Коньки не для того, чтобы ходить по крылу — даже по воде без взвеси на них особо не разгонишься. Но выбора нет: Хранительница уже опомнилась, уже отдает приказы. Младшим — разойтись на стороны от летучей лоханки, принять форму кораблей и расстрелять береговую мелочь корабельными калибрами. Сама она сейчас проломит крышу салона, выскочит на простор и сметет с крыла человечков и всех их вонючие щекоталки… Хранительницу ложа северной принцессы не людишкам успокаивать! Удар — экраноплан содрогается — Нулевая, и без того слабо стоявшая на крыле, проваливается через выбитое остекление в кабину пилотов. Потеряв луну, на мгновение слепнет ночник. Пока срабатывает его подстройка, два «Тигра» помогают Нулевой подняться.
Из кабины пилотов пролом — коридорчик — еще пролом, побольше. А в том проломе ночник видит горячую спиральную пружину толщиной в дерево; пружина скручивается и разжимается, сотрясая громадный экраноплан. Гидрофоны коньков заполняет противный скрип лопающейся стали; гулко, раскатисто падают куски обшивки, зубцами внутрь прорывается палуба.
Трещинами покрывается синее стеклышко, и нет его!
Новый поворот калейдоскопа — и видит Егор совершенно иную палубу: из тиковой доски, исполосованную черными смоляными швами. По той палубе в бурых лужах разбросана половина высадочной партии — и командир морской пехоты, и командир пехоты обычной — но на борту «Виндиктива» нет случайных и лишних, никто не отступит — оба уцелевших трапа уже ударились в мол. Рассеивается весенний туман, двадцать третье апреля. Старый крейсер еще движется, обдирая кранцы; с морской стороны его прижимает бывший паром — да только батареи уже ожили, чуть-чуть осталось до того, как десант заляжет — а тогда все… «Постарайтесь надрать поганый хвост дракону…» Моторные катера уже черпают бортами воду, их палубы тоже заплыли бурым по щиколотку, и нет пока ни самолетов, ни радио, и только на небесах нас услышат… Выручай же, святой Георгий: триста футов до батарей — а там на штык возьмем!
— …Георгий! На связь!
Егор нажимает кнопку, чтобы ответить — привычный щелчок; только перед глазами опять накренившийся на корму экраноплан, а в наушниках вместо сипения инструктора — звонкий голос, девчоночий, знакомый:
— Седьмая, что там у вас?
— Есть Седьмая. Еще минута, эти суки вцепились зубами в мостик, мы сшибаем их, как яблоки в тире.
— Коньки держите. Пятая, на твоей стороне?
— Нарезали с десяток, остальные пока занырнули. Мы их ждем, не беспокойся.
— Третья, бери сколько есть гарпунов, и на крыло, «Тигры» помогут. Зайди к пролому. Я попробую развернуть это рыло к себе. Начнешь по сигналу.
Сигнал пищит обиженно, тоненько — и пропадает связь. И видит Егор черное, мутное, немытое стеклышко, а по стеклышку тому тяжело, рывками, движется каторга; еле-еле шевелятся весла — самый конец погони… Тут загребной вскакивает, насколько пустила цепь, и машет рукой: сигнал!
По сигналу надсмотрщика дергают за ноги и суют вниз головой в самое дерьмо под скамьями; галера кренится, катится из строя вправо. Магрибцы бегают, выхватывают сабли — а все равно кандальники бросают весла. Рубите, суки — вы следующие! Вон уже полощется на ветру лев Святого Марка, единственный в христианском мире лев с книгой. Вон завился над водой белый вымпел мальтийского ордена. Это вам не купцов шарпать!
— Вы сдохнете, неверные собаки! — красивое лицо бея перекашивается, он с удивлением ощупывает вышедшую из груди стрелу — и гаснет немытое стеклышко, тускнеет и пропадает ожившая гравюра. Закрывает Егор читанную в детстве книгу про морского сокола, и хочет вернуться к взрослым делам, к своему бронекостюму — наконец-то доведенному! — и снова не отпускает его Верхнее Небо, не кончается медитация. Смотрят с конской головы восемь глаз — где такое бывает наяву? У Одина, помнится, восьминогий конь был. А восьмиглазый что символизирует? Да еще и говорящий?
— Вы… Сдохнете! — на хорошем английском шипит Хранительница. — Я из северной стаи! Мы конвой Тумана раскатали!
— Так это за твою химе у меня гривна на шее?
Выпад — конеголовая тварь ловко подставляет клыки — тяжелое копье рикошетит в шпангоут.
— Мостик чист! Принимайте пассажиров!
— Беркана — всем. На радаре движение крупной массы к югу в десяти милях. Ускорить погрузку. Тридцать-ноль-красная!
— Есть Нулевая красная!
— Добивай приму, живо на борт!
— Эй, почему не все! Где еще двое?
— Тигр-четыре — Беркане. Что там?
— Есть тигр-четыре. Пилоты не все, механик не вышел. И нет пассажира.
Пассажира Хранительница сжимает парой средних лап. И еще одной парой сжимает какой-то бочонок. Наверное, вынюхала что-то ценное и небольшое в грузе. Редкоземельное там, или сверхтекучее… Проломив крышу корпуса, тварь вытягивается вверх, чтобы ухватиться за края трещины и расширить ее для ударов. Потолок салона уже снесен по всей длине, дюралюминий выщерился в небо зубастой короной. Еще чуть-чуть — и начнут стрелять Младшие, настоящим корабельным калибром. Тут-то береговые попляшут! Хранительница смеется: драгоценный огонек все еще у нее. А как сияет! Чувства? Еще какие! Даже из береговых можно извлечь пользу!
