Это действительно был баркас «Кроткого». Берег перед ним на большом пространстве был истоптан; повсюду видны были следы многочисленных ног. Баркас был пуст. Не было ни анкерков, ни весел, ни крюков, был унесен даже его флаг. Выкрашенные белой краской борта и дно баркаса были во многих местах испачканы бурыми пятнами уже засохшей крови, облепленными тучами каких-то крупных зеленых мух. На небольшой полянке, прилегающей к этому берегу реки, в одном месте изумрудная травка была особенно сильно помята и то там, то тут покрыта теми же бурыми пятнами.
– Гляди-кось, чтой-то я нашел! – Один из матросов нагнулся и что-то поднял из травы там, где она особенно сильно была примята.
– Неси, покажи старшему офицеру, – послышались голоса.
Найденный предмет оказался коротенькой глиняной курительной трубкой, которая в те времена употреблялась матросами.
– Да это никак трубка Еремина, дозвольте взглянуть, – сказал находившийся в отряде унтер-офицер, и, взяв трубку из рук старшего офицера, внимательно рассмотрел ее. – Так и есть, его трубка, ереминская.
– Но куда же они все подевались? – недоуменно, точно рассуждая сам с собой, заметил офицер.
– Не иначе как всех поубивали, да в воду побросали, – заметил унтер, опознавший ереминскую трубку, – крови-то в баркасе сколько, Господи!
– Это надо выяснить. Вперед, ребята! Нельзя терять времени.
Прежде чем тронуться в дальнейший путь, офицер отдал строжайшее приказание продвигаться вперед, по возможности, без шума, не разговаривая, не перекликаясь и держась всем вкупе, с оружием, готовым к действию. Обломанные в лесу ветки кустарника и нечто вроде тропинки, протоптанной многими парами ног вдоль берега реки, вверх по ее течению, указывали ясно путь, по которому следовало двигаться отряду.
Еще с добрый час двигался десант, приняв все меры предосторожности, чтобы не быть застигнутым врасплох, не обнаруживая иных признаков присутствия человека, кроме примятой травы, да поломанных веток.
Но вот идущие впереди дозором два матроса внезапно остановились, и прикрывшись стволами деревьев, стали что-то высматривать впереди себя, дав знать идущему позади, гуськом, отряду, чтобы тот остановился. Командир, крадучись, подошел к дозорным и спросил шепотом ближайшего:
– В чем дело?
– А вот, поглядите вот сюда, ваше благородие, – ответил дозорный и стволом мушкета раздвинул слегка ветки растущего впереди большого куста. В образовавшийся просвет офицер увидел в расстоянии какой-нибудь сотни сажен обширную, расчищенную в лесу поляну, прилегающую к берегу реки. По поляне было разбросано десятка три низких, полукруглых, как опрокинутые колпаки, туземных хижин. Селение окружала изгородь из деревянных кольев, высотой с человеческий рост. На многих кольях торчали какие-то шарообразные предметы, в которых, вглядевшись, офицер опознал человеческие черепа. У берега реки было привязано и покачивалось на воде несколько узких и длинных пирог. Из середины селения поднимался к небу столб дыма. Между хижинами бродили полуголые человеческие существа темно-коричневого цвета, с огромными копнами волос на голове. У черневших отверстий, служивших для входа в хижины, копались в песке совершенно голые дети. Там и сям бродили тощие низкорослые собаки.
Офицер пальцем поманил к себе унтера и, когда этот приблизился, указал ему на туземное селение и, дав время налюбоваться открывшейся картиной, стал вполголоса совещаться с ним о лучшем способе атаки.
После короткого совещания было решено атаковать селение в лоб, отрядив небольшую группу, которой дать задание кинуться к пирогам и не допустить дикарей завладеть ими для бегства. Подтянув к себе отряд, офицер дал знак двигаться вперед, по возможности без шума, чтобы, не будучи замеченными, добраться до опушки поляны, откуда уже было бы недалеко добежать до палисада. Но едва они сделали несколько шагов, как одна из собак в селении, спокойно до того лежавшая в песке и ловившая у себя блох, подняла голову и, обернув ее в сторону леса, вдруг громко залаяла. Ее немедленно поддержали другие. Проходивший неподалеку от палисада высокий дикарь с седой копной на голове, на тощих, жилистых и кривых ногах, остановился и вдруг, издав резкий, визгливый крик, кинулся сломя голову, к центру селения.
– Вперед, ребята, бегом марш! – скомандовал начальник десанта, и, выхватив из за пояса пистолет, он выстрелил и побежал, увлекая за собой своих людей.
