой земле, – сказала мама. – Я хотела здесь состариться, хотела увидеть, как будут расти дети твоих детей, хотела, чтобы меня здесь похоронили. Я хотела увидеть, как снова вырастет пшеница.
– Я знаю, – сказала Лореда и вдруг поняла: она и сама этого хотела.
– У нас нет выбора, – сказала мама. – Больше нет.
Неделю спустя большая часть курятника по-прежнему была засыпана песком, как и амбар с одной стороны. Коров продали и увезли, одиннадцатидневная пыльная буря превратила ферму в море буро-серых дюн. Не стоило труда бороться с этим, особенно теперь, когда они уезжали. Мартинелли погрузили все, что могло пригодиться им в новой жизни, в большой дощатый кузов: маленькую дровяную печь, бочки с припасами, коробки с постельным бельем, кастрюли и сковородки, галлон керосина, фонари.
Элса, как бедуин, ходила туда-сюда по дюнам мимо мельницы. Наконец она нашла дикую юкку: ветер и эрозия обнажили ее волокнистые корни.
Она подрубила корни, вырвала их из земли и бросила в металлическое ведро.
Лореда и Тони сидели за кухонным столом, разложив перед собой дорожные карты.
– А это что такое? – спросила Роуз, выходя из кухни. Она закатала двух куриц в банки на дорогу. Курятины, последних овощных консервов, вяленной с сахаром ветчины и маринованных колючек должно хватить им до самой Калифорнии.
– Юкка. Ее можно сварить и съесть.
Лореда скорчила гримасу:
– Вот до чего ты дошла, мама.
К дому приближался автомобиль. Они переглянулись.
Как давно у них не было гостей?
Элса вытерла руки о тряпицу из мешковины и вслед за свекром вышла из дома.
Автомобиль вихлял по дороге, уворачиваясь от трещин, дюн и катушек колючей проволоки. Из-под тонких шин вырывалась желто-коричневая пыль.
Тони спустился с крыльца и пошел навстречу автомобилю.
Элса прикрыла глаза ладонью, защищаясь от ослепительного солнца. Роуз подошла к ней, вытирая мокрые руки о фартук.
– Кто это?
Автомобиль с грохотом въехал во двор и остановился перед Тони. Облако пыли постепенно рассеялось, и они разглядели модель автомобиля: «форд» 1933 года.
Дверь медленно открылась. Наружу вышел мужчина. Черный костюм, фетровая шляпа. Пиджак, застегнутый на все пуговицы, обтягивал раскормленное брюхо. Цветущее лицо, словно скобки, обрамляли густые бакенбарды.
Мистер Джеральд, единственный оставшийся в городе банкир.
Роуз и Элса тоже спустились с крыльца и встали рядом с Тони.
– Мортон, – сказал Тони, нахмурившись, – вы здесь по поводу завтрашней встречи? Говорят, к нам снова едет тот чиновник.
– Он и правда к нам едет. Но я здесь по другому поводу.
Мортон Джеральд осторожно, как бы любовно, прикрыл дверцу и снял шляпу.
– Дамы, – поприветствовал он Роуз и Элсу и замолчал, с некоторой неловкостью глядя на Тони. – Может быть, дамы дадут нам возможность поговорить наедине?
Роуз твердо сказала:
– Мы останемся.
– Чем я могу вам помочь, Мортон? – спросил Тони.
– Подошел срок оплаты по вашему векселю на сто шестьдесят акров, – сказал мистер Джеральд. К его чести, эта новость его как будто нисколько не радовала. – Я бы дал вам отсрочку, но… какие бы тяжелые времена ни настали для вас, фермеров, в больших городах спекулируют на земле. Вы должны нам почти четыреста долларов.
– Забирайте молотилку, – сказал Тони. – Черт, и трактор забирайте.
– Сельхозтехника сейчас никому не нужна, Тони. Но богачи на востоке, которым принадлежит банк, думают, что земля еще чего-то да стоит. Если вы не сможете заплатить, они конфискуют эту землю.
Ответом было гнетущее молчание, только ветер вздохнул, как будто бы и ему было тошно.
– А хоть что-то можете заплатить, Тони? Любую сумму, чтобы потянуть время?
Тони выглядел побитым, пристыженным.
– У меня земли больше, чем нужно, Мортон. Давайте забирайте обратно эти акры.
Мистер Джеральд достал розовую бумажку из кармана рубашки.
– Это официальное уведомление о конфискации у вас за долги ста шестидесяти акров. Если не вернете долг в полном объеме в указанный срок, этот участок земли будет продан на аукционе шестнадцатого апреля тому, кто предложит наибольшую сумму.
Ноги Элсы то и дело глубоко проваливались в песок, так что она несколько раз чуть не упала, пока они с Тони шли к городу. По обе стороны дороги песок засыпал брошенные дома и автомобили, порой торчал лишь конек крыши. Телеграфные столбы накренились. Не было слышно птичьих голосов.
В городе царила потусторонняя тишина. Не громыхали по улице автомобили, лошади не цокали копытами. Школьный гонг сорвало во время одиннадцатидневной бури, его до сих пор не нашли. Гонг, конечно же, засыпало песком, и он обнажится, когда ветер вернется и снова разворотит весь пейзаж.
Элса остановилась у госпиталя.
– Встретимся через тридцать минут?
Тони кивнул. Он натянул заплатанную серую шляпу на глаза и двинулся к школе на собрание, сгорбившись, словно бы заранее признал поражение. Никто ничего особенного не ждал от приезда чиновника.
Глаза Элсы не сразу привыкли к гнетущему полумраку в госпитале. Слышался надсадный кашель, детский плач. Усталые медсестры передвигались от койки к койке.
Элса улыбалась всем пациентам, лежащим в масках. Как правило, это были очень юные или очень пожилые люди.
Энт сидел на узкой койке и играл в бой на мечах между вилкой и ложкой.
– Что, получил! Тебе не сравниться с Тенью![27] – воскликнул он.
Голос все еще был хриплым, и противогаз лежал наготове на столике рядом.
– Привет, – сказала Элса, садясь на край кровати.
Сегодня Энт выглядел куда лучше. Последние десять дней он лежал без сил и не оживлялся, даже когда приходили родные. Но сегодня Элса узнавала сына. Он вернулся. Элса внезапно почувствовала такое облегчение, что у нее защипало в глазах.
– Мамочка!
Энт прыгнул на Элсу и обнял ее до того крепко, что она едва не свалилась с кровати. Она с трудом отпустила его.
– Я играю в пиратов, – сказал Энт, широко улыбаясь.
– У тебя зуб выпал.
– Да! И я его не нашел. Медсестра Салли думает, я его проглотил.
Элса подняла корзинку, которую принесла с собой. Внутри лежала бутылка orzata – сладкого, как сироп, напитка, который Мартинелли прежде готовили из миндаля, купленного в магазине. Осталась последняя драгоценная бутылка, ее они много лет берегли для особого случая. Элса добавила немно