Посвящается бывшему редактору «Морских Записок» – Сергею Владимировичу Гладкому
Уже с вечера барометр начал сильно падать. Да и немудрено, ибо это было в феврале месяце, когда в Северном Атлантическом океане, у испанских и португальских берегов, бывает обычно неуютно и менее всего на свете можно ожидать и требовать от Господа Бога благорастворения воздухов.
К утру были уже налицо все признаки надвигающегося шторма: небо нахлобучилось низкими, свинцового цвета, тучами, горизонт скрывался в тумане и от норд-веста шла крупная зыбь, на которую нехотя всползал туповатый нос «Хивинца», чтобы бухнуться затем в пропасть, уйдя в воду по самые клюзы.
После подъема флага, когда начались уже перебои и вылезающие наружу винты сотрясали в быстром вращении весь корпус корабля, командир зашел в штурманскую рубку и, подойдя к висевшему на стене барометру-анероиду, стукнул по нему костяшкой среднего пальца. Стрелка дернулась и чуть передвинулась еще ближе к слову «шторм» – она и так была уже недалеко от него. Тут же в рубке находился и штурман Лютер, что-то колдовавший, склонившись над картой.
– Мне барометр сегодня определенно не нравится, Виктор Васильевич, – сказал командир простуженным голосом своему штурману.
– Он мне перестал нравиться уже со вчерашнего дня, Александр Александрович, – ответил штурман, не поднимая головы и продолжая что-то метить циркулем на карте.
– По-видимому, готовится серьезная завируха.
– Да уж, мордотык будет форменный; зыбина-то идет от норд-веста. И ветра еще нет, а вот она уже какая!
Точно в подтверждение этих слов, лодку сильно положило на правый борт, затем палуба под ногами беседовавших, сделав какое-то круговое движение, наклонилась на нос, и корпус корабля затрясся от перебоев винтов. Было слышно, как в камбузе, под мостиком, что-то сорвалось и покатилось, громыхая, по палубе.
Командир подошел к штурману и вместе с ним наклонился над картой.
– Где наше место? – спросил он.
Штурман поставил точку на тонкой прямой линии, изображающей на карте курс корабля.
– Это – Лейшиос? – ткнул пальцем командир в карту, в береговую черту, против показанного ему места лодки.
– Лейшиос.
– А ну-ка смерьте, сколько до него миль?
Штурман раздвинул ножки циркуля и, положив линейку, стал отмеривать вдоль ее края.
– Пятнадцать.
– Ворочайте на Лейшиос; там переждем шторм. Тише едешь, – дальше будешь, – сказал командир и, открыв дверь, вышел из рубки на мостик. Следом за ним через некоторое время вышел и штурман и, держа в руке свою «колдовку» с записанным в ней новым курсом, полез на площадку главного компаса. Там его обдал первый свежий порыв ветра, чуть не сорвав с него фуражку. Он опустил подбородочный ремень и, нахлобучив фуражку по самые уши, нагнулся над компасом.
– Право! – крикнул он сверху рулевому.
– Есть, право, – ответил под ним, с мостика, голос.
Застучала рулевая машинка, но нос канонерки не сразу покатился вправо, точно не желая сворачивать с налаженного еще с вечера накануне курса. Но вот с последним стуком рулевой машинки картушка компаса, на которую смотрел штурман, тронулась влево, сначала медленно и как бы нехотя, а затем все быстрее и быстрее.
– Отводи! – закричал штурман, смотря в компасный визир и видя, как мимо черты диаметральной плоскости мелькали градусы картушки.
– Есть, отводи.
– Так держать!
– Есть, так держать. Сто пятнадцать! – ответил рулевой, сообщая показание путевого компаса.
Вынув часы, штурман заметил время и что-то записал в свою «колдовку», после чего, приложив к глазам висевший у него на шее, на ремешке, цейссовский бинокль, стал смотреть вперед.
Впереди, на расстоянии каких-нибудь трех миль, свинцовое небо уже сливалось с такого же цвета морем. Ветер все свежел, и на зыби появились там и сям пнистые гребешки. Штурман спустился на ходовой мостик.
– Хорошенько вперед смотреть, идем в берег, – сказал он стоявшему на крыле мостика сигнальщику.
– Есть, хорошенько вперед смотреть, – солидно ответил сигнальный унтер-офицер тоном, точно хотел добавить: и без тебя знаем, что надо хорошенько вперед смотреть.
– Ну-с, я пойду теперь, попью чайку, – сказал штурман ревизору, стоявшему на вахте, и пошел вниз.
Через полчаса он снова был на мостике. Погода портилась с каждой минутой. Несмотря на очень свежий ветер, туман не рассеивался, и горизонт сузился еще больше. Командир, штурман, вахтенный начальник и сигнальщик, не отрывая от глаз биноклей, смотрели вперед по курсу, где должен был открыться берег.
Прошло еще около получаса.
Вот влево, в штормовой мгле появился силуэт купеческого парохода, через некоторое время – другого, и, сейчас же, следом за ним – третьего.
– Что это, сколько их идет в море в такую погоду? – с недоумением сказал ревизор, разглядывая силуэты купцов, с носами, направленными в сторону океана.