В селении поднялась дикая какофония: сразу же залаяло и завыло множество собак, послышался визг женщин и детей, где-то на противоположной окраине деревушки, вплотную прилегающей к лесу, застучало что-то вроде барабана. Русские матросы, обливаясь потом, бежали что было сил. Вот передние добежали до палисада и начали рубить его топорами. В это время большая группа дикарей показалась справа, намереваясь, по-видимому, бежать к пирогам. Но туда же поспешал отряд, выделенный от десанта, под командой унтера. Увидев, что дикари смогут завладеть пирогами раньше, чем он успеет добежать до них, он остановил свой отряд и дал залп. Несколько темно-коричневых тел повалилось на песок, остальные с громким визгом шарахнулся обратно, к селению. Сквозь не прекращающиеся вой и визги отчетливо доносился все учащающийся в ритме бой барабана.
Вот просвистело несколько стрел, пущенных откуда-то из-за ближайших хижин. С жалобным криком «ой» упал один матрос. В прорубленную в палисаде брешь вливались матросы и бежали уже между хижинами. Кое-где раздались одиночные выстрелы. Командир десанта приостановился у пробитой бреши, пропуская людей, отдавая короткие приказания и направляя бойцов вправо и влево в охват селения. Он видел, как из ближайшей хижины на корячках вылезла какая-то коричневая фигура и как пробегавший мимо нее матрос, перехватив мушкет за дуло, опустил с размаху приклад на густую копну волос на голове дикаря; этот ткнулся носом в землю и задергал голыми коричневыми ногами.
Замыкая отряд, офицер побежал за последней группой. Пробегая через селение, он на каждом шагу натыкался на валяющиеся тут и там трупы дикарей, большинство с раздробленными прикладами черепами. В одном месте ему попался матрос; он лежал ничком, царапая землю ногтями; в его спине, между лопатками, торчала глубоко вошедшая в тело несчастного стрела. Офицер приостановился и, нагнувшись, выдернул стрелу; из раны хлынула потоком темная кровь, заливая спину матроса. Взяв его под мышки и пачкая себе руки и грудь в его крови, офицер приподнял раненого и повернул его. Лицо матроса было покрыто предсмертной синевой, глаза широко раскрыты, и в углах губ белела пена. Командир десанта осторожно опустил умирающего на землю и побежал дальше.
Бой затихал. В несколько минут все было кончено.
Посреди селения, на гладко утоптанной небольшой площади, он увидел группу своих людей, столпившихся, образовав сомкнутый круг, вокруг чего-то, лежавшего на земле.
Раздвинув людей, офицер прошел внутрь круга. Там, на земле, он увидел трех, наголо раздетых белых. Двое были уже мертвы. Третьего, с замазанным запекшейся кровью лицом, один из матросов поддерживал под мышки, другой тесаком резал связывающие его ноги путы, а третий держал у его губ манерку с водой. Он жадно пил из манерки, отрываясь временами, чтобы перевести дух, тихо произносил «Ох, братцы», и снова тянулся к воде.
– Кто это? – спросил командир десанта, не узнавая спасенного.
– Да это же наш боцманмат Еремин! – послышались голоса.
– Еремин! – вскричал офицер, – а где же мичман Дейбнер и остальные люди с баркаса?
Еремин перевел глаза на своего старшего офицера и, с трудом ворочая языком, тихо сказал:
– Всех… пожарили… да поели вот тут, – указал он рукой на площадь.
На мгновение все точно оцепенели и в глубоком молчании смотрели на эту страшную площадь, где в нескольких местах ясно видны были на земле черные пятна от костров. Но вот окружавшие Еремина люди замахали руками, творя крестное знамение.
– Царство небесное, вечный покой, – шептали тамбовские и калужские мужики.
Огромное, багровое солнце опускалось за лесом. Оно тоже видело, как в этот день на острове Нукагива были съедены русские моряки…
Все это мне привиделось, когда я лежал на кадетской койке, в ту далекую ночь, когда впервые прочел на черной мраморной доске в церкви Морского корпуса: «Мичман Адольф фон Дейбнер со шлюпа “Кроткий” убит и съеден дикими на острове Нукагива».
Приложения
Приложение 1
Эскадренный броненосец «Орел»
Своеобразным «неодушевлённым героем» книги «Мичмана на войне», стал эскадренный броненосец «Орел». На нём Язон Константинович Туманов начал службу ещё в ходе достройки корабля в Кронштадте, отправился в трудный дальний поход в составе 2-й Тихоокеанской эскадры, участвовал в Цусимском сражении и попал в японский плен.
«Орел» был одним из пяти броненосцев типа «Бородино». История появления этих кораблей берет свое начало в 1895 году, когда Морское ведомство разработало судостроительную программу на 1895–1902 годы. Программа предусматривала постройку весьма сильного флота (всего 85 единиц), включая пять эскадренных броненосцев. Необходимо отметить, что до этого момента основное внимание в течение многих лет уделялось Балтийскому морю и возможному противостоянию с Германией, но теперь военно-политическая обстановка начала стремительно меняться. Японии одержала полную и безоговорочную победу в войне с Китаем. Стремительное усиление Страны восходящего солнца в военном, политическом и экономическом отношении, по словам одного из авторов, «…выдвинуло ее в качестве силы, угрожавшей общему равновесию, сложившемуся в Тихом океане.
