Пролив, все съеживавшийся по мере удаления от Индийского океана и приближения к выходу в Китайское море, тянулся на много миль, пробежать которые наша эскадра могла лишь в три или четыре дня; в него вливалось множество других глубоких проливов, чрезвычайно удобных для засад атакующих судов.
Поэтому, войдя в пролив, эскадра изменила свой строй и порядок: транспорты были взяты внутрь эскадры под охрану военных судов. Чтобы дать им большую свободу маневрирования и не задерживать эскадру долгими заводами часто лопающихся буксиров, миноносцы пошли в проливе под своими собственными машинами; крейсера шли в авангарде и арьергарде эскадры.
В последний день плавания по проливу мы проходили в виду Сингапура, вернее даже, по его рейду, ибо пролив в том месте так узок, что во всю его ширину может считаться рейдом Сингапура. Простым глазом был виден большой город, раскинутый на низком желтом берегу, под ним – целый лес мачт судов всех видов, между которыми в бинокль можно было различить несколько английских военных кораблей.
У нас на корабле и офицеры, и команда на верхней палубе и мостиках не отрывают взоров от далекого города. Общее настроение – радостное и гордо-хвастливое; на лице каждого и офицера и матроса написан гордый вызов англичанам: «Любуйся и знай наших!»
А похвастаться действительно было чем: позади нас уже было более четырех тысяч миль безбрежного и свирепого Индийского океана, пройденных огромной эскадрой с мелкими судами, без единой стоянки в пути, не потеряв ни одного судна, не оставив ни одного отставшего! Пройден и страшный, бесконечно длинный Малаккский пролив, где нас так легко могли «ущучить» японские миноносцы. Теперь, когда мы были уже в виду Сингапура, он нам был уже не страшен: не успеет зайти солнце, как мы будем уже на просторе Китайского моря.
Проходя траверз Сингапура, мы увидели небольшой пароходик, идущий от города на пересечку нашего курса. На его мачте развевался огромный флаг российского консула. С нашей стороны отделился один из миноносцев и пошел ему навстречу. Видно было, как с пароходика, когда к его борту подошел миноносец, что-то передали ему на борт, после чего они разошлись, а пароходик, догнав «Суворова», некоторое время шел рядом с ним, после чего вновь повернул и пошел по направлению к Сингапуру.
В скором после этого времени наши сигнальщики приняли от переднего мателота следующее известие, переданное по семафору:
«С “Суворова”, передать по линии: несколько дней тому назад в Сингапур приходили японские крейсера. Весьма возможно, что неприятельская эскадра находится у северного берега острова Борнео».
Весть эта еще более оживила и порадовала нас. Наши старики в кают-компании весело потирали руки и приговаривали:
– Прозевали, голубчики… Ищи, свищи, теперь ветра в поле, а нас – в Китайском море…
У всех было ощущение одержанного крупного успеха. Этот день, день выхода эскадры из Малаккского пролива в Китайское море, был одним из самых бодрых и радостных дней за все время нашего долгого похода. Такого высокого подъема духа не приходилось наблюдать ни до, и увы, ни после, до самой уже гибели эскадры…
По выходе на простор Южно-Китайского моря в нашей кают-компании вновь стал обсуждаться давно уже не дебатированный вопрос – «куда идем», вернее – «как идем?» Натренировав нас в Индийском океане на погрузке угля в открытом море, не поведет ли нас адмирал прямо во Владивосток, никуда уже не заходя? Должен сказать, что эта идея встречала у большинства самое горячее одобрение.
– К черту якорные стоянки и иностранные порты! Обойдемся и без них! Вот это будет номер: одним духом махнуть с Мадагаскара во Владивосток, без единой якорной стоянки, с транспортами и миноносцами! Что-то ты скажешь тогда, владычица морей, гордый Альбион, чтоб тебе ни дна, ни покрышки!
Столь бодрые восклицания можно было слышать в нашей кают-компании в этот знаменательный день при обсуждении вопроса о нашем дальнейшем движении вперед. День проходил за днем, мы плыли уже вдоль берегов Индокитая, поднимаясь на север, ничто не предвещало близкой якорной стоянки, все, казалось, подтверждало наши смелые предположения.
Наконец наступил момент, когда предположения эти превратились уже в уверенность, когда на третий или четвертый день по выходе нашем в китайские воды, на рассвете, адмирал поднял сигнал: «Начать погрузку угля». Сомнений не оставалось уже ни у кого, даже у самых злостных скептиков. Ясно, что адмирал идет вперед и вперед, не думая пока о якорной стоянке, иначе – зачем грузиться углем в открытом море?
С давно не виданной энергией и жаром приступили к погрузке угля. В разгаре погрузки, среди дня, адмирал приказал вдруг сигналом: «Кораблям показать точное количество имеемого запаса топлива». Приблизительное количество адмирал знал, ибо корабли ежедневно, перед подъемом флага, показывали сигналом в числе прочих, даваемых ежедневно сведений, и количество остающегося топлива. Во время же погрузки корабли показывали количество принимаемого угля ежечасно. В чем же дело? Почему ему теперь понадобилась точная цифра имеемого на судах запаса? Вопрос этот заинтересовал всех в высшей степени. Одно было ясно: адмирал, по-видимому, принимал какое-то важное решение, которое зависело главным образом от имеемого на кораблях запаса угля. Он прекрасно знал, что показываемая в утренних рапортах цифра всегда грешит в сторону уменьшения действительного запаса угля, и теперь ему для чего-то понадобилось знать точную и верную цифру.
