го сиропа в бутылку с разведенным концентрированным молоком и встряхнула ее, чтобы пошли пузырьки, а потом передала бутылку Энту.
– Вкусно, – сказал он, смакуя первый глоток.
Элса видела, что Энт пытается пить медленно, растянуть удовольствие, но получается у него плохо.
– И вот еще, – сказала Элса и достала печенье в сладкой глазури.
Энт грыз печенье, как мышка, с краев пробираясь к мягкой серединке.
– Похоже, нашего везучего мальчика очень любит мама, – произнес доктор, подошедший к кровати.
Элса встала:
– Сегодня он выглядит лучше, доктор.
– Пошел на поправку. Сестры говорят, он такой озорной стал. – И доктор Райнхарт потрепал Энта по волосам. – Вчера ночью жар наконец спал, и дышит он теперь куда лучше. Точно выздоравливает. На всякий случай хочу еще понаблюдать за ним несколько дней.
– Возьмите печенье, – сказала Элса.
Доктор улыбнулся и взял штучку.
– Ну что, Энт, хочешь домой?
– Конечно, док! Солдатики по мне скучают.
– Как насчет вторника?
– Урра! – радостно закричал Энт, но тут же закашлялся.
У Элсы сжалось сердце. Неужели она теперь будет бояться каждый раз, услышав кашель?
– Спасибо, доктор, – сказала она.
Доктор устало улыбнулся:
– До встречи во вторник.
Элса снова села рядом с сыном. Их ждала любимая книга мальчика, «Сказка о поросенке Робинсоне» Беатрис Поттер. Он мог снова и снова слушать, как поросенок сбежал на лодке туда, где растет дерево Бонг. Вероятно, ему нравилось, что знакомая история каждый раз заканчивается одинаково.
Энт ел печенье, прижавшись к матери, а она читала ему вслух. Наконец Элса закрыла книгу.
– Тебе уже пора? – расстроился мальчик.
– Доктор хочет подержать тебя в больнице еще несколько дней, убедиться, что все в порядке, но совсем скоро мы отправимся на поиски приключений.
– В Калифорнию!
– В Калифорнию. – Элса крепко обняла сына, поцеловала в лоб. – Пока, малыш.
Ей всегда было тяжело уходить от него, но сегодня ее окрыляла надежда. Энт скоро вернется домой.
На улице Элса увидела, как люди выходят из дверей школы. Мрачная, понурая толпа. Тони обменялся несколькими словами с мистером Каррио, пожал ему руку.
Элса ждала Тони на мостовой. Он медленно подошел к ней. Выглядел Тони так, как будто его побили.
– Как наш мальчик? – спросил Тони.
– Доктор говорит, во вторник можно забирать его. Есть какие-то новости от правительства?
Тони посмотрел на нее с таким отчаянием, что у нее даже дыхание перехватило.
– Ничего хорошего, – ответил он.
Элса кивнула.
Возвращались они в гнетущем молчании.
Через два дня они покинут эту забытую Богом землю. Элсе нелегко давались эти слова.
Богом забытую.
Как еще описать эту землю? Бог отвернулся от Великих равнин.
Последние дни она провела в хлопотливых сборах. В Вербное воскресенье даже не пошла в церковь, тушила зайчатину, закатывала ее в банки – добычу, с которой вернулись Тони и Лореда накануне; покончив с этим делом, занялась стиркой.
И вот под самый вечер Элса присела перед своей астрой, осторожно вылила несколько чашек драгоценной воды в жаждущую землю.
Цветок, который она так долго защищала, с которым провела столько бесед, вызывающе зеленел посреди выжженной земли.
И теперь она оставляет его одного, на смерть.
Элса выкопала растение. Не снимая перчаток, перенесла его через двор.
На семейном кладбище белая ограда из штакетника повалилась, песок почти скрыл могильные плиты. Четыре серых камня с именами детей Роуз и Элсы. Три девочки и один мальчик.
Сколько еще эти памятники выстоят на ветру? И кто будет ухаживать за детьми Мартинелли, похороненными посреди нигде, когда они уедут?
Элса опустилась в песок.
– Мария, Анджелина, Джулиана, Лоренцо. Вот и все, что я могу вам оставить. Я буду молиться, чтобы весной пошел дождь и астра расцвела.
Она посадила цветок в сухую, как порошок, почву, перед надгробным камнем Лоренцо.
Астра уже поникла.
Нет, не станет она плакать над этим маленьким цветком.
Закрыв глаза, Элса прочла молитву. Быстро, слишком быстро вытерла глаза и встала. На горизонте набухла черная тень, в жизни она не видела ничего чернее. Тень росла в сиреневом вечернем небе, расправляла огромные черные крылья. От статического электричества у Элсы начали потрескивать волосы. Черная буря?
Что бы это ни было, оно приближалось. Быстро.
Элса кинулась к дому, во дворе встретила Роуз.
– Madonna mia, – прошептала свекровь.
На них несся черный вал, вздымавшийся по крайней мере на милю. Перед тучей, стремясь укрыться от нее, летели птицы, сотни птиц.
Тони выбежал из амбара и встал рядом с женщинами.
Тишина была жуткая. Мертвая. Ни звука. Ни дуновения.
Ноздри Элсы внезапно наполнил запах гари. Воздух будто сделался липким.
Статическое электричество вспыхивало в небе синими дугами, танцевало в обрывках колючей проволоки, на металлических лопастях ветряной мельницы. Птицы падали с неба.
И вдруг – тьма. Пыль вмиг забила глаза и носы.
