Не загляни я в каюту, что легко могло случиться еще долгое время, Бобик наш, без сомнения, утонул бы. И это случилось бы еще раньше, не попадись ему под лапы гордость их хозяина – знаменитые «сапоги Нансена», которыми любил похвастать мичман Шупинский. Это были действительно чудесные сапоги, в которые нога уходила целиком, до бедер, теплые, непромокаемые, и в которых хозяин их щеголял в холодные и сырые вахты в Балтийском и Немецком морях. Он называл их «сапогами Нансена», потому что видел где-то на какой-то фотографии этого знаменитого полярного путешественника точно в таких же сапогах.
Работы в тот день было всем по горло. Кроме непрерывной обычной уборки угля с палуб вниз, надо было крепить пушечные порта, ставить подпоры, забивать клинья и т. п. Боже упаси, если бы волной вышибло хотя бы один порт. Корабль неминуемо бы погиб. Наш Костенко с озабоченным лицом носился по броненосцу и почасту совещался с Арамисом.
Днем, стоя на вахте, я имел случай воочию убедиться в страшной силе океанской волны. У «Суворова», высоко на боканцах, висел спасательный 14-весельный катер. Обычно на походе все шлюпки убирались внутрь и ставились на рострах в свои гнезда на спардеке. Оставлялась висеть на шлюпбалках лишь одна из шлюпок, чтобы ее можно было быстро спустить на воду в случае падения человека за борт. И вот такая дежурная шлюпка и висела высоко с правого борта «Суворова». Вот я увидел, как под корму «Суворова» подкатил огромный вал, задрал ему высоко корму и, пенясь и играя, понес громадину в 15 000 тонн, обгоняя его и постепенно облизывая его правый борт, – по-видимому, рулевой не удержал на румбе и уклонился чуть вправо; вот пенистая верхушка волны уже под висящей шлюпкой, и в следующий затем момент мы ясно увидели, как в воду посыпались мелкие обломки, а на шлюпбалках болтались только шлюпочные тали. Вал же, точно сделав нужное дело, весело бежал уже дальше. Через несколько мгновений вдоль нашего правого борта проплыли анкерки, весла, банки и просто деревянная щепа.
Я чуть не перекрестился, как деревенская баба, и мысленно проговорил: «Господи, спаси нас и помилуй!»
Бедняге «Руси» стало уже невмоготу. Он испросил сигналом и получил разрешение адмирала увеличить ход и изменить несколько курс, чтобы подойти ближе к берегу и укрыться под ним от огромной зыби.
Перед заходом солнца транспорт «Малайя», который на эскадре иначе не называли, как «калекой», из-за постоянных приключавшихся у него поломок, верный себе, поднял сигнал об очередной поломке в его машине и о необходимости для ее починки застопорить машину. На этот раз, конечно, мы не стали его ожидать, как это делали раньше, и предоставили его самому себе. Как сейчас вижу этот огромный транспорт, освещенный багровыми лучами заходящего солнца, вздыбленный на огромной зыбине, стоящий с застопоренной машиной между двумя колоннами проходящей мимо него эскадры. Он весь расцветился каким-то длинным сигналом, а на баке у него был поднят кливер, который, однако, несмотря на свирепый ветер, мало помогал ему, и несчастная «Малайя» упорно стояла лагом к зыби. Скоро она осталась далеко позади и постепенно скрылась в быстро сгущающихся сумерках. Ей удалось присоединиться к эскадре лишь через несколько дней, когда мы стояли уже у Мадагаскара.
К ночи начало стихать и ветер задул порывами. Еще через день или два стихло совершенно, но взбудораженное море долго еще ходило сердитыми валами, как бы все еще не желая успокоиться после свирепой вспышки гнева.
На одиннадцатый день этого бурного плавания мы плыли вдоль берегов Мадагаскара, а еще через день бросили свои омытые седыми валами Индийского океана якоря между восточным берегом этого острова и небольшим островком S. Mary.
Глава VI. Вести, слухи и сплетни. Где Фелькерзам? Дозорная служба на Мадагаскаре. Я получаю невыполнимое поручение. Бедный Гирс. Я арестован. Нет худа без добра. Переход в Nossi-Be. Болезнь командира. Мы учимся стрелять. Капитан 2-го ранга К. и его статьи в «Новом времени». Как мы получили первую почту.
С каждой новой постановкой на якорь, как только начиналось сообщение между судами, немедленно же по эскадре начинали циркулировать вести достоверные, слухи полудостоверные и сплетни – абсолютно невероятные. Первые получались путем чисто официальным, приказами адмирала, сообщениями командира и т. п. Вторые – путем неофициальным, через попадающие иногда на корабль местные газеты или по рассказам офицеров, посещающих своих друзей и товарищей, служащих в штабе адмирала. Как возникают третьи, – это известно всем и каждому и лучше всего характеризуется поговоркой «сорока на хвосте».
С приходом на Мадагаскар на нас хлынула целая лавина известий всех трех родов. К числу сообщений, к несчастью абсолютно достоверных, относилось извещение кораблей о гибели нашей 1-й Тихоокеанской эскадры, расстрелянной японцами со взятой ими штурмом Высокой Горы.
