— Ага. Ресторан «Под сосной». Восемь блюд из березовой коры. Грудным детям особенно полезно, с младых ногтей буратинами растут. Но ты, сынок, не соскакивай. Ты на вопрос так и не ответил. Что мужчина должен делать в такой ситуации?
Егор смотрел на слезы по маминым щекам и не понимал, чего от него хотят. В такой ситуации думать поздно уже. Надо было жену сразу к родителям отправить.
Заранее!
— Должен делать, чтобы эта ситуация не возникла. Должен думать на ход вперед. Или на сто ходов — на сколько надо, на столько и думай!
Мама вздохнула:
— Ты так ничего и не понял. Все бы тебе пыщ-пыщ…
— Ну хорошо, я не понял. А что ты сказать хотела?
— Не восхищайся войной. Не хвали войну. Не радуйся оружию. Не пускай слюну на девочек с пушками. А то ведь сбудется мечта, и тогда что? Папкиной памяти на колени не залезешь!
Дядя Витя непочтительно махнул широкой ладонью и заголосил:
— А жена поплачет, выйдет за друго-ова-а! За ма-а-иво-о това-арища, забудет про меня-а-а!
— Витька, сукин же ты кот!
— Стелла. У тебя — если ты не заметила — сын. А не вечно плюшевая кукла. Он уже не мальчик, уже подросток. А ведь этим не кончится. Погоди, он еще бензином провоняет. И ветром. И на голых досках ночевать будет. И по морде получать — хотя бы за поцелуи свои. Так что, либо выпускай уже самолетик в небо, либо, — дядя Витя надул щеки, прищурился и пропищал:
— «Там, снаружи, злые бактерии!»
Мама и не хотела — засмеялась.
— Да чтоб тебя! Сам скотина мартовская, и молодежь туда же тянешь!
— Кстати, о котах. Погоди-ка.
Переступая протянувшиеся от низкого солнца тени, дядя Витя быстро сходил в прихожую и принес клетку-переноску, где на красной подушке свернулся калачиком серый котенок с уже наметившимися черными полосками.
— На-кось тебе презент. Барышни животинку страсть как любят.
Котенок лениво поднял голову, осмотрел склонившиеся над ним головы и с вызовом сказал:
— Мяу! Как во стольном граде Китеже… Жил кто-то ибн чей-то…
Пока Егор хлопал глазами, котенок довольно потянулся:
— Ну как, похож я на папу Василия?
— Василий Степанович, у нас код «четыре-три-два».
— Е… Еж… Ежкин кот, снова самовольщица?
— Так точно.
— Ты знаешь чем кончится? Опять мясо! Как давно?
— Три месяца.
Начальник Школы подскочил в кресле.
— ЧТО-О-О-О-О? Так давно?! Ты куда смотрел все это время, звездобол?!
— Очень умная. Очень сдержанная. Парень тоже держит хер в узде.
— Парень?!! Тут еще и парень замешан?!
Адмирал опустился в кресло, нашарил в левой тумбе стола ящик, вытянул маленькую бутылочку коньяка, дрожащей рукой попытался набулькать в стопку — увидев, что проливает на бумаги, глотнул просто из горлышка. Минуты через полторы лицо его из багрово-синего сделалось обыкновенного цвета. Протянул бутылку с остатками безопаснику:
— Глотни, если надо.
Капитан первого ранга, не чинясь, прикончил остаток «Двина». Начальник Школы спросил уже спокойно:
— Что будем делать?
— А ничего, — зам по безопасности развел руками. — В любом случае, осенью выпуск — и на фронт.
— Убьет нахер. Исключений не бывает.
— Зато может быть хуже.
— Куда хуже? — адмирал выкатил глаза шире стопки.
— К примеру, все будет хорошо. Но только у конкретно этой пары. Их удачный пример сподвигнет еще кучу народу. И вот этих-то мы будем щетками с бетона соскребать в промышленных объемах, крематорий перегреется.
Зам по безопасности выложил на стол папку с личным делом самовольщицы. Адмирал непослушной рукой подергал завязки, вздохнул.
— Прежде, чем что бы то ни было решать, надо с ней поговорить. Хотя бы. Где она сейчас?
— Сейчас, сейчас. Минуточку… Хоп!
Жестом фокусника Егор сдернул платок с корзинки. Жить в переноске котенок отказался категорически: раз я соловецкий, так что — с рождения каторжник? И теперь стоял в корзинке, подобно герою-аэронавту, взирающему на твердь земную: с превосходством, и в то же время чуть опасливо.
Посмотрев наверх, котенок помахал правой лапкой с приметным белым пятнышком:
— Приветствую!
— Ой, у меня все-таки будет фамильяр!
— Я не волшебный, — несколько виновато пропищал котенок. — Я только сказки рассказывать умею.
— Ничего, Табита от зависти сдохнет!
Луиза протянула было руки, но вовремя отдернула:
— Мне же его ни взять, ни потискать! И в школе нельзя его держать. Пусть пока у тебя поживет?
Егор был готов к такому ответу:
— Кстати, вон мой дом. Зайдем? Я хотел тебя с родителями познакомить.
Луиза подумала. Нет, что с родителями — это хорошо. Это как бы намек, что планы кавалера не ограничиваются кувырканием на сене. С другой стороны, по здешним понятиям это почти помолвка — а надо ли ей помолвка? И уместен ли такой зять в семье ла Блан де ла Вальер? Придется разорвать обручение с де Вардами, что не пройдет бесследно. С другой стороны — ее пока ведь не вытащили, а времени уже прилично прошло, и самое главное — бог весть сколько времени еще пройдет!