Элса закрыла рот рукой и схватилась за свекровь. Втроем они добрались до дома и, пошатываясь, поднялись по ступенькам. Тони открыл дверь и втолкнул женщин внутрь.
– Мама! – крикнула Лореда. – Что происходит?
Элса не видела дочери, такая стояла темень. Она даже своих рук не видела.
Тони плотно закрыл дверь.
– Роуз, помоги мне с окнами!
– Лореда! – позвала Элса. – Надевай противогаз. Иди в кухню. Спрячься под стол.
– Но…
– Иди!
Элса и Роуз на ощупь пробирались из комнаты в комнату, закрывали окна, завешивали их чем могли, запихивали газеты и тряпки во все щели и трещинки.
Все самое необходимое – вазелин, губки, банданы – они хранили в корзине на кухне. Элса пробралась через чернильно-черную мглу и включила фонарик.
Ничего не изменилось. Просто щелчок.
– Фонарь не работает? – спросила Роуз, кашляя.
– Кто знает? – отозвалась Элса.
– Нужно забраться под стол, завесить его мокрыми простынями, – сказала Роуз.
Что-то со страшной силой врезалось в дом. Кухонное стекло зазвенело, осколки брызнули на пол.
Входная дверь распахнулась. Черный зверь, крутясь и кусаясь, ворвался внутрь и ударил с такой мощью, что Роуз отбросило к стене. Тони кинулся к двери, закрыл ее на засов.
Они пробрались к ведрам с водой, которые специально держали на кухне, намочили простыни и завесили ими стол, а потом смочили губки, чтобы дышать сквозь них.
Элса услышала, как тяжело дышит Лореда сквозь противогаз. Она поползла вперед, пробралась под свисающие простыни.
– Я здесь, Лореда.
Лореда нащупала руку матери. Они сидели рядышком, но не видели друг дружку. Слава богу, Энт не здесь. Роуз и Тони пролезли под мокрые простыни, втиснулись под стол.
Ветер срывал доски, разбивал окна. Элса крепко обнимала дочь.
Стены ходили ходуном. Казалось, дом готов развалиться на части.
Вдруг стало очень холодно.
Элса очнулась и в тишине услышала хриплое, затрудненное дыхание Лореды через противогаз. Потом кто-то пробежал по полу – наверное, мышь выбралась из укрытия.
Она стянула заскорузлую от песка бандану, убрала от рта грязную губку. Первый вдох отдался болью в горле, в глубине пустого, ноющего желудка.
Она открыла саднящие от песка глаза.
От слез все вокруг расплывалось, но Элса разглядела посеревшие простыни, родных, прижавшихся друг к другу бесформенной грудой. Что бы это ни было, оно убралось.
Она откашляла сгусток серовато-черной грязи, словно жевала карандашный грифель.
– Лореда? Роуз? Тони? Вы в порядке?
Лореда открыла глаза, пробормотала «да». Из-за противогаза голос звучал странно, точно голос зверя.
Тони медленно опустил бандану.
Роуз выползла из-под стола и, пошатываясь, поднялась. Она помогла выбраться Элсе, они прошли в гостиную. Сквозь разбитое окно лился яркий солнечный свет. Невероятно, но они проспали всю ночь и всю бурю.
Везде лежала черная грязь, густым слоем покрывала пол, громоздилась дюнами у каждой ножки каждого стула, сползала со стен, будто армия сороконожек.
Входная дверь не открывалась – завалило песком.
Тони вылез на веранду через разбитое окно. По доскам заскреб металл.
Наконец дверь отворилась.
Элса вышла на улицу.
– О господи… – прошептала она.
Буря преобразила мир, укутала все в черный цвет, запорошила мелкой, как тальк, пылью. На многие мили вокруг не было ничего, кроме бескрайних чернильно-черных дюн. Курятник полностью засыпало, торчала только самая верхушка. Лопасти мельницы повисли руинами погибшей цивилизации. С одного боку можно было по песку подняться на крышу амбара.
На дюнах лежали трупики птиц – крылья расправлены, будто птицы погибли в полете.
– Madonna mia, – еле выговорила Роуз.
– Вот что, – сказала Элса, – не будем ждать до завтра. Заберем Энта и сразу уедем. Немедленно. Пока эта проклятая земля не убила моих детей.
Она повернулась и вошла в дом. Ей чудилось, что она не дышит, а глотает огонь. Глаза горели. Песок засел в горле, в носу, в складках кожи. Осыпался с волос.
Лореда, точно оглушенная, стояла у разбитого окна. Лицо черное.
– Мы уезжаем в Калифорнию. Прямо сейчас. Бери чемоданы. Я наполню ванну, искупаемся во дворе.
– На улице? – спросила Лореда.
– Никто тебя не увидит, – мрачно ответила Элса.
Следующие несколько часов все молчали. Элса полила бы свою астру, но от кладбища ничего не осталось, исчезли и надгробия, и забор.
Тони лопатой раскидал песок на дороге, чтобы можно было выехать. Они пристегнули к грузовику ремнями все, что можно: кастрюли и сковородки, два фонаря, веник, стиральную доску и медную ванну. В кузове лежал свернутый походный матрас, тут же бочки с едой, полотенцами и постельным бельем, связки хвороста и дров, печь они привязали сзади. Мартинелли упаковали в новую жизнь столько, сколько могли увезти, но большая часть их имущества оставалась. В кухонных шкафах, в шкафах для одежды полно вещей. Они не могли все взять с собой. Они бросали скарб, как первые поселенцы, которые облегчали от поклажи свои фургоны, когда дорога становилась совсем уж непроезжей, оставляя пианино и кресла-качалки рядом с мертвецами, похороненными на равнинах.