Итак, мы становились один на один со всем японским флотом! Судьба самой крепости Порт-Артур после этого переставала уже нас интересовать. Это печальное известие сильно сгладило остроту впечатления от другого, также официально нам сообщенного, что отряд японских крейсеров прошел Малаккский пролив и появился в Индийском океане. Базой этого отряда указывались Сейшельские острова, принадлежащие англичанам.
Общий вопрос, который у всех был на устах: «А где же Фелькерзам?»
В первые дни нашего пребывания на Мадагаскаре об этом не знал даже сам Рожественский. На нашей эскадре в эти дни чувствовалась какая-то бестолочь и даже растерянность. На наше несчастье, стояли мы на якоре вдали от берегов, в очень широком проливе между двумя островами, и нигде поблизости не было даже телеграфной станции, при помощи которой мы могли бы сноситься с остальным миром. Хотя через несколько дней мы и переменили якорное место, и стали ближе к берегу, это не изменило в лучшую сторону нашего положения полной оторванности от культурных центров. Для сношений по телеграфу адмирал посылал буксирный пароход «Русь», который временами куда-то уходил и снова возвращался к эскадре.
Всякий раз с приходом «Руси» по эскадре распространялась новая волна вестей и слухов. В рассказах офицеров начали фигурировать новые, неведомые нам дотоле названия: Таматава, Тананарива, Диего-Суарец… Наконец, стало очень часто повторяться какое-то Nossi-Be, оказавшееся, в конце концов, местом пребывания отряда адмирала Фелькерзама. Кинулись к картам и отыскали в северо-западном углу Мадагаскара это таинственное Nossi-Be. После этого в кают-компании усиленно стал дебатироваться вопрос, пойдет ли гора к Магомету, или же Магомет к горе, иначе говоря, – пойдем ли мы на присоединение к Фелькерзаму, или же – он к нам.
Дурные вести с театра войны, полная неизвестность даже ближайшего будущего, непрерывная напряженная бдительность, просто физическая усталость от «полярно-тропического» расписания, усугубляемая парниковым воздухом Мадагаскара, – все эти обстоятельства сильно отражались на нервах личного состава, в особенности на командирах. Наш командир превратился в какой-то сплошной обнаженный нерв, малейшее прикосновение к которому вызывало сильное и подчас бурное раздражение. Так как в близком и непосредственном контакте с этим нервом по роду занимаемого им положения на борту броненосца находился Арамис, то на нем чаще всего и разражалась болезненная нервность командира. Бедный Арамис даже побледнел и осунулся. Мы, мелкая сошка, по мере возможности старались просто не попадаться на глаза командиру, хотя его настроение рикошетом, через Арамиса, отражалось и на нас: должен же был и Арамис отводить на ком-нибудь свою душу! Но это было еще с полбеды.
Однако от времени до времени доводилось и нам попадать непосредственно под гневную руку Юнга. Такой случай произошел со мной накануне сочельника 1904 года.
В этот день выяснилось, что Магомет не в состоянии идти к горе, ибо фелькерзамовская калечь стояла чуть ли не с разобранными машинами, зачинивая многочисленные поломки после длительного перехода, и гора решилась сама тронуться к Магомету: эскадре нашей приказано было готовиться к походу в Nossi-Be, в каковой поход мы должны были двинуться утром следующего дня.
К заходу солнца на нашем корабле все было готово к походу: все шлюпки были подняты и убраны на ростры, кроме дежурного минного катера, долженствующего идти на ночь в дозор. Ночная дозорная служба минных катеров была одной из мер предосторожности против внезапной ночной атаки эскадры неприятелем. С получением известия о проходе Малаккского пролива японскими крейсерами и о возможности существования японской базы на Сейшельских островах бдительность на эскадре была удвоена.
На все время нашего пребывания на Мадагаскаре был раз навсегда заведен следующий порядок: с момента захода солнца корабли прекращали сообщение не только с берегом, но и между собой. По пробитии тревоги корабль приготовлялся к отражению минной атаки: к орудиям подкатывались тележки со снарядами, орудия заряжались, усиливалась сигнальная служба, орудийная прислуга должна была спать у своих пушек, ставились сети Булливана.
Вместе с тем принимались и меры внешнего охранения, которая заключались в том, что на ночь посылался в море дозор из четырех минных катеров. Они крейсировали всю ночь, каждый – в отведенном ему районе у входа на рейд, на котором стояла эскадра, охраняя и наблюдая подходы к рейду с моря, и лишь со светом возвращались на свои корабли. Обязанность катеров была контролировать идущие с моря на рейд суда и, в случае появления неприятеля – атаковать его.
В инструкцию офицера, назначаемого командиром дозорного катера, входил, между прочим, пункт, согласно которому катер ни в коем случае и что бы ни случилось, не имел права, под страхом быть расстрелянным своими же, возвращаться ночью к эскадре. Этот параграф инструкции слегка нервировал нас (командирами катеров в ночные дозоры ходили, конечно, мы, многострадальные мичмана) – в особенности, когда погода была ненадежной, и можно было ждать свежего ветра. Крейсировать приходилось зачастую на открытом плесе, где на просторе ходила океанская зыбь, и сознание, что ты лишен права укрыться раньше света в бухте, даже в случае серьезной опасности быть поглощенным разъяренной стихией, – не могло не поднимать настроения.