— Не бойся, приставать не буду, — опять надулся Егор. — Посидим, чаю попьем. Что, у вас там и в гости уже не ходят?
Луиза посмотрела на котенка. Тот подмигнул и сделал ручкой. Дескать, не тушуйся!
В самом деле, дворянка что — не умеет вести себя в гостях?
— В гостях она, наружный только что докладывал.
Начальник Владивостокской Школы опять подскочил в кресле, но на этот раз действовал быстро и осмысленно, нажимая предусмотренные для подобных случаев кнопки. Кнопки отозвались звонками в помещениях охраны, щелчками ригельных замков на некоторых дверях и тревожным зуммером в штабе флота Тумана, отвечающем за северо-западный округ.
— Кто там у вас ближе? — прохрипел адмирал в трубку. — Да хоть Акаги, хоть сама Идзанаги — только быстрее! Улица… Дом… Квартира… Да, первый подъезд!
Подъезд оказался чистым, и это Луизу почему-то успокоило. Поднялись на третий этаж, Егор свернул направо, погремел ключами. Открыл дверь в прихожую, подождал, пока войдет Луиза. Вошел следом, обмел снег веником и то же самое сделал с ботиночками Луизы — она и пискнуть не успела. Подвинул тапочки — новые, ярко-зеленые. Пожалуй, слишком яркие… Тут кремовый гладкий пол, светло-золотистые обои. Пейзаж какой-то на стене: свет на него не падает, и потому картина не играет. Зачем тогда повесили? Ладно, три двери. Налево — кухня; она же, как правило, в здешних домах и столовая. Гостиная прямо. Направо коридорчик, там, наверное, другие помещения. Двери красивые: деревянные рамы и витражное стекло… Потолок белый, низкое зимнее солнце перечеркивает его сложными тенями от подвешенных светильников.
Больше Луиза ничего не успела рассмотреть, потому как Егор открыл дверь на кухню. Ну, она сдуру и вошла — не вякнули ни чутье, ни сердце-вещун!
Кремового цвета столик на тонких ножках, такие же полудохлые табуретки, шкафы с остекленными дверцами… А, не до шкафов!
Первый мужчина, сидящий за столом, спиной к входящим, и сейчас вполоборота к двери — немного полноватый, но запястья широкие, ладони-лопаты, пальцы-гвозди. Одет… Клетчатая светло-песочная рубашка навыпуск, синие грубые брюки, из мятых шлепанцев торчат босые пятки. Впрочем, и второй тоже в шлепанцах на босу ногу. Видимо, здесь так принято. Стоит напротив стола, спиной к шкафчикам с посудой. Брюки серенькие, никакие, свитер светленький, потертый, петли торчат. Сам высокий, худой. В очках. Глаза внимательные, умные, как и у первого. Женщину Луиза уже толком не рассматривала — незачем теперь.
— Луиза ла Вальер…
— Курсант ла Вальер, — с остановившимся взглядом сказал папа. — Я ее на комиссии в Школе видел. Егор… Не делай резких движений. Эта девочка может сквозь стену выйти.
— Так она из Школы?
— Да.
Парень посмотрел с очевидным недоверием. Луиза двинулась было уйти, но Егор схватил за запястья, и девушка — в ужасе, что могла бы что-то ему повредить — замерла.
Женщина тихонько сползла в обморок. Высокий медленно-медленно, как во сне, наклонился над ней. Открыл дверцу большого белого металлического шкафа, загремел маленькими бутылочками в поисках лекарства.
— Пожалуй, хорошо, что Алиска на уроках, — нарушил молчание здоровяк в клетчатой рубашке. — А это не она пришла?
Папа недоуменно прислушался к легкому скрипу открывающегося полотна; Егор тоже. Он-то помнил, что хорошо закрыл и замкнул входную дверь.
Дверь камеры грохнула.
— Номер икс-два-девять-два-пять-зеро, на выход! С вещами!
Есть, оказывается, общие культурные коды — и там, и тут. Может, в сытое время пиндосы говорили с братвой иначе. Но проклятое время не пощадило даже пиндостан — и образцовые капо внезапно заговорили с настораживающими нотками вологодского конвоя.
Сокамерники переглянулись, толкнули друг друга в тощенькие бока.
— Что, косцакен, возврат на родимые клюквы?
— Под клюквы, деревня. Под развесистые клюквы.
И негры обидно заржали.
— А у них есть клюквы?
— У них есть что хошь. По телеку же показывали. Как это? «Родина слонофф», вот.
— Цыц, чурки, — огрызнулся уходящий. — Молитесь своему джо, чтобы я не вернулся.
— Джа, а не джо.
— Джо. Неуловимый. Потому что нахер никому не нужен.
— Нет, чувак. Это ты очень сильно не прав. Ты обидел брата. Это не хорошо. Это…
Не давая негру накручивать себя и дальше, вызванный зек сильно толкнул сокамерника в цыплячью грудь, от чего тот сел на нары. Сам же повернулся и вышел прежде, чем остальные обкурки сообразили, что случилось. Так-то негры попались мирные. Немирных сейчас до камеры не доводят: убит при задержании, да и вся недолга. Поговаривают, что и дома нынче также. Или еще и покруче. Да пусть говорят: воровской ход сам Хозяин сломать не сумел, хотя ссучивал целыми лагерями… Вот этого сиделец представить не мог, сколько ни читал и ни слушал бывалых. Ну, одного сломать — для опытного кума невелика задача. Ну, опутать активом весь барак: вроде как жучков завести в муке, насрал — тут и они. Ну, ссучить угловых — их немного. Ведь углов только четыре. А всю зону — как?