До сих пор Япония не учитывалась в качестве претендента в начавшемся дележе Китая. Теперь ее победа и усилившееся положение требовали принятия соответственных мер со стороны заинтересованных держав, в том числе и России, для ограждения собственных интересов».
Теперь российская политика – в том числе и в области военного кораблестроения – не могла игнорировать проблемы Дальнего Востока. Главным же резервом, откуда можно было взять корабли для усиления эскадры на Тихом океане, становился именно Балтийский флот. Однако Российская империя не располагала финансовыми возможностями для создания морских сил, способных одновременно противостоять Германии на Балтике и Японии на Тихом океане.
За то, чтобы уделить вопросам усиления флота в дальневосточных водах основное внимание, ратовали многие видные военно-морские деятели, в том числе великий князь Александр Михайлович. Он стал автором «записки», увидевшей свет в 1896 году и озаглавленной «Соображения о необходимости усилить состав русского флота в Тихом океане». В записке прямо говорилось, что «…какими бы силами на море Россия ни обладала против Германии, участь войны этих государств всегда будет решена только на сухопутном театре войны».
Далее великий князь развивал свою мысль: «Флот на Балтийском море может играть только вспомогательную роль. Главной его задачей явится недопущение неприятельского десанта, для чего необходимо иметь флот, по крайней мере равный германскому и шведскому флотам, вместе взятым, или ограничиться минным флотом, опирающимся на шхеры и малодоступные места. Создавая равносильный Германии флот, нам необходимо отказаться от Черноморского и Тихоокеанского флотов, между тем как постройка минного флота с соответствующим количеством минных крейсеров и истребителей и укрепление важнейших пунктов Балтийского побережья обеспечат его от попытки высадить десант, так как дело это будет сопряжено с большим риском, который будет тем больше, чем больше посланный десант. Так как, с одной стороны, для России необходимо владеть Тихим океаном и Японским морем, а достигнуть этой цели можно только океанским флотом, а с другой стороны – оставить берега Балтийского моря беззащитными невозможно, то единственное решение, к которому можно прийти, это признать, что задачи Балтийского флота – исключительно оборонительные и достигаются в полной мере минным флотом, имеющим по всему побережью вполне организованные разного рода станции. Что же касается броненосцев типа береговой обороны, для усиления артиллерии приморских крепостей, то такие суда строить вовсе нежелательно, ибо, имея многочисленный минный флот, он с успехом справится со своей задачей и без наличия броненосцев береговой обороны, стоимость которых могла бы с большим результатом пойти на тот же минный флот».
Возглавлявший Морское ведомство адмирал Н.М. Чихачев был категорически не согласен с подобными взглядами. Он считал, что отказ от полноценного флота на Балтике в случае войны с Германией обернется катастрофой. Адмирал писал: «…наш главный соперник, который, скорее всего, может сделаться самым опасным нашим врагом – Германия, последствием неудачной войны с которой может быть отторжение всей западной окраины… Уничтожая в Балтике активную боевую силу, мы собственными руками передаем в руки противника преимущество, которого он иначе мог бы достигнуть лишь путем отчаянной борьбы и громадных потерь и в то же время обесцениваем свои…» Поскольку позиция Чихачева не встретила понимания в «высших сферах», он подал в отставку с должности управляющего Морским министерством. Отставка была принята, и в июле 1896 года новым управляющим назначили вице-адмирала П.П. Тыртова.
Еще до отставки Чихачева, в ноябре 1895 г., было образовано так называемое Особое совещание, имевшее целью пересмотр действующих кораблестроительных программ. Итог всех обсуждений был подведен на совещании 12 декабря 1897 года. Главным его итогом стало решение: «…принимая во внимание, что “на главном театре должны быть расположены и главные силы”, каковым в данное время следует признать Дальний Восток, силой обстоятельств в Балтийском море в нашей будущей кораблестроительной деятельности следует ограничиться постройкой только судов береговой обороны. Все же остальные усилия должны быть направлены для пополнения наших нужд на Дальнем Востоке». Относительно состава российского флота на Дальнем Востоке был сделан вывод о том, что его состав должен насчитывать 10 броненосцев (разумеется, при значительном числе кораблей других классов).
В конце того же месяца состоялось новое совещание, определившее число кораблей, которые следовало построить по дополнительной программе 1898 года, вошедшей в историю под наименованием «Программа для нужд Дальнего Востока». Помимо крейсеров-разведчиков, минных транспортов и миноносцев в ней значилось пять эскадренных броненосцев, причем на все это требовалось 200 млн руб. И тут чрезвычайно остро встал вопрос о финансировании.