– Да никуда они не идут, а стоят на якоре, – ответил штурман, глядя туда же, – мы подходим к устью реки Дуро. Они, очевидно, ждут лоцманов для проводки их через бар реки, в Опорто.
Ревизор отвел бинокль от пароходов и, взглянув вперед, сейчас же крикнул тревожным голосом:
– Буруны по курсу!
– Лево на борт! – почти одновременно с возгласом ревизора скомандовал командир.
«Хивинец» покатился влево. Вправо, в туманной дымке, неясно белела длинная полоса бурунов. Нос «Хивинца» еще катился влево, как туманная завеса на мгновение приподнялась и показала, прямо по носу лодки, в какой-нибудь полумиле расстояния, серый мол гавани. Это был Лейшиос.
Через четверть часа лодка уже стояла на якоре, на тихой воде, за молами Лейшиоса.
– Теперь пусть себе свищет, сколько влезет, – сказал весело штурман, спускаясь с мостика.
Гавань Лейшиоса в этот ненастный февральский день была полупустынна. Ошвартовавшись у каменных молов, стояли три грузовых парохода под английскими флагами, судя по неопрятному виду, – угольщики, да неподалеку от «Хивинца», на якоре, кормой к молу, подав на него кормовые швартовы, какая-то уродливая канонерская лодка под португальским флагом.
Когда в «Хивинце» просвистали «подвахтенные вниз», оставшийся на вахте минер, шагая по палубе, услышал, как на португальской лодке заиграли какой-то сигнал, и через некоторое время из-за носа ее показался пятивесельный вельбот с распашными веслами. На носу вельбота развевался длинный узкий вымпел. На корме, сильно откинувшись назад, сидела, правя рулем, фигура в треуголке. Развернувшись, вельбот, медленно гребя, парадной греблей, с длинными между гребками паузами, направился к «Хивинцу».
Вахтенный начальник вышел на площадку трапа и, приложив бинокль к глазам, рассмотрел на рукавах офицера, правящего вельботом, два широких и между ними один узкий галуны.
– Что за чертовщина, – удивился минер, – никак сам командир канонерки идет поздравить с приходом.
На то, что это был командир, указывал и вымпел, развевавшийся на носу вельбота.
– Караул наверх, четверо фалрепных на правую! – скомандовал минер. – Вахтенный! Доложи старшему офицеру и командиру, что едет с визитом командир португальской лодки.
Встретить визитера вышел старший офицер.
Из приставшего к трапу вельбота вышел высокий, худой моряк в чине капитан-лейтенанта. На гладко выбритом, смуглом, с оливковым оттенком лице с крупным носом блестели под густыми бровями умные черные глаза. На груди вицмундира висела пара каких-то экзотических орденов.
Вступив на шканцы, он приложил руку в белой перчатке к треуголке и, на довольно чистом французском языке, сбиваясь лишь на звук «ша» там, где нужно было произносить «эс», он произнес стереотипную фразу поздравления с благополучным прибытием.
– Мой командир просит извинить его, – ответил старший офицер, выслушав прибывшего и пожимая его руку, – что не вышел вас встретить и лишен возможности вас принять. Он сильно простудился на походе и чувствует себя нездоровым. Не пройдете ли вы в кают-компанию?
Португалец молча и церемонно поклонился и, предшествуемый старшим офицером, направился в кают-компанию, держа руку у треуголки, когда проходил мимо караула, отдававшего честь.
В кают-компании были в сборе все офицеры, готовясь садиться за стол, к завтраку. Старший офицер представил португальцу офицеров русской лодки, и с простотою привыкшего к обращению с иностранцами человека сказал:
– Вместо того, чтобы приветствовать вас традиционным бокалом шампанского, я предлагаю вам, капитан, попросту остаться с нами позавтракать, извинив нас за скромность нашего стола. Мы – четвертый день в море. Ведь вы, наверное, еще не завтракали?
– С превеликим удовольствием, – ответил португалец, показывая в широкой улыбке ряд ослепительно белых зубов. – Для меня, в моем здесь тоскливом одиночестве, ваш приход – большая радость.
– Ну, вот и прекрасно, – радушно заметил старший офицер, – вестовые, лишний прибор! А вельботу вашему, может быть, вы прикажете возвращаться к себе. Когда вам надоест наше общество, мы вас доставим на ваш корабль, или куда вы пожелаете, на своей шлюпке.
– Это очень любезно с вашей стороны и лишний раз подтверждает славу русских моряков, как самых гостеприимных людей в мире, – заметил португалец, и знакомой ему уже дорогой вышел из кают-компании, чтобы распорядиться своим вельботом.
– Валериан Иванович, – обратился к старшему офицеру заведующей столом кают-компании артиллерийский офицер Иванов, – не посадить ли рядом с португальцем Виктора Васильевича?
– Не стоит. Его и Валерий Аполлинариевич накачает. Много ли португальцу нужно? Две, три рюмки водки, стакан вина, да рюмка коньяку за кофе, и будет готов; можно грузить на шлюпку. Португальцы – это не шведы.
Когда гость вернулся в кают-компанию, потирая руки, не то застудив их на палубе, не то предвкушая вкусно позавтракать, на столе, по правую сторону от старшего офицера, уже стоял для него прибор, а заведующий столом успел распорядиться о добавочной закуске к водке.