Грин не успел ему ответить, как дверь кабинета снова открылась, и появившийся оттуда флигель-адъютант громко сказал:
– Его Величество просит морского министра.
Лицо министра сразу приняло серьезное выражение, и он, махнув рукой Грину, быстро зашагал к кабинету, отстегивая на ходу застежки своего портфеля. Грин тронулся дальше.
У подъезда дворца его ожидала маленькая придворная карета, запряженная парой выхоленных вороных коней в английской сбруе, с подрезанными как у фокстерьеров, под самый корешок, хвостами. На высоких козлах, вытянув вперед ноги, затянутые в гетры, сидел кучер в алой ливрее с пелеринкой, обшитой широким золотым басоном с черными орлами, в сильно скошенной на правый бок, надетой по-наполеоновски треуголке, удерживаемой на голове подбородочным ремнем. Пожилой, толстый, с бритым лицом швейцар открыл дверцу кареты, почтительно подсадил адмирала, быстрым и ловким профессиональным движением перехватил свободной рукой скомканную трехрублевую бумажку, сунутую ему Грином, и, захлопнув дверцу, бросил кучеру густым басом: «Трогай!» Резвые кони с места взяли крупной рысью и шутя повезли легкую каретку к настежь раскрытым широким воротам дворца, где стояли выкрашенные косыми бело-желто-черными полосами будки часовых. Два огромных кирасира в длинных, до пят, шинелях, перетянутых белыми ремнями, в блестящих касках, выбросили одновременно вперед правые руки с обнаженными палашами, беря «на караул». Грин поднял к треуголке руку в белой перчатке, и карета выехала из дворцовых ворот.
Адмирал Грин был не в духе. Принятые им быстрые и энергичные меры для прекращения забастовки на большом механическом и судостроительном заводе Кроне и К°. – арест и высылка забастовочного комитета – не только не привели к желанному результату, но вызвали, в свою очередь, забастовку на соседнем заводе Руссуд и, в довершение всего, по полученным в это утро в градоначальстве сведениям, нависла серьезная угроза прекращения работ портовыми грузчиками.
Градоначальник только что отпустил бледного и взволнованного управляющего заводом Руссуд, приехавшего к нему с докладом об утренних происшествиях на его заводе, и сидел один в своем обширном кабинете за огромным письменным столом, в глубокой задумчивости постукивая карандашом по лежащей перед ним кипе бумаг. Яркое южное солнце заливало потоками света кабинет градоначальника, отражаясь в натертом паркете и блестящей полировке письменного стола. В высокие окна открывался вид на кипучую жизнь порта; а дальше, за низким и длинным молом, искрилось под горячими лучами солнца безбрежное море с тонко очерченной линией горизонта, из одной точки которого отчетливым завитком стлался дымок парохода. Адмирал задумчиво следил некоторое время за причудливыми завитками далекого дыма, затем, точно с трудом, отвел взор от этой мирной картины и, насупив сердито брови, нажал кнопку электрического звонка.
В дверь просунулась голова курьера.
– Правителя канцелярии! – сказал адмирал и принялся просматривать лежащие перед ним бумаги, делая пометки на полях крупным размашистым почерком, жирно надавливая синим карандашом. Через несколько минут дверь раскрылась вновь и пропустила человека средних лет в изящно сшитом штатском костюме. В руках его была папка с бумагами. Это был правитель канцелярии градоначальника. Неслышно ступая по ковровой дорожке, он быстро направился к письменному столу адмирала.
– Опять у вас куча бумаг, – сердито сказал адмирал, увидев в руках вошедшего объемистую папку. – Да вы меня утопить в них хотите, что ли?
– В нашем деле, к сожалению, без этого не обойтись, ваше превосходительство, – мягко, слегка картавя, ответил чиновник и, подойдя к столу, остановился в выжидательной позе, слегка склонив набок голову.
– Ну, давайте, что там у вас есть, да только поскорее, потому что мне нужно ехать на завод Руссуда.
Правитель канцелярии испуганно посмотрел на адмирала.
– На завод Руссуда? – переспросил он. – Вы бы поостереглись, ваше превосходительство, на этом заводе, говорят, сегодня очень неспокойно. По имеющимся у нас сведениям, рабочие там очень возбуждены…
– Вот потому-то я туда и еду, – ответил адмирал. – Их директора и управляющие слишком слабонервны, чтобы спокойно разговаривать с рабочими, когда у этих вожжа под хвостом.
– Не смею вас отговаривать, ваше превосходительство, но все же позволю себе посоветовать вам взять с собой надежную охрану.
– Никакой охраны-с! – отрезал адмирал. – Я еду один и прошу вас распорядиться подать мне через полчаса экипаж, Ну, что у вас есть срочного? Как в городе?
– Особенно срочного ничего. Если вы спешите, с этими бумагами можно подождать до моего вечернего доклада. А в городе опять большой скандал: сегодня на рассвете в меблированных комнатах «Черная роза» обнаружен труп молодого Губина, сына крупного одесского купца, с огнестрельной раной в голове. По всем признакам – самоубийство…
– Опять эта «Черная роза», – стукнул адмирал кулаком по столу. – Это уже третий скандал в этой гостинице за мое короткое пребывание. Это не гостиница, а вертеп какой-то!