Возглавляемое С.Ю. Витте Министерство финансов представило свои возражения. Они сводились к тому, что даже и без дополнительных ассигнований запросы Морского министерства являются чрезмерными, а потому морякам необходимо урезать свои запросы (по крайней мере на 50 млн руб.). Финансисты доказывали, что военные ошибаются, и Япония не сможет реализовать свои кораблестроительные программы к 1903 году. Из записок Витте следовало, что ранее 1905 года «островитяне» усиление флота не закончат, с чем Морское министерство согласиться не могло.
Результат межведомственного спора стало заседание, состоявшееся 20 февраля 1898 года. Председательствовал на этом высоком собрании лично император Николай II. Окончательное решение было принято в пользу моряков, которые получили запрошенные средства. Но сразу ассигновывалось только 90 млн, а остальные предполагалось отпускать в рассрочку по 1904 год включительно. Теперь Морское ведомство смогло приступить к реализации программы 1898 года, причем она оказалась объединена с предыдущей. Срок реализации обеих программ – 1905 год.
По прошествии многих десятилетий можно сделать вывод о том, что в споре финансистов и военных моряков правы были обе стороны. Витте не мог допустить чрезмерного расходования государственных средств, а их оппоненты обоснованно опасались проиграть японцам гонку военно-морских вооружений. Увы, но последнее сбылось в самом печальном для Российской империи варианте: большинство новейших броненосцев к началу войны с Японией либо еще не вступили в строй, либо не успели прибыть на Дальний Восток. А «Слава», пятый корабль типа «Бородино», вышел на официальную пробу машин уже после Цусимского сражения…
Как создавался проект броненосцев. Типа «Бородино»
Реализация объединенной кораблестроительной программы столкнулась не только с финансовыми сложностями. Приходится констатировать и то обстоятельство, что очень остро стояла проблема с проектированием новых кораблей. В частности, на проведенный Морским министерством в 1898 году конкурс на составление проекта нового броненосца было представлено пять вариантов от российских инженеров, но ни один из них не соответствовал требованиям военных и условиям конкурса. Все эти проекты являлись развитием «Пересвета» (находившегося в постройке и, по мнению как специалистов того времени, так и историков, отнюдь не считавшегося «верхом совершенства») и уже не удовлетворяли запросам флота. Пришлось прибегнуть к иностранному опыту, а дальше начались полудетективные истории. Заказ на один броненосец получила американская фирма Чарльза Крампа, второй корабль решили строить во Франции.
Широко распространено мнение, будто Крамп смог получить выгодные заказы на постройку броненосца и крейсера («Ретвизан» и «Варяг» соответственно) не только благодаря деловой хватке и не самой плохой репутации своей верфи, но и за счет умелого «подмазывания» российских должностных лиц. В числе «выгодополучателей» назывались возглавлявший Главное управление кораблестроения и снабжений вице-адмирал В.П. Верховский и близкий родственник императора, «августейший шеф флота», генерал-адмирал Алексей Александрович. Насколько это соответствует действительности – сказать трудно. Но зато известно другое: по различным причинам в то время на предложения Морского ведомства принять участие в разработке и реализации проекта нового броненосца для Российского императорского флота откликнулась буквально пара иностранных фирм, причем не самых «продвинутых».
Тем временем поступило предложение из Франции – свой проект броненосца представил известный инженер и предприниматель Антуан-Жан Амабль Лагань. Этот человек был далеко не новичком в кораблестроении (на тот момент – главный конструктор и директор верфи общества «Forges et chantiers de la Méditerranée»), а в качестве прототипа для нового корабля он использовал построенный для французского флота эскадренный броненосец «Жорегиберри». Для своего времени это был достаточно совершенный корабль, хотя и не совсем соответствовавший российским требованиям. Почему проект Лаганя приняли после минимальных обсуждений, доподлинно неизвестно. Есть мнение, что решение носило чисто политический характер – Россия и Франция к этому времени уже стали союзниками, да еще и Республика благополучно превратилась в главного кредитора империи. Возможно, что великий князь Алексей Александрович действовал не совсем бескорыстно – в России конца XIX – начала XX века ходило множество слухов о мздоимстве и корыстолюбии императорской родни. Однако не исключен и такой вариант: лучшего проекта просто не имелось, а потому и выбирать, собственно говоря, было не из чего. Так или иначе, но Лаганю броненосец, получивший название «Цесаревич», заказали…
Какой из проектов – Крампа или Лаганя – оказался лучше, однозначно сказать трудно. И «Ретвизан», и «Цесаревич» имели свои недостатки. Но в России посчитали, что башенный вариант расположения средней артиллерии «француза» по сравнению с казематным «американцем» является более совершенным.
Пока шло обсуждение достоинств и недостатков отечественных и иностранных проектов, у петербургских корабелов возникла проблема: требовалось срочно загрузить оставшиеся без работы производственные мощности. В результате Балтийскому заводу в спешном порядке заказали «Победу» – третий броненосец типа «Пересвет», отличавшийся от головного корабля лишь незначительными усовершенствованиями. Более того, возникла идея заложить аналогичные корабли еще и на других верфях (в Новом Адмиралтействе и на Галерном островке).