— Третья — товсь!
— Да похрен, что пассажир зек проклятый. Это наш зек, нам его и казнить! А не этой письке с клешнями!
— Тиграм — захлопнуть пасть и очистить объект. Все на борт!
— Механик еще не вышел!
Механик у ошметков пульта гидравлики — десантник держит его за правое плечо. Левой рукой механик накрывает уцелевшие кнопки привода, словно берет аккорд.
— Вот же рояль, — бормочет он, вдавливая все сразу. — Ну так что же теперь, сдохнуть ради правдоподобия?
Где-то под ногами лязгают створки трюмного люка — и Хранительница, уже рванувшаяся было к небу, содрогается по всей длине, вытягивается громадным восклицательным знаком, на миг застывая в равновесии. Рев затопляет наушники:
— Вы умрете! Умрете! Умрете все!
— Третья!!!
Третья, которую на крыле держат за пояс «Тигры», спокойно и быстро забивает в тело Хранительницы три гарпуна — правой, левой, правой. Нулевая подшагивает до края пролома — и просто ставит свое тяжелое копье острием к небу.
И конская голова не удержавшей равновесие твари надевается точно на рогатину — как медведь, горлом!
— Все умирают, — крутит головой механик. — Не все живут перед этим. Спасибо, хлопчики, что дали досмотреть кино до конца!
Докатился калейдоскоп до затворной задержки, до характерного щелчка. Кончилось кино. Без титров, тут вся хроника такая. Бесповоротная. Тает картинка — видна только памятная доска на бетоне мола. Двадцать третье апреля. День Святого Георгия.
— Георгий, на связь!
Наконец-то инструктор!
— Я не Георгий, я Егор. Это же разные имена.
— Что так, что этак — Егорий.
Цветные стеклышки сходятся без промежутков, мозаика складывается. На секунду, на мгновение, на движение век — шевелятся к горизонту пальцы-стволы, и тело сдвигается чуть боком — лагом, от воздействия течения в борт; и болит ребро — там, где край мола перепиливал сперва кранцы, а потом обдирал обшивку. В ушах короткий треск морзянки.
Выдох — и все исчезает.
Егор заходит в ложемент, подключает костюм к базовому питанию и уверенно меняет оружейные модули. Металлорезки сдать, на прототипе не было. И ничего совершенно похожего, не та эпоха. Зато башен еще несколько прибавить. Зарядные короба. Был носовой таран — берем тяжелое копье. Вес вырастет — ну и черт с ним: тушенка — сгущенка — тренировка, сила тоже увеличится. Теперь ходовой блок…
Да — имя же!
Парень выбирается из обвеса, нащупывает на полочке маркер. Светящиеся буквы по правому наплечнику. Неровно… Руки дрожат, вот почему неровно.
Крейсер флота ее величества — HMS Vindictive.
Раньше люди призывали канмусу — теперь канмусу (или то, что стоит за ними) призывает людей. Вот и весь секрет, вся разница. Просто, как розетку лизнуть.
— … На землю храбро того низвержет!
Кроме обретенного Позывного — ни чувств, ни мыслей; столбом Егор посреди ангара, и в Прямой Кишке над входом гаснет уже красный транспарант. Испытание пройдено — чего тут нельзя было пугаться? Егор на ватных ногах идет к выходу — а недосмотренное им кино продолжается в тысячах километров юго-восточнее. Толкутся мелкие волны, стянутые пленкой светящейся взвеси. Экраноплан уже практически под водой, и пробитая Хранительницей дыра выглядит полыньей, а треугольное крыло — льдиной вокруг.
— Беркана — всем. На борт! На борт! Через три минуты здесь будет стая — до полутора тысяч!
Человека нигде не видно: похоже, агония твари превратила его в фарш… Нулевая быстро давит продолжение мысли. «Хотя бы у нас нет потерь. Хотя бы у нас.»
— Отряд?
Семь зеленых огоньков.
Семь! Все-таки не восемь! Тенрю, как бы здорово ты тут развернулась! Могли бы, наверное, и экраноплан спасти, одного лития на год работы…
Но — зеленых! Все-таки зеленых!
— Нулевая — Третьей!
— Есть Нулевая.
— Я вижу этот бак, он тут плавает.
Ну хоть чего-нибудь спасти, раз весь груз не вышло:
— Подцепи его, только аккуратно. Проверь, не активный? Беркана — Тридцать-ноль. Все закончено.
— Есть Беркана. Можем взлетать, но только сперва очистите этот бак от взвеси, я даже в камерах вижу, какой он липкий и противный на ощупь.
— Третья?
— Ободрала ножом, как успела. Дальше воздушная завеса осыплет.
Первая валькирия — Дагаз — уже развернулась и взлетает. Она загружена штурмовой группой и спасенным экипажем треугольного крыла. Вторая валькирия — Ингуз — подобрала обе девятки резерва, седьмую и двенадцатую. А Беркана принимает отряд номер тридцать. Аватара стоит на откинутой погрузочной площадке, помогает подняться выложившимся канмусу.
— Отряд, всем второй тюбик. Немедленно!
— Раскомандовалась, — ворчит Седьмая. — Нет бы спасибо сказать. Только и слышу: ешь, молись, руби!
Но ругаться неохота даже ей: без потерь!