– Именно, ваше превосходительство: это, в сущности, вовсе не меблированные комнаты, а всем известный в Одессе дом свиданий, содержимый некой мадам Блохман. Говорят, она на этом деле составила крупненький капиталец. Ваш предшественник неоднократно грозил прикрыть это заведение.
– Ах, он уже грозил? Ну а я прикрою сразу и без предварительных угроз. Вызовите ко мне хозяйку этого учреждения!
– Когда прикажете?
– Сегодня же к трем часам дня.
Правитель канцелярии молча наклонил гладко причесанную, с заметной лысинкой голову.
Адмирал Грин ходил в глубокой задумчивости по диагонали своего обширного кабинета, несколько расставляя, по старой морской привычке, ноги и заложив руки в карманы черной форменной тужурки, на плечах которой тускло поблескивали широкие погоны с черными вице-адмиральскими орлами. Адмирал обдумывал речь, которую он произнесет на созванном им на этот вечер совещании крупных одесских заводчиков и фабрикантов.
Дверь неслышно раскрылась, и в образовавшемся высоком четырехугольнике появилась фигура дежурного чиновника. Фигура молча остановилась в дверях, ожидая, когда градоначальник обратит на нее внимание. Вот адмирал круто повернул налево кругом и заметил стоящего у дверей человека.
– Что скажете? – спросил он недовольным тоном, досадуя, что прервали ход его мыслей.
– В приемной ожидает и просит ваше превосходительство принять…
– Дама, – нетерпеливо перебил градоначальник и, вынув из жилетного кармана полухронометр, взглянул на циферблат. Часы показывали без 10 минут три.
– Так точно.
– Знаю. Пусть войдет.
Адмирал глубже засунул руки в карманы и, насупив брови, остался стоять в выжидательной позе у своего письменного стола. Через минуту дверь в кабинет раскрылась и пропустила женскую фигуру. Вошедшая была средних лет хорошо сохранившейся женщиной, с большим вкусом одетой. Темно-коричневый безукоризненно сшитый tailleur облегал фигуру, стройности которой могла бы позавидовать молодая девушка, в меру короткая юбка позволяла видеть маленькие изящные ножки, обутые в темно-коричневые же ботинки; такого же цвета небольшая шляпа не прикрывала высокого белого лба; на слегка тронутом пудрой лице под ровными линиями бровей блестели темные, немного прищуренные близорукие глаза.
Пока вошедшая неторопливыми шагами направлялась от дверей кабинета к столу, у которого стоял адмирал, тот успел осмотреть ее с ног до головы и даже заметить на вошедшей отсутствие драгоценных украшений, кроме небольших жемчужин в ушах. Вместе с вошедшей по кабинету разлился тонкий запах дорогих духов.
– Ишь, подлюга, – подумал адмирал, несколько обескураженный внешностью появившейся перед ним дамы – он совершенно иначе представлял себе мадам Блохман. – Как одеваться-то научилась! Ну, да меня не проведешь! – прибавил он мысленно и, сурово нахмурив брови, вынул руки из карманов тужурки и засунул их в карманы брюк.
– Извините, адмирал, что я вас беспокою, – заговорила вошедшая, направляясь к нему и нерешительно улыбаясь при виде враждебной позиции градоначальника.
Адмирал медленно вынул левую руку из кармана и, прежде чем дама успела подойти к нему, молча указал ей на одно из кресел у письменного стола, не спуская с нее пытливого взгляда из-под насупленных бровей. Вошедшая подняла удивленно брови и нерешительно опустилась в указанное ей кресло.
– Я приехала к вам, адмирал, просить вас за моих девочек, – проговорила она, заметно робея и боязливо глядя из-под удивленно приподнятых бровей на сурового моряка.
– За девочек? – презрительно усмехнулся из-под седых усов адмирал. – Просить? Поздно-с. Ибо я вас, сударыня, и ваших девочек вместе с вами решил выслать отсюда в 24 часа, а ваш грязный притон приказал разнести по камешкам…
– Адмирал, опомнитесь, что вы говорите?! – дама поднялась с кресла, в которое только что села, и стояла теперь выпрямившись, схватившись одной рукой за край стола, а другую положив к сердцу, и с сильно побледневшим лицом смотрела на градоначальника широко раскрытыми глазами. – Адмирал, я не понимаю…
– Да что вы все: «адмирал» да «адмирал»! Я шестнадцать лет уже адмирал моему государю и приехал сюда по его поручению, чтобы очистить Одессу от осиных гнезд вроде ваших!
– Адмирал, я еще раз прошу вас выбирать ваши выражения! – В голосе дамы послышались истерические нотки, лицо было мертвенно-бледно.
– Прошу вас помолчать, когда говорит градоначальник! – повысил голос адмирал. – Думаете, я не знаю, что представляет собой ваш притон? Дня не проходит, чтобы в нем не разыгрался бы скандал! Завлекаете молодых девушек! Развращаете молодежь! Доводите ее до самоубийства! А сами наживаете капиталы!..
– Да как вы смеете говорить мне это? – крикнула истерическим голосом дама. – Я… я… я сегодня же пошлю на вас жалобу! Да, сегодня же… и… и не думайте, что я не найду на вас управы! И в 24 часа выедете отсюда вы, а не я! – Мертвенно-бледная, она вся дрожала мелкой дрожью.