В столь непростой ситуации Морской Технический комитет (МТК) начал склоняться к тому, чтобы строить новые броненосцы по образцу «Цесаревича». Но тут возникли сомнения: а удастся ли воплотить в металле французский проект на российских верфях? О том, что подобное «действо» невозможно, с уверенностью говорили многие видные кораблестроители. Поэтому в начале июля 1898 года – практически день в день с выдачей заказа на постройку «Цесаревича» – в МТК приняли решение составить новый проект на основе разработок Лаганя, причем допускалось некоторое увеличение водоизмещения при сохранении прочих основных характеристик.
Переработкой проекта занимался Д.В. Скворцов, сумевший в кратчайшие сроки решить проблему «адаптации». Он предложил несколько удлинить корпус броненосца, а также увеличить мощность машин. При этом была сделана поправка на особенности изготовления в России механизмов и орудийных башен, которые по сравнению с французскими наверняка получились бы более тяжелыми. Это и обусловило некоторый рост водоизмещения. Но Скворцов допустил одно существенное отступление от идей Лаганя: вместо средних башен российский инженер предложил разместить казематы, в которых и установить четыре 6-дюймовых орудия. Основанием для подобного «самоуправства» послужили сомнения в том, что углы обстрела средних башен на практике будут соответствовать заявленным во французском проекте. В МТК признали сомнения Скворцова обоснованными, но продолжали настаивать на чисто башенном размещении средней артиллерии.
В инициативном порядке за переработку проекта «Цесаревича» взялись и на Балтийском заводе. Там инженер В.Х. Оффенберг разработал целых три варианта, однако МТК с их рассмотрением не спешил. По мнению современных исследователей, Комитет был попросту завален доработкой и согласованием различных проектов и спецификаций.
В конечном итоге был утвержден проект Скворцова, однако не предложенный в июле 1898 года, а основательно переработанный. Дело в том, что по совместному решению генерал-адмирала и управляющего Морским министерством следовало защитить броней батарею противоминной артиллерии (на «Цесаревиче» эта батарея не бронировалась). Для компенсации возникающего «лишнего» веса допускалось незначительно уменьшить толщину главного броневого пояса. От размещения всей средней артиллерии в башнях, как это изначально предусматривалось Лаганем, решили не отказываться.
Постройка и испытания. Броненосца «Орел»
Эскадренный броненосец «Орел», строившийся по программе 1895 года, был зачислен в состав Балтийского флота 22 августа 1899 года. Наряд на его постройку был выдан Галерному островку, а подписание контракта на постройку третьего представителя типа «Бородино» состоялось 26 октября 1899 года. Закладка трех первых кораблей серии состоялась в мае 1900 года, но если «Бородино» и «Император Александр III» были заложены 11-го числа, то «Орел» – спустя девять дней, 20-го. Работы на Галерном островке велись не слишком быстро, но и не совсем уж безнадежно медленно. Торжественный спуск броненосца на воду состоялся 6 июля 1902 года, а в начале мая 1904 года его перевели в Кронштадт для окончательной достройки и установки брони.
Во время достройки в Кронштадте с «Орлом» случилось чрезвычайное происшествие: авария, едва не обернувшаяся катастрофой. Утром 8 мая, всего через пять дней после перехода из Санкт-Петербурга, броненосец начал валиться на борт, швартовы оборвались, и «Орел» получил крен в 24°. Несмотря на попытки спрямить корабль, он вскоре сел на грунт с креном 16°. Через неделю воду откачали, и подвсплывший броненосец ввели в док, но вступление в строй было отодвинуто на некоторое время. Впрочем, исследователи отмечают: «Кратковременное пребывание в воде не успело нанести ущерб главным механизмам». Как раз в период устранения последствий аварии и прибыл на броненосец мичман Я.К. Туманов.
О событиях, едва не погубивших броненосец вдали от театра военных действий, в своем порту, было сказано немало «теплых слов». Обстоятельную оценку дал известный отечественный кораблестроитель А.Н. Крылов: «В чем же была причина аварии? Через неплотно загнанные пробки дыр для броневых болтов тех плит, которые еще не были поставлены, вода проникала в корабль и скоплялась в бортовых коридорах, внутренняя переборка которых вполне водонепроницаема и в которой никаких отверстий нет.
Если бы даже за коридорами не наблюдали (что следовало делать, ибо на пробки полагаться нельзя), то был другой признак, на который на корабле никто не обращал внимания. Корабль стоял у стенки, на которую были поданы швартовы. Вот эти-то швартовы обтягивались все туже и туже, препятствуя образованию крена; никто за этими швартовыми не следил. Наконец они лопнули – или все сразу, или почти моментально один за другим, корабль стал быстро крениться, причем первый размах такого крена составляет двойную [разрядка А.Н. Крылова – Прим. ред.] величину против его статического значения».
