Лореда была уже на полпути к воротам, когда услышала свисток. Поднялась суета, вооруженные мужчины бежали к магазину.
Лореда быстро свернула к прачечной, встала в хвост небольшой очереди.
Кто-то заорал:
– Я нашел ружье!
– Прочешите весь лагерь! Уэлти нужен этот пацан!
Разумеется. Чертовы богатеи считают себя вправе обманывать людей, но терпеть не могут, когда их самих грабят. Они с удовольствием упекут кого-нибудь в тюрьму за вооруженный грабеж.
Лореда продвинулась в очереди. Сердце колотилось, во рту пересохло, но никто из вооруженных людей Уэлти даже не глянул в сторону женщин у прачечной.
Иногда хорошо быть женщиной.
Мужчины метались по лагерю, хватали мальчишек, допрашивали их, сыпали вопросами, ругательствами, шарили у них в карманах.
Постепенно все стихло.
Лореда отделилась от очереди и вдоль забора двинулась к выходу из лагеря, небрежно помахивая мешком для белья. Никто не обращал на нее внимания.
Идя к шоссе, она издалека увидела мигалки. Полицейские объезжали все лагеря, допрашивали случайных людей, которых просто хватали на улице.
Грузовик Джека спокойно стоял себе на обочине, где она его оставила. Лореда села в машину и поехала в больницу.
Припарковавшись чуть в стороне от входа, она пересчитала деньги.
Сто двадцать два доллара. И девяносто один цент.
Целое состояние.
Беззвездной черной ночью они преодолели горный перевал и самую трудную часть пустыни Мохаве.
В кузове лежал сосновый гроб.
Машины встречались редко. Лореда видела лишь круг света, который отбрасывали перед их грузовиком фары. Энт спал, привалившись к ней. С минуты смерти мамы он не проронил ни слова.
После Барстоу Джек съехал на обочину.
Палатки у них не было, так что они разложили одеяла на жесткой земле и легли. Энт между Джеком и Лоредой.
– Хочешь рассказать? – тихо спросил Джек.
Энт посапывал.
– Что рассказать?
– Где ты взяла деньги?
– Я совершила плохой поступок из добрых побуждений.
– Насколько плохой?
– Примерно как прийти в больницу за аспирином с бейсбольной битой.
– Ты кого-нибудь ранила?
– Нет.
– И ты больше так не будешь делать и ты понимаешь, что так делать нельзя?
– Да. Но в этом мире все шиворот-навыворот.
– Это правда.
Лореда вздохнула:
– Я до того скучаю по ней, что дышать не могу. Теперь что, всю жизнь так будет?
Джек молчал. Само его молчание было ответом. Лореда уже знала, что никогда не свыкнется с этим горем.
– Я не успела сказать, что горжусь ею. Как я могла…
– Закрой глаза. И скажи ей это сейчас. Я так с мамой уже много лет разговариваю.
– Ты думаешь, она слышит?
– Мамы всегда слышат, детка.
Лореда закрыла глаза и подумала обо всем том, что она так и не сказала маме.
Я люблю тебя. Я горжусь тобой. Я никогда не видела таких смелых людей. Почему я так долго и так плохо себя вела? Ты дала мне крылья, мама. Ты это знаешь? Я чувствую, что ты здесь. Ты всегда будешь со мной.
Когда Лореда открыла глаза, над ее головой сияли звезды.
Эпилог
1940 год
Я стою за домом в поле голубовато-зеленой буйволовой травы. Слева колышется на ветру золотистое море пшеницы. Почву на ферме моих бабушки и дедушки восстановили, как и на всех больших фермах в округе. В газетах пишут, что Великие равнины спас план президента по сохранению почв, но бабушка говорит, что это Бог нас спас, Бог и посланный им дождь.
С виду я самая обычная девушка, но я отличаюсь от большинства. Я выжила. Нам никогда не забыть, через что мы прошли в годы Великой депрессии, уроки невзгод навсегда с нами. Мне восемнадцать лет, и детство для меня – время потерь.
Она.
Вот кого мне не хватает каждый день, вот кого никто не заменит.
Я иду к семейному кладбищу за домом. Его восстановили, и теперь квадрат, поросший густой травой, окружает новый белый забор. Кто-нибудь из нас поливает этот пятачок каждый день. Вдоль забора цветут астры.
Каждый новый росток вызывает у нас улыбки. Мы ничего не воспринимаем как обыденность.
Я собиралась посидеть на скамейке, которую смастерил дедушка, но почему-то осталась стоять, глядя на могильный камень. Сегодня она должна быть здесь, рядом со мной. Для нее это было так важно… а для меня еще важнее. Я крепко сжимаю ее дневник. Скупых строк, которые она успела написать, хватит мне на всю жизнь.
Слышу, как открылась калитка. Это бабушка решила побыть со мной. Она чувствует, когда во мне поднимается печаль, иногда она оставляет меня наедине с моим горем, а иногда берет меня за руку. Не знаю как, но она всегда понимает, что мне нужно.
Калитка со скрипом закрывается.
Бабушка подходит, встает рядом. Я чувствую запах лаванды, которую бабушка добавляет в мыло, и ванили, которую она кладет в выпечку.
Волосы у бабушки совсем седые, она называет седину знаком доблести.
– Тебе сегодня по почте пришло. От Джека.