Наш старший механик высчитал точное количество имеемого у нас запаса по обмеру угольных ям, и через некоторое время сигнал под ноком рея указывал цифру, на добрую сотню тонн большую той, которая получалась от сложения показанной в утреннем рапорте с принятым уже за день новым запасом. Тот же результат дали все прочие корабли эскадры, кроме одного: любимец адмирала Рожественского, броненосец «Император Александр III», неоспоримый чемпион эскадры по быстроте погрузки угля, долгое время не поднимал своего сигнала. Когда же наконец и на его мачте затрепыхались сигнальные флаги, показанная им цифра оказалась на несколько сот тонн меньше, нежели на всех прочих однотипных с ним кораблях.
– Так вот в чем секрет твоих постоянных рекордов и первых призов в состязаниях по погрузке! – раздавались у нас негодующие голоса, – а мы-то ломали голову, – почему это за тобой не угнаться, сколько ни надрывайся! Этак не штука быть чемпионом! Мы все, как дураки, показывали постоянно меньше принимаемого, а ты – прибавлял да и прибавлял себе понемножку!..
Результат этой проверки оказался довольно неожиданным – адмирал приказал приостановить погрузку и, приведя себя в порядок, эскадра вновь дала ход. На следующий, двадцать девятый день по уходе из Nossi-Be, эскадра вошла в глубокую бухту Камранг и стала на якорь.
Много времени спустя мы узнали, что действительно погрузка угля в открытом море накануне нашего прихода в Камранг была вызвана решением адмирала вести эскадру вперед, не заходя уже ни в какие порты, и лишь случай с «Александром III», обнаруженная на нем огромная и столь неожиданная нехватка топлива нарушила все расчеты адмирала и заставила его принять решение войти в Камранг.
Войдя в нейтральный порт, Рожественский уже не мог не известить об этом свое правительство. Когда же в Петербурге вошли в телеграфный контакт с адмиралом, ему было приказано не двигаться дальше и ожидать присоединения к его эскадре недостающих ему «коэффициентов», которые форсированным маршем вел уже к нему контр-адмирал Небогатов.
Насколько легче было воевать в былые времена, когда не существовало еще телеграфа и кабинетные мудрецы не имели возможности управлять армиями и флотами за тысячу верст, из своих кабинетов! И не прав ли был отчасти дядя Ваня, питая ненависть и отвращение к завоеваниям цивилизации?!
Глава IX. В Индокитае. Береговые впечатления. На миноносце «Буйный». Штурм «Эридана». Глубокое разочарование. Наше присутствие начинает беспокоить японцев. Ван-Фонг. Игра с адмиралом de Jonqieres. Приход эскадры адмирала Небогатова. Приготовления к последнему походу.
Обширная и глубокая бухта Камранг могла бы дать убежище флоту еще более многочисленному, нежели наш. Ее высокие лесистые берега удивительно живописны; в особенности красивы и поэтичны многочисленные бухточки, в тихих водах которых, как в зеркале, отражаются группы пальм самых разнообразных пород, сбегающих по береговым склонам к самой воде. В глубине бухты, на ее северном берегу, невидимая с моря за складкой местности, расположилась небольшая аннамитская деревушка, в которой оказалась даже почтово-телеграфная контора, ибо через Камранг проходила Кохинхинская дорога в Сайгон, и небольшая лавочка, в которой можно было достать все, что может понадобиться аннамиту, и очень мало из того, что нужно европейцу.
За долгое плавание океаном мы успели поотвыкнуть от береговой жары, и, став на якоре между двумя высокими берегами бухты, которые защищали нас от освежающего морского ветерка, мы вновь начали испытывать муки грешников, ввергнутых в чистилище, ничуть не менее, нежели в памятные дни мадагаскарского стояния.
В первую же мою поездку на берег мне довелось быть свидетелем любопытной сценки, разыгравшейся на почве дьявольской индокитайской жары. Пристав на гребной шлюпке к небольшой деревянной пристани у поселка, я поднялся на берег, чтобы сделать в лавочке кое-какие покупки, взяв с собой двух гребцов со шлюпки. На корабле и на шлюпках команда наша ходила обычно босиком; босы были и оба сопровождавших меня матроса.
Войдя в лавочку, я застал крошечное ее помещение набитым покупателями, исключительно почти офицерами с эскадры. Я сейчас же вернулся к выходу и, обратившись к моим матросам, сказал им:
– Знаете что, ребята, вы уж лучше в лавку не лезьте, – там и так народу столько, что не протолкаться. А вы побудьте здесь у входа, я вам вынесу свои покупки, и вы понесете их на шлюпку.
Получив в ответ дружное традиционное «есть», я повернулся, чтобы вновь войти в лавочку, как вдруг заметил, что оба мои молодца вприпрыжку побежали куда-то в сторону.