Далее Крылов писал о том, что на одной из фотографий была «…ясно видна батарея мелкокалиберной противоминной артиллерии; корабль черпнул этими портами, вода влилась на батарейную палубу; это не имело бы тяжких последствий, но у борта были открытые люки в патронные погреба, которые тотчас же залило, крен еще увеличился, под воду ушел скос, на котором стояли башни шестидюймовых (152-мм) орудий; на этом скосе были горловины для погрузки угля. Так как везде шли работы по оборудованию и достройке корабля, то все люки и горловины на скосе были или открыты или закрыты временными деревянными решетками, чтобы в них кто-нибудь случайно не провалился; вода залила угольные ямы через их нижние горловины – котельные отделения, и корабль только потому не опрокинулся вверх килем и не потонул, что глубина гавани всего 30 фут. (около 9 м), – и он сел на дно».
Несмотря на задержку, связанную с устранением последствий аварии, к середине августа «Орел» смог выйти на заводские испытания машин. В конце месяца, 28-го числа, состоялись официальные испытания машин, не которых были показаны следующие результаты:
мощность машин – 14 176 л.с.;
средняя скорость за время 6-часового пробега – 17,5 уз;
наибольшая скорость за время испытаний – 18 уз.;
Пар для машин вырабатывали 20 котлов Бельвиля.
На испытания броненосец вышел с неполной нагрузкой – его водоизмещение составляло 13 320 т (фактическое нормальное водоизмещение 14 151 т).
29 августа состоялись еще одни испытания – на сей раз артиллерии. Их также признали успешными.
17 сентября «Орел» снялся с якоря и вышел из Кронштадта, направляясь на соединение с эскадрой З.П. Рожественского. Но уже на Большом Кронштадтском рейде перегруженный корабль (его водоизмещение на тот момент превышало 15 000 т) сел на мель, сняться с которой самостоятельно ему не удалось. Лишь через двое суток благодаря активной работе землечерпального каравана броненосец смог выйти на глубокую воду и продолжить плавание.
Тактико-технические характеристики броненосца «Орел»
Водоизмещение проектное – 13 516 т, полное – 15 200 т.
Главные размерения – длина наибольшая 121 м, ширина 23,22 м, осадка проектная 7,97 м (фактическая наибольшая – до 8,9 м).
Проектная мощность механизмов – 15 800 л.с.; пар для машин вырабатывали 20 котлов Бельвиля.
Нормальный запас угля – 787 т, полный – 1235 т.
Дальность плавания 10-узловым ходом проектная – 2590 миль.
Бронирование: полный нижний пояс по ВЛ толщиной в средней части 194 мм (в оконечностях утоньшался до 125 мм); полный верхний пояс толщиной в средней части 152 мм (в оконечностях – 102 мм). Башни главного калибра – 254 мм, крыша – 63 мм; башни среднего калибра – 152 мм, крыша – 30 мм; противоминная батарея 76 мм. Рубка – 203 мм. Противоторпедная переборка – 43 мм. Палубы – до 51 мм.
Вооружение: 4 × 305/40-мм (штатный боезапас – 60 снарядов на орудие), 12 × 152/45-мм (210), 20 × 75/50-мм (300), 20 × 47/43-мм, 2 × 37/23-мм, 2 × 63,5/19-мм десантных орудия; 10 пулеметов; 4 × 381-мм торпедных аппарата (2 надводных и 2 подводных). Предусматривался минный погреб, рассчитанный на хранение 50 мин.
Экипаж: по штату 28/754 человек, по состоянию на 22 октября 1905 года – 846 человек.
Поход на дальний восток и участие в Цусимском сражении
Пересказывать описанную Я.К. Тумановым историю похода «Орла» в составе эскадры З.П. Рожественского (2-я эскадра Тихого океана) нет смысла. Однако стоит остановиться на событии, по сей день не оставляющим равнодушными любителей морской истории. Речь идет о так называемом Гулльском инциденте.
До сих пор нет ясности, что же послужило первопричиной трагических событий – расстрела российскими кораблями английских рыболовецких судов. Несмотря на ряд свидетельских показаний, вроде бы подтверждающих наличие в районе инцидента неких загадочных миноносцев (или хотя бы одного миноносца), никаких документальных свидетельств наличия в том районе чужих кораблей никогда обнаружено не было. Можно достаточно уверенно говорить лишь об одном факте: японцы тут точно «не при делах».
Вероятнее всего, свою роль в создании чрезвычайно нервной обстановки на русской эскадре сыграли многочисленные донесения агентов, дипломатов и «доброжелателей», регулярно поставлявших «самую свежую и достоверную информацию» о готовящемся нападении коварных «азиатов». Ничего общего с действительностью подобная информация не имела, но моряков она, безусловно, держала в напряжении. Не так сложно представить себя на месте российских матросов и офицеров: проигнорировать предупреждения нельзя, ведь если они окажутся хотя бы частично правдивыми, большой беды не избежать. Здесь можно провести некоторую аналогию с событиями последних лет в нашей стране – многочисленными звонками с сообщениями о минировании самых разных объектов. Хотя все подобные сообщения до сих пор оказывались ложными, властям (да и рядовым гражданам России) приходится так или иначе реагировать на угрозы. Логика тут простая: эвакуации посетителей, пассажиров и учащихся конечно же сопряжены с нервотрепкой и материальным ущербом. Но одна пропущенная по невнимательности или разгильдяйству реальная угроза может обернуться большими человеческими жертвами.