Она протягивает мне большой желтый конверт с обратным адресом в Голливуде.
Сейчас Джек ведет уже новую борьбу – против фашизма, ведь в Европе война.
Я беру пакет. Внутри тонкая книжка с закладкой. Я открываю книжку на заложенной странице.
Это зернистая черно-белая фотография матери, она стоит в кузове грузовика и говорит в мегафон. Под фотографией подпись: «Организатор профсоюза Элса Мартинелли ведет забастовщиков, не страшась гранат со слезоточивым газом и пуль».
Я глажу фотографию, будто я слепая и пальцы помогут мне ощутить всю глубину изображения. Закрываю глаза и вспоминаю, как она стояла на этом грузовике и кричала: «Хватит, хватит…»
– В тот день она нашла свой голос, – говорю я.
Бабушка кивает. В последние годы мы часто разговаривали об этом.
– Если бы ты ее видела. Я ею так гордилась.
– И она бы сегодня тобой гордилась, – отвечает бабушка.
Смотрю на могильный камень.
Элса Мартинелли
1896–1936
Мать
Дочь
Воительница
– Я так жалею, что не сказала ей, как горжусь ею, – тихо произношу я.
Сожаление всплывает в самые неожиданные моменты.
– Ах, cara, она знает.
– Но разве я это сказала? Все было так ужасно, и я… просмотрела ее. Я все время думала, что моя жизнь где-то не здесь, где-то в другом месте, когда моя жизнь была прямо рядом со мной. Она была прямо рядом со мной.
– Она знала, – мягко повторяет бабушка. – А теперь пора идти.
– Как я могу оставить ее?
– Ты ее не оставишь. И она тебя никогда не оставит.
Я слышу смех Энта. Оборачиваюсь и вижу, что он и наш золотистый ретривер бегут к нам, натыкаясь друг на друга. Дедушка ждет меня у ветряной мельницы, он отвезет меня на вокзал – я еду учиться в колледже в Калифорнии, в городе у океана.
В Калифорнию, мама. Я возвращаюсь.
Несломленной.
– Поезд ждать не будет, – говорит бабушка. – Так что ты тут не задерживайся.
Я слышу, как она уходит, и знаю, что она дает мне еще миг побыть здесь в одиночестве. И все слова, которые я не могла найти много лет, теперь я могу произнести.
– Я еду учиться в колледж, мама.
Ветерок колышет буйволову траву, и я готова поклясться, что в ее шелесте я слышу мамин голос: «Ты моя дочь, Лореда, и эту связь ничто не сломает. Ты научила меня любви. Ты, первая во всем мире, и моя любовь к тебе переживет меня».
Это прощание умиротворяет меня, придает мне смелости. Ее смелости. Мне повезет, если мне достанется хотя бы малая толика этой смелости.
Будь смелой.
Последние слова, что она сказала мне в этом мире, и как жаль, что я не ответила, не пообещала, что ее смелость всегда будет вести меня. В мыслях я повторяю: «Я люблю тебя», я каждый день говорю ей, что это она сформировала меня, научила отстаивать позицию женщины в этом мужском мире.
Так продолжается моя любовь к маме – в воспоминаниях и в воображении. Так я поддерживаю ее жизнь. Мамин голос звучит в моей голове, это моя совесть. Я смотрю на мир ее глазами – по крайней мере, отчасти. Ее история – история времени, и земли, и неукротимой воли – это моя история; две жизни сплелись воедино, и, как всякая хорошая история, наша начнется, и завершится, и начнется снова.
Остается любовь.
– Прощай, – шепчу я, смотрю на ее могилу и вижу слово, которое всегда будет связано с ней. Воительница.
Я улыбаюсь и поворачиваюсь к ферме, которая навсегда останется моим домом, где мама будет ждать моего возвращения.
Но теперь я снова отправляюсь в путешествие. Невзгоды и потери сделали меня сильной и смелой, и я еду на Запад в поисках того, что существует пока только в моем воображении. Меня ждет жизнь, не похожая на ту, что я знала прежде.
Надежда у меня всегда с собой: монетка. Ее подарила мне женщина, которую я всегда буду любить, и сейчас, направляясь на Запад, я сжимаю монетку в руке. Мое поколение начинает свой путь.
Я, первая из Мартинелли, буду учиться в колледже.
Я, девушка.
Послесловие
Шестого сентября 1936 года в радиообращении к нации президент Франклин Д. Рузвельт сказал:
«Я никогда не забуду пшеничные поля, настолько выжженные солнцем, что они уже не дадут урожая. Я никогда не забуду поле за полем чахлой кукурузы без листьев и початков, где саранча уничтожила все, что пощадило солнце. Я видел выгоревшие пастбища, где одна корова не могла бы прокормиться даже на пятидесяти акрах. И все же и на минуту не думайте, будто регионы, охваченные засухой, навсегда останутся в зоне бедствия, будто увиденная мною картина означает, что люди покинут эти места. Ни растрескавшаяся земля, ни палящее солнце, ни обжигающий ветер, ни саранча – ничто не заставит сдаться несгибаемых американских фермеров и скотоводов, их жен и детей, переживших тяжелейшие дни и вдохновляющих нас своим стремлением полагаться только на себя, жизненной стойкостью и смелостью. Дело отцов было построить дома, дело фермеров – сохранить эти дома, а наше дело – помочь фермерам в борьбе».