– Могу ли я, господа, теперь посетить командира?
– Подождите с командиром. Он, наверное, еще плещется в ванне. Ведь он, бедняга, трое суток не сходил с мостика, – ответил ревизор. – А вы лучше расскажите нам, что есть интересного в городе. Есть ли опера или хотя бы оперетка.
– Увы, сейчас нет ни оперы, ни оперетки. В нашей дыре и то и другое бывает редко. Сейчас единственное развлечение в городе – это цирк.
– Ну что же, цирк так цирк, – послышались веселые голоса, – а цирк-то здешний хороший?
– Кое-что интересное есть, особенно для молодежи, – подмигнул Феордан глазом. – Есть недурненькие наездницы. Но гвоздь программы этого сезона – международный чемпионат по борьбе. Если среди вас есть любители этого рода зрелищ, они останутся довольны. Что касается меня, то я, откровенно говоря, ничего в этом не понимаю и, несмотря на свой возраст, предпочитаю наездниц…
В это время в кают-компанию вошел командирский вестовой и, остановившись в дверях, доложил:
– Командир просит к себе ревизора.
– Ну вот, командир закончил купаться. Идемте со мной, мсье Феордан, – обратился ревизор к старику.
Феордан быстро уложил все вынутые флакончики и коробочки в свой саквояж и, захватив его с собой, пошел следом за ревизором к командиру.
В цирке пахло лошадиным потом, конюшней и еще чем-то кислым. В антрактах между выступлениями нестройного духового оркестра, когда наступала относительная тишина, было слышно, как шипели большие дуговые фонари.
Ближайшая к выходу ложа была занята группой русских морских офицеров. Засидевшись за ужином в ресторане, они опоздали в цирк и попали в него во время исполнения последнего номера программы первого отделения, которым был выезд наездницы Нитуш.
По цирковому кругу тяжелым ленивым галопом скакала крупная белая лошадь с огромным задом и притянутой к самой груди мордой, отчего ее шея круто выгибалась дугой. Нитуш, в коротенькой розового тюля юбочке, с мускулистыми ногами, обтянутыми телесного цвета трико, блондинка с коротко стриженной в завитушках головой, с наивными голубыми глазами и ярко накрашенными губами бантиком, балансировала на одной ножке на спине галопирующей лошади, размахивая маленьким раскрытым японского фасона зонтиком. Соскакивая на арену и вновь вскакивая на спину лошади, она кричала: «Ап» и, когда зрители награждали ее аплодисментами, щедро посылала во все стороны воздушные поцелуи. Посреди круга стоял, щелкая длинным бичом, клоун с лицом, густо вымазанным мелом, веселивший публику во время роздыхов, когда лошадь шла шагом, тяжеловесными остротами, а наездница отдыхала, сидя на спине лошади, расправив веером юбочку, и кокетливо играла ножками. Но вот музыка заиграла галоп, клоун пустил лошадь вскачь, сняв с нее предварительно узду, непрерывно хлопая бичом, и Нитуш уже не переставая кричала: «Ап», то соскакивая, то вскакивая на спину скачущей с развевающейся гривой лошади. Сделав три или четыре тура, наездница под гром аплодисментов ускакала за кулисы.
Вторым отделением программы был международный чемпионат по французской борьбе, а в промежутке, пока готовили арену для борьбы и настилали ее большим ковром, в том месте, где сидел оркестр, был спущен и развернут экран и при потушенном свете был проделан, для развлечения публики, короткий сеанс кинематографа. Это было Actualité[113], причем исключительно из французской жизни: сбор винограда в Бургундии, открытие какой-то выставки в Париже, приезд во Францию марокканского султана и тому подобная, мало интересная для русских моряков чепуха. Монотонность этого скучного сеанса только раз была нарушена громким возгласом какого-то малыша, узнавшего в изображенной на экране парижской толпе, перед проездом марокканского султана, собственного папашу:
– Tiens, tiens… Papa, avec une cocotte!..[114]
Вслед за чтим возгласом, полным радостного изумления, отчетливо по слышалось сдавленное шипение сидящей рядом с малышом дамы, по-видимому, его благоверной мамаши:
– Tait-toi, idiot!..[115]
Но вот вновь зажегся свет, экран был свернут и убран, и публика насторожилась в ожидании интересного зрелища.
Выход борцов был обставлен самым торжественным образом. Лакеи и свободные артисты в форме коричневых гусар выстроились шпалерами и два ряда у выхода из кулис. Откуда-то сзади и сверху на середину арены был направлен луч прожектора. Музыка заиграла марш, и под предводительством директора цирка, шествовавшего во фраке и блестящем цилиндре, показался длинный ряд борцов.
Выйдя на арену, борцы обошли ее вереницей под звуки бравурного марша и выстроились в ряд под лучом прожектора, лицом к публике. Выступивший вперед арбитр стал вызывать по одному борцов и представлять их публике. Вызываемый выходил вперед на два шага, кланялся и возвращался на свое место. Тут были – два француза, немец, турок Али-баба, затем шел маленький, смуглый, весь точно на стальных пружинах японец Саракики, огромный болгарин Колчев, точно для контраста поставленный рядом с маленьким японцем. Каждого из них публика награждала сдержанными аплодисментами, по которым еще трудно было судить о ее симпатиях и антипатиях.