Возвращаясь к событиям, разыгравшимся в Северном море, отметим: стрельба по рыбацким судам началась спонтанно, без приказа командования. Просто у кого-то из постоянно ожидавших нападения комендоров сдали нервы. Но все-таки имелась ли более достойная цель для русских пушек? С одной стороны, трудно себе представить, чтобы все участники похода на загадочном миноносце, а тем более – целом отряде миноносцев, до конца своих дней хранили молчание. Да и никаких документов, как отмечалось выше, найти не удалось. Можно лишь допустить, что миноносец какой-либо страны (британский, германский или датский) действительно наблюдал за российскими кораблями. Но мог ли спровоцировать этот «наблюдатель» открытие огня?
«Орел» в ходе «ночного боя» выпустил по воображаемому противнику довольно много снарядов. Всего было израсходовано 13 шестидюймовых (в т. ч. два сегментных), 176 75-мм и 356 47-мм снарядов, а также 1380 пулеметных патронов. Сколько попаданий в рыбацкие суда пришлось на долю его артиллеристов – неизвестно.
В любом случае Гулльский инцидент трудно отнести к светлым страницам российской морской истории. Тем более что от беспорядочной стрельбы пострадали не только британские рыбаки, но и крейсер под Андреевским флагом, «Аврора». Повреждения корабля оказались незначительными, однако был смертельно ранен судовой священник, а один из комендоров получил легкое ранение.
Еще одна любопытная подробность связана с тем, как мичман Туманов воспринимал попытки «нейтралов» этот самый нейтралитет отстаивать. Нарушения принятых в то время норм международного права совершались постоянно, причем в территориальных водах самых разных стран – Испании, Марокко, Португалии, Франции. Российский офицер искренне недоумевает (и даже возмущается), почему это маленькая португальская канонерка «нагло» требует от могучих броненосцев убираться в открытое море. Но вот ведь что интересно: окажись сам Язон Константинович на месте португальского командира, так ведь он бы по нарушителям суверенитета мог бы и оружие применить!
Описание Цусимского сражения в книге «Мичмана на войне» нельзя назвать обстоятельным и подробным. Причина проста – вскоре после начала боя главных сил, вскоре после 14: 30, автор был серьезно ранен и его унесли на перевязку. Однако в целом броненосцу «Орел» в дневном бою повезло, и он избежал судьбы, постигшей три однотипных корабля из состава Первого броненосного отряда. Не стал броненосец и жертвой ночных торпедных атак, погубивших еще несколько крейсеров и броненосцев. Но и прорваться во Владивосток так и не удалось. На следующий день после «большого» сражения отряд из двух эскадренных броненосцев, двух броненосцев береговой обороны и одного крейсера 2-го ранга под общим командованием контр-адмирала Н.И. Небогатова был окружен неприятелем и капитулировал. Отказался выполнить приказ командующего о сдаче лишь быстроходный крейсер «Изумруд», но и он до Владивостока не добрался – сел на камни у своих берегов, после чего был взорван собственным экипажем (японцев поблизости не наблюдалось).
Сдачу кораблей Небогатова впоследствии признали позорной, и лишь в отношении офицеров «Орла» не звучало уничижительных слов. Очень уж серьезными оказались полученные этим броненосцем повреждения. В дневном бою 14 (27) мая 1905 года в корабль попало несколько десятков снарядов, в том числе в левый борт пришлось 45–50 попаданий, а в правый – около 20. Из общего количества попаданий на долю крупнокалиберных снарядов (12 и 10 дюймов) пришлось не менее 11. Впрочем, порой большую опасность несли и сравнительно небольшие снаряды. Так в противоминной батарее «Орла» произошел взрыв беседки с патронами, вызванный осколком 3-дюймового снаряда.
Артиллерийское вооружение броненосца пострадало очень значительно. Левое орудие главного калибра в носовой башне полностью вышло из строя (оторван ствол), а у правого испортился зарядник, после чего для продолжения стрельбы пришлось использовать подачу зарядов левого орудия. В кормовой 12-дюймовой башне в результате попадания в крышу снаряда большого калибра – вероятно, 8-дюймового – оказался ограничен угол вертикального наведения левого орудия, и дальность его стрельбы не превышала 27 кбт. А из шести башен среднего калибра к концу боя не действовали три. Подбиты или уничтожены полностью и многие 75- и 47-мм пушки.
В литературе можно встретить упоминания о том, что на «Орле» осталось мало снарядов. Но это утверждение не соответствует действительности. Японцы, проводившие тщательную ревизию трофейного имущества, отметили, что ими было найдено 188 12-дюймовых снарядов. В это число вошли 70 бронебойных снарядов, 52 «стальные гранаты», 44 «чугунные стальные гранаты» и 22 «сегментные стальные гранаты». Достаточным для продолжения боя представляется и боезапас для 6-дюймовых и 75-мм пушек.
Очень существенными оказались потери «Орла» в личном составе. Всего в дневном бою пострадало 128 человек (еще два моряка выбросились за борт и утонули при сдаче корабля 15 мая), причем из 19 строевых офицеров контузий или ранений не получили всего трое.
Следует согласиться с мнением тех исследователей, которые полагают: в случае продолжения артиллерийского боя «Орел» был бы неминуемо потоплен (как вариант – добит торпедами, по аналогии с «Князем Суворовым»). Признал это и военно-морской суд, оправдавший офицеров броненосца – об этом событии Я.К. Туманов пишет ярко и эмоционально…
Под флагом страны восходящего солнца
В отличие от других сдавшихся кораблей отряда Небогатова «Орел» получил достаточно серьезные повреждения, и его быстрое вступление в строй практически исключалось. А потому новые хозяева решили не ограничиваться простым ремонтом, а осуществить основательную модернизацию трофея, которому присвоили наименование «Ивами». Наиболее существенным изменением стал демонтаж тяжелых двухорудийных броневых башен средней артиллерии, на месте которых установили одиночные 8-дюймовые орудия со щитами. Также последовало решение заделать расположенные недостаточно высоко над ватерлинией порты 75-мм орудий противоминной батареи, а противоминные 3-дюймовые пушки перенесли на спардек. Еще одним новшеством стало изменение торпедного вооружения: японцы заменили 15-дюймовые подводные аппараты 18-дюймовыми, а надводные – демонтировали.
По данным, приведенным в справочнике «Warships Of The Imperial Japanese Navy, 1869–1945» (издание 1986 г.), после вступления в строй «Ивами» нес следующие вооружение: 4 × 12”, 6 × 8”, 16 × 3”, 20 × 47-мм, 8 × 37-мм, а также два подводных 18” торпедных аппарата. Впоследствии большую часть малокалиберной артиллерии с корабля сняли.
Изменения коснулись не только вооружения. Были выполнены и другие большие работы. С мачт убрали тяжелые боевые марсы, уменьшили диаметр и высоту труб, сняли верхние ярусы мостиков и надстроек. В итоге японцам удалось добиться того, что нормальное водоизмещение почти приблизилось к проектному и по состоянию на лето 1907 года, когда работы завершились, оно составляло 13 800 т. Скорость при этом достигла 18 узлов. Кстати, разгрузка «трофея» в ходе модернизации положительно сказалась и на его остойчивости.
С лета 1907 по 1921 год «Ивами» числился линейным кораблем, и первым крупным событием в этом качестве для него оказалось участие в больших манёврах 1908 года. После вступления Японии в Первую мировую войну 23 августа 1914 года ему довелось повоевать во время осады германской военно-морской базы Циндао. Вместе с нескольким другими трофейными броненосцами экс-«Орел» был включен в состав эскадры, направленной для блокады неприятельской крепости и поддержки операций своих сухопутных войск. Сколько-нибудь серьезного противника на море у японцев (а также взаимодействовавших с ними небольших британских сил) не оказалось, а вот пострелять по береговым целям кораблям эскадры довелось.
Первый большой обстрел германских позиций японо-британский отряд в составе броненосцев «Суво» (бывшая «Победа»), «Ивами», «Танго» (бывшая «Полтава») и «Трайэмф» осуществил 28 сентября. Всего союзники выпустили около полутора сотен снарядов большого калибра, из них на долю «Ивами» пришлось 20 двенадцатидюймовых и 9 восьмидюймовых. Вплоть до конца осады японский флот обстреливал различные немецкие укрепления и позиции, немецкие батареи старались отвечать, но без особого успеха. Лишь один раз, 14 октября, кайзеровские артиллеристы смогли поразить 240-мм снарядом британский «Трайэмф».
После капитуляции Циндао «Ивами» в баталиях Первой мировой больше не участвовал. Зато в 1918 году линкор был задействован в ходе интервенции на российском Дальнем Востоке, и течение некоторого времени служил флагманом пришедшей во Владивосток японской эскадры. В 1921 году «Ивами» переклассифицировали в корабль береговой обороны 1-го класса, но уже вскоре вывели из состава флота, разоружили и превратили в блокшив (плавучий склад). Но и в этом качестве старый броненосец использовался недолго: 1 сентября 1922 года его окончательно исключили из списков флота, а в июле 1924 года использовали в качестве плавучей мишени для морской авиации. Итогом учений стало затопление корабля-цели в районе Миура.
Б.В. Соломонов