Но вот арбитр назвал какое-то несуразное имя, на которое отозвался и выступил борец роста выше среднего, с невероятной ширины плечами, на которые прямо без шеи была посажена маленькая коротко стриженная голова. У борца были длинные, до колен, руки, которые он держал колесом, ибо горы мускулов не позволяли рукам лечь прямо вдоль тела.
Выкрикивая имена борцов, арбитр обычно называл и страну, которую представлял атлет:
– Турция, Франция, Болгария…
Когда описанный борец, выступив вперед, неловко всем телом, за неимением шеи, поклонился публике, арбитр торжественно произнес:
– Эскимос.
По рядам публики пронеслось удивленное – «а-а-а», а чей-то явно пьяный голос на галерке восторженно закричал: «Браво!»
Сидевшая под ложей русских моряков, в партере, молодая несколько кричаще одетая женщина, на которую плотоядно поглядывал артиллерист Иванов, прижалась, как бы в испуге, к своему соседу, почтенному буржуа с толстым брюшком и в золотых очках, и проговорила:
– Tiens, tiens… Qu’est ce que c’est que sa-esquimo?[116]
– A это такой северный народ, который живет где-то там, на полюсе, – ответил буржуа, видимо, сам не очень сильный в этнографии.
По окончании церемонии представления арбитр скомандовал – «парад алле», – и борцы под звуки марша вновь прошли вокруг арены и удалились за кулисы. Вышедший после этого на середину цирка арбитр объявил о программе борьбы на этот вечер: должны были бороться три пары, из которых самой интересной была француз Понс – Эскимос, оба кандидата на первое место, как расслышали русские моряки из объяснений буржуа в золотых очках своей даме.
Борьба первой пары, болгарина Колчева с турком Али-бабой, закончилась на втором раунде легкой победой гиганта болгарина. На аплодисменты публики победитель ответил поклоном, полным достоинства, а побежденный – конфузливой улыбкой.
Но вот выступили на арену Понс, крупный мужчина, хорошо и пропорционально сложенный, уже далеко не юный, с заметной лысинкой, и чудовище Эскимос.
Борцы, пожав друг другу руки, стали в позицию боевых петухов перед боем, и арбитр дал короткий свисток. Началась борьба стремительными атаками француза и явно защитной техникой эскимоса. Весь первый круг прошел на ногах, и, когда арбитр дал свисток для минутного перерыва, тело француза блестело, как лакированное, тогда как громадина Эскимос был сух и свеж.
Во втором туре бешеной атакой французу удалось сразу же перевести борьбу в партер. Эскимос оказался лежащим на животе, широко раскинув ноги и положив маленькую круглую голову на руки; он казался каменной глыбой, вокруг которой возился Понс, стараясь перевернуть своего противника на спину. В этих бесплодных стараниях прошел весь второй тур.
Когда арбитр свистнул для начала третьего тура, Эскимос улегся в ту же самую позу, в которой застал его свисток, заканчивающий второй. На этот раз французу удалось, несмотря на полное отсутствие шеи у своего противника, заложить ему «нельсон», и эта невероятная тяжесть начала медленно переворачиваться. У русских моряков, симпатии которых были на стороне Эскимоса, захватило дух в ожидании близости поражения своего любимца. В цирке наступила напряженная тишина, нарушаемая лишь шипением дуговых фонарей, да тяжелым сопением Понса, напрягавшего все усилия, чтобы перевернуть своего противника на спину. Вот уже одно плечо эскимоса коснулось земли; еще одно усилие, и он будет лежать на обеих лопатках, как вдруг Эскимос, проделав какое-то неуловимое движение, в одно мгновение сделал то, что на языке профессионалов называется «мостом»; ноги его крепко упирались подошвами в землю, согнув колени под прямым углом, могучие руки поддерживали, на той же высоте, тело, а голова откинулась назад и вниз. Понс яростно принялся ломать мост и, судя по выражению его лица, начал терять самообладание; он подскакивал то с одной, то с другой стороны, налегая всей тяжестью своего тела на выпяченную грудь противника.
И вдруг произошло нечто, чего никто из зрителей не ожидал: с живостью, которую нельзя было даже подозревать в казавшемся столь неуклюжим Эскимосе, он, воспользовавшись моментом, когда Понс перебегал с одной стороны на другую, вдруг выпрямился, как пружина, обхватил своими могучими руками француза, обернувшись к нему спиной, за шею и швырнул его через свою голову о землю. Понс упал боком, коснувшись правым плечом земли: Эскимос всей своей чудовищной тяжестью навалился на своего противника, и в следующее мгновение левая лопатка Понса также лежала на земле. Арбитр перебежал на ту же сторону, нагнувшись удостоверился, что обе лопатки француза прижаты к земле и, приложив свисток к губам, дал сигнал об окончании борьбы и победе